Оперативники переглянулись, развели руками. Светлаков многозначительно поднял палец, Иванов надменно зааплодировал. И от этого стало ещё неуютнее, и из-за плотно закрытой форточки потянуло морозом. Артём сжал онемевшие от напряжения пальцы, зыркнув на оперативников исподлобья.
Светлаков осклабился:
— Так ты ЕГЭшник. Поня-ятно. Всё, разговоры безнадёжны, Серёг. Он думает, что в правах и актах ориентируется лучше нас.
— Я так не думаю. Просто вы атакуете Уголовным кодексом, а я защищаюсь Конституцией.
— Дурак ты, Тёма, — выдохнул Светлаков. На столешницу звонко приземлились наручники. — Мы тебе шанс даём к нормальной жизни вернуться незапятнанным. А так… Знаешь, что будет дальше?
— А дальше! — Иванов широкими решительными шагами приблизился к Артёму вплотную. От него пахнуло выхлопами машины, морозом и сигаретами. — Дальше мы тебя задерживаем на трое суток, потому что мы не знаем, кто ты и что ты. До установления личности. Паспорта при тебе нет, отец твой паспорт тоже не предоставил, личность подтверждена только с чужих слов. Будем устанавливать твою личность по базам. Пока мы устанавливаем твою личность, эксперты проверяют, что же было в пакетике, который мы обнаружили у тебя. И, представь себе, находят там синтетику. Такую, за которой мы уже год гоняемся. А на пакетике — твои отпечатки.
Артём хотел было возразить, что не трогал пакетик, но краем глаза заметил, как Светлаков упаковал в пакет для улик кристально чистую кружку, из которого его поили. С горла вырвался нервный смешок:
— Вы не боитесь, что я пойду в прокуратуру, как в кино?
— А ты сначала выйди отсюда.
От того, с каким спокойствием сказал это Иванов, прежде чем, дёрнув спинку его стула напоследок, вернуться за свой стол, у Артёма всё рухнуло вниз до предательской дрожи в коленках.
Кажется, по-настоящему понять, насколько он влип, получилось только сейчас. Ему дали выбор без выбора — что бы он ни решил, он будет ненавидеть себя за это. Ему не дали ни шанса на свободу. Быть физическим пленником и мучиться в тёмной сырой камере от головной боли и бессильного гнева. Или быть пленником своей совести, потерять друзей и собственное достоинство.
Из двух зол всегда выбирают меньшее.
Артём взял ручку и медленно, со скрипом заелозил ею по листу, марая белизну жирными синими буквами:
Я, Родионов Артём Александрович, отказываюсь давать заведомо ложные показания в отношении Шаховского Филиппа Андреевича, поскольку согласно ст. 307 УК РФ дача заведомо ложных показаний предусматривает уголовную ответственность.
Дрожащей рукой Артём протянул Светлакову лист, отложив ручку в сторону. Она с шорохом прокатилась по кривоватой столешнице и шлёпнулась на пол. Иванов переглянулся со Светлаковым и подошёл к нему со спины. Оперативники склонились над текстом. У Светлакова дёрнулась бровь, взгляд помрачнел. Рука Иванова сжалась в кулак так, что на нём проступили зеленоватые вены, — под такую руку попадаться не стоило.
Но Артём расправил плечи и оскалился. Внутри больше ничего не дрожало и не колебалось.
— Я не понял, — Светлаков нервно хохотнул, медленно складывая лист пополам, потом ещё пополам; его пальцы так старательно выдавливали сгибы, что у Артёма фантомно заныла шея. — Ты решил, что мы будем с тобой играть в бирюльки?
Артём коротко мотнул головой:
— Я серьёзно. Я не буду ничего писать.
Иванов, перегнувшись через стол, угрожающей скалой навис над Артёмом. Его ручищи вцепились в воротник рубашки.
— Ты брыкаться ещё вздумал?
— Я. Не. Буду. Ничего. Писать! — судорожно всхрипнул Артём, исподлобья сверля полицейских взглядом.
Иванов с силой дёрнул его, кажется, намереваясь вытряхнуть душу. С грохотом упал стул. Тряхнув Артёма до тупого выстрела в затылке, Иванов отпустил его. С высоты своего роста Артём рухнул на пол. Перед глазами заплясали чёрно-серые мушки, кабинет затуманился и куда-то поплыл.
С протяжным вздохом из-за стола поднялся Светлаков. Звякнули наручники. Он опустился на корточки, на уровень Артёма, и шлёпнул его по плечу. Длинные пальцы больно впились под ключицу:
— Знаешь, обычно… Обычно! Мы не даём вторых шансов, гражданин Родионов. Но мне жалко тебя, дурака. Не те у тебя друзья. Продадут и не заметят — проверено. Так что тебе дадим возможность передумать. Бог любит троицу, как говорится. А пока посидишь, подумаешь.
Холодно звякнули наручники на запястьях. Снова.
Зажмурившись, Артём отрицательно мотнул головой и постарался сфокусировать взгляд. На жёлтом линолеуме некрасиво блестели коричневатые капли крови. Артём большим пальцем коснулся носа, облизал губы. Солоноватый привкус растёкся во рту. Подушечки пальцев окрасились багровым. «Вкусил взрослой жизни, блин!» — почему-то вдруг захотелось смеяться. Смеяться, душа эту тупую боль, прошившую его насквозь полностью. Смеяться просто так. А ещё здорово было бы ударить кого-нибудь или что-нибудь — сейчас Артём понял Фила.
Артём продолжал сидеть на полу, утирая под носом кровь и тяжело дыша. Светлаков (Артём понял это по характерному щёлканью каблуков) подошёл к столу, набрал что-то на телефоне. Тишину разрезал его жёсткий деловой голос:
— Дежурного ко мне.
Трубка грохнула.
В дверь постучали. Скрипнул за спиной Артёма ключ в замке. Его буквально втолкнули в руки стажёра, приказав определить Артёма в пустую камеру предварительного заключения.
Как его довели до камеры, Артём не понял. Узкие тусклые коридоры, смазанные за одинаковой формой лица, бряцанье ключей — всё было как из сна, долгого, дурного, тяжёлого лабиринта сна. И в голове по кругу, как в лабиринте, бродили одни и те же мрачные мысли: «Им нужен не Фил… Нет… Его проще через Муромцева было бы прижать. Да и что с Фила взять? Его отец?.. Почему тогда сразу Фила не взяли? Почему я? И откуда они могут знать, что его отец вообще на это отреагирует? Фил бы засомневался…»
Бронированная дверь с небольшим окошком вверху открылась. Стажёр щёлкнул ключиком в замке наручников, впихнул в руки Артёму матрац с подушкой и простынёй, а потом втолкнул в полумрачное помещение. Дверь скрежетнула, отделяя Артёма от мира.
Артём швырнул матрац на верхнюю койку, сам уселся на край нижней. Кажется, когда его утолкали в машину, рядом с Варей появился Олег. Правда, они очень быстро уехали — раньше них — и полицейские плющили его жёстко и бесцеремонно. Значит, не знали, что они с Варей росли чуть ли не как брат и сестра, не знали, что он вхож в семью мэра — иначе побоялись бы.
Но почему? Неужели же Варя ему не поверила? Неужели же Варя ничего не сказала отцу?
Если бы сказала… Если бы только она сказала… Всё было гораздо проще.
Артём закрыл ладонями лицо.
Голова раскалывалась, а запястья горели красным.
Добавить комментарий