Воспоминания обрушились на Лале картинами — слишком яркими фрагментами ее жизни, которые она ни за что бы не стала запечатлевать ни угольными штрихами, ни масляными мазками, ни акварельными пятнами. Она отступила от Влада и обняла себя за плечи. В горло вонзились шипы боли, ужаса, отчаяния.
Лале повращала запястьем. Тонкая неровная полоска шрама казалась полупрозрачной, восковой.
— Это сделала я, — шепнула Лале и разъярённо потёрла кожу. — Когда родилась Айше, в Мехмеда как шайтан вселился. Мои покои стали моей темницей. Я видела свет, но не чувствовала его. Никому, кроме Мехмеда и немой служанки, которую он привёз из последнего похода, нельзя было туда входить. Даже нашу дочь мне было запрещено видеть… У меня забрали бумагу, чернила — всё, чем я могла бы рисовать. Лишь изредка приносили книги из библиотеки. Но для этого мне приходилось… Умолять.
Влад побледнел. Тени под глазами, тонкая лиловая вена на лбу, аккуратно подбритая щетина — всё проступило чёткими тонкими чернильными штрихами. Он ничего не спросил, но Лале прочитала этот вопрос в лихорадочно заметавшемся по хаммаму взгляде.
— Нет… — мотнула она головой. — Он… Он не хотел меня касаться после того, как я отдалась… «Валашскому шакалу». Однако… Иногда он был не слишком доволен наложницами, которых ему присылали, и тогда напоминал, что я ему законная супруга…
Лале покусала губу, вспоминая своё бессилие перед прикосновениями Мехмеда, вкрадчивыми и умелыми: его учили этому, учили очаровывать, покорять, подчинять женщин, а Лале никто не научил, как заставить тело воспротивиться этому.
Влад шумно засопел, руки его сжались в кулаки, так что костяшки побелели.
— Обычно он приходил за другим. Он разговаривал. Спрашивал редко, в основном говорил. Читал свои стихи, обсуждал книги и рассказывал. О тебе. О том, кто и где тебя ранил. О том, куда он отправил Аслана. О том, как растёт наша дочь… О том, что он видел её первые шаги…
Дыхание сорвалось.
Мехмед не был похож на Явуза-пашу: он не причинял физической боли, но тогда, в заточении, Лале думала, лучше бы Мехмед ударил её. Так она ощутила бы себя живой. Но его касания были осторожными, невесомыми, скользящими. Он опалял дыханием ухо, рассказывая о том, как завоёвывал Константинополь, как учатся дети в открытой ею школе, как кормилица заботится о дочери Валашского шакала, как он воспитывает Айше как свою собственную дочь!..
Обжигая кожу невесомыми касаниями, он разодевал её в тончайшие ткани, расписанные искуснейшими узорами, дарил ей изысканные драгоценности, прекраснейшие платья и через немую служанку передавал, в каком хочет видеть её вечером.
Поначалу Лале сопротивлялась, и тогда Мехмед уходил, не вымолвив ни слова. Меньше чем через месяц Лале начала задыхаться в тишине и одиночестве, и ей пришлось подчиниться.
Лале стала рабой Мехмеда: делала, что велит он; умоляла его, как требовал он; читала, что хотел он; ела, что решил он. И за эту покорность он иногда даже разрешал ей увидеться с дочерью, подержать её на руках, вдохнуть её запах.
Не желавшая никогда принадлежать Мехмеду, Лале стала его вещью, его трофеем, которым он гордился не меньше, чем Константинополем, быстро давшимся ему в руки.
А Мехмед стал её властителем — её миром.
— Однажды я стала себе противна. Влад, я готовилась к очередному вечеру, просто чтобы слышать хоть чей-то голос, и не смогла посмотреть на своё отражение. И тогда я разбила зеркало.
Лале снова развернула запястье к свету, и Влад, дрожащими руками обхватив его, прижался к шраму лбом.
Горячая капля сорвалась с ресниц и стекла по щеке. Голос задрожал.
— Я никому не говорила об этом. Вы всегда помогали мне найти свет даже в самые тёмные, в самые тяжёлые времена. Я знаю, вы бы меня возненавидели за это. Но вас не было рядом. Мехмед позаботился о том, чтобы ни Аслан, ни Александра, ни даже Шахи-хатун, и уж тем более ты не могли проникнуть ко мне. Мехмед в тот вечер пришёл раньше… — Лале прикрыла глаза, переводя дыхание. — Когда я открыла глаза и поняла, что жива, я возненавидела себя за это, Влад. За то, что совершила, и за то, что это не получилось совершить. Не знаю, что видел Мехмед, что он подумал, но после этого меня переселили в покои побольше, которые я делила с Айше и её кормилицей. Мехмед больше не приходил, а после и вовсе сослал сюда.
— Моя Лале, — хрипло простонал Влад, его слёзы обожгли кожу. — Прости меня, Лале… Я не должен был оставлять тебя во дворце. Но я не мог позволить тебе скитаться бесприютно по миру, где тебя ждала опасность.
— Это не твоя вина, — прошептала Лале и погладила его по макушке.
Молчаливые слёзы хлынули из глаз.
Это была лишь её вина, лишь её ошибка — расплата за то, что когда-то, будучи наивной девочкой, она поверила, что шехзаде исправился, что примет её дружбу, не возжелает заполучить её, как женщину, как трофей. Расплата за глупость и слабость: за то, что позволяла Мехмеду приближаться, целовать её; за то, что позволяла дрожи в коленяхи жару в теле заглушать разум и сердце. Расплата за то, что она решила, будто бы дорогие подарки, письма с изящным языком, горячие прикосновения — это всего лишь наваждение или жест уважения. За то, что подумала, будто не время говорить о помолвке с Владом: умер султан Мурад, Мехмед едва взошёл на трон, странных обстоятельствах погиб его маленький брат, а Влад продолжал бороться с предателями на Родине.
За то, что не сбежала, когда во время прогулки по саду Мехмед привёл её в домик своей матери, где их сочетали браком.
— Прости меня, Влад… Я ошибалась, так глубоко ошибалась, когда доверилась Мехмеду. С того самого дня, как вы спасли меня, им двигало только желание овладеть мной. И только из-за меня ему это удалось.
— Не говори так, Лале. Ты — свет.
— Какой свет, Влад? — коротко рассмеялась Лале, путаясь пальцами в мокрых прядях. — Я живу во грехе. Я жена собственного брата. Я совершила прелюбодеяние и в этом прелюбодеянии родила дочь. Я пыталась лишить себя жизни.
— Моя Лале, — Влад поднял голову и большим пальцем смахнул с её щеки слезу. — Все грехи — на мне. Ты же херувим, ты ангел, спустившийся к нам, чтобы подарить исцеление искалеченным душам. Ты роза, что расцвела на пепелище. Ты моя жизнь, Лале. И я клянусь, за каждую твою слезинку Мехмед поплатится. Жестоко поплатится. Только прости меня за то, что пришлось тебе пережить.
— Теперь ты здесь, Влад. Этого достаточно.
Лале смахнула слёзы, неровно улыбнулась и прижалась к нему, дрожа, как раненая, испуганная лань.
Добавить комментарий