Сверкнуло золотое колечко, сползая с указательного пальца, а ведь Варя носила его, не снимая, и тихо звякнула о столешницу. Она пожевала губы, видимо, мирясь с необходимостью запачкать руки, и запустила пальцы в тесто.
— Это грустно, Фил.
— Да норм, — попытался отмахнуться он, как обычно, но горло сдавило болью. — Это жизнь, Варя.
— Может быть… Просто я никогда не сидела под домашним арестом.
— Тебя, небось, и не били никогда, — хмыкнул Фил.
— А тебя?..
На этот вопрос Фил решил тактично промолчать. И так слишком много ужаса и сочувствия, искреннего, трогающего до глубины души и зовущего окунуться в него, было в её тёплых, как кофе с молоком, как какао с орешками, глазах. Фил покусал губу. Варя рассеянно помешала тексто. Тесто ей поддавалось неохотно: липло к рукам, чавкало, оставалось кривыми кляксами на стенках миски. Варя морщилась, пыталась сбросить его с пальцев и сжимала сильнее, чаще, пропуская через кулаки. Отодвинув кружочки маслин, которые нашлись на верхней полке шкафчика с приправами, на край доски, Фил мотнул головой:
— Не так мешаешь, Варь!
— А как?
— Мягче, легче…
— На, делай сам!
Варя дёрнулась было в сторону, но Фил мягко перехватил её за локоть и вернул к столу.
— Куда? А показывать я кому буду?
Варя угрюмо встала обратно. Фил оказался прямо за ней и накрыл её пальцы своими, почему-то мелко подрагивающими, как после долгого напряжённого боя на ринге или изнурительной тренировки. В горле пересохло, и он с усилием сглотнул. Варя была так близко, такая нежная, такая тонкая, такая упрямая. Она мотнула головой, и короткие волоски на макушке пощекотали кончик носа до приятного покалывания внутри. Фил проглотил чих. Они принялись медленно замешивать тесто. Тёплое и влажное, им двоим оно поддавалось куда легче, чем одной Варе. Руки двигались автоматически, и Филу не приходилось думать о том, как его замешать — Филу думалось лишь о том, как бы продлить это мгновение.
Тонкие красивые пальцы Вари в тесте шевелились неохотно, зато играючи пробегали по сбитым костяшкам, поглаживали выступающие вены. Раздразнивали. Фил старался не прижиматься к Варе теснее, хотя очень хотелось стиснуть её в объятиях, и не дышать, потому что от нежно-фруктового запаха её шампуня и духов кружило голову. Не получалось. Хотелось быть ближе, чем раньше. Проникнуть под кофту, под кожу.
Фил не заметил, как его рука, в муке и остатках затвердевшего теста, оказалась под толстовкой, на Варином животе — и слова, чуть более низкие, чуть более хриплые, чем он привык от себя слышать, прокатились по губам:
— Ты просто охрененная…
— И ты… — развернулась к нему Варя; ладонь оказалась на пояснице.
Не испуганная, не хмурая — с неровным румянцем в цвет толстовки, она неловко улыбалась ему и внимательно разглядывала его лицо. Фил разглядывал её в ответ, почти не дыша.
Варя была такая тонкая, такая упрямая, такая… Сильная и невероятно красивая в этой домашней толстовке с затянутой в низкую шишку косой. Сегодня они уже столько раз оказывались так непривычно близко друг к другу…
Почему бы не попробовать? Не рискнуть?
В конце концов, Филу не привыкать разбиваться, ломаться и собираться снова…
И Фил рискнул.
Он резко двинул рукой, сокращая расстояние до ничего: глаза в глаза, нос к носу — губы к губам.
Фил поцеловал Варю. Поцеловал её нежностью и робостью, которые вдруг всколыхнулись в груди и вязкой дрожью опутали всё тело. Целоваться с Варей было потрясающе. Жарко, горьковато-сладко, безумно. На языке разливался привкус её губ: вязкая терпкость облепихового чая, липкая сладость бальзама для губ.
Варя позволяла Филу вести, целовать её горячо, самозабвенно, чувственно, как никого и никогда в жизни. И вдруг прижалась к нему сильнее, теснее, а тонкие запястья сомкнулись на его шее крестом.
Опешив, Фил сам не понял, как языка коснулся солёный металлический привкус крови. Варя крупно содрогнулась и что-то простонала. «Чёрт!» — промелькнуло в сознании вспышкой. Фил отпрянул в испуге.
Варя поморщилась и коснулась нижней губы. Подушечка пальца осталась багровой. Фил обеими руками взъерошил волосы. В собственной коже стало жарко и невыносимо тесно. Он отшатнулся, споткнулся о собственную ногу и, пробормотав что-то невнятное — в голову как будто фоновый шум запустили, не разобраться в мыслях, — рванул по невыносимо длинному коридору.
Он запомнил только, как Варя снова спрятала руки в карманы и поёжилась.
В коридоре Фил лихорадочно охлопал свой пуховик. Проклятая полупустая сигаретная пачка никак не находилась в карманах, а руки тряслись. Его как будто с места сорвали и кинули с водопада: внутри всё кипело, кричало, рвалось прочь — и Фил никак не мог успокоиться.
Наконец он вытащил пачку из внутреннего кармана, там же нашлась зажигалка. Фил глянул в сторону кухни. Вари не было ни на пороге, ни в луче света, падавшем в коридор. Варя не кричала, не ругалась, не плакала — от этой тишины его затрясло ещё сильнее. Он же обещал себе быть нежным, осторожным с ней! А сам…
Дико захотелось накуриться до посинения, чтобы ни о чём не думать, ничего не чувствовать, скакать, как заведённый, и бессмысленно радоваться, потому что сломанному организму не нужно ничего, кроме дозы.
Фил переступил с ноги на ногу и толкнул полуприкрытую дверь в Варину комнату.
Здесь было чище обычного, а гирлянда из звёздочек, растянутая в изголовье просторной кровати, мерно подмигивала самым приятным тёплым цветом в лиловом. На кровати валялся включенный ноут. «Как обычно», — покачал головой Фил и переложил ноут на круглый рыжий стол напротив окна, где лежала запылившаяся стопка книжек. Низ ноута уже был горячим.
Фил вышел на балкон, отодвинул окно и закурил в вечернюю мрачную улицу. Огонек сигареты тлел угасающей в сотне световых лет звездой, но едва ли был различим хоть кому-то за клубами дыма, на фоне красноватого неба казавшимися белыми. Голые деревья острыми концами пытались проткнуть небеса. Фил поёжился.
Все мысли возвращались к Варе. Фил выпустил в небо облако серого дыма. В памяти проносились калейдоскопом причудливые кусочки их с Варей отношений. Случайные и не очень столкновения, заботливые прикосновения, неловкие улыбки и беззлобно-язвительные подколы. Фил понятия не имел, когда и как она вдруг стала такой важной для него, такой же родной, как Артемон — тот, с кем они братались. Рядом с ней его накрывало спокойствие, мягкое и прохладное, как штиль, и улыбаться, шутить хотелось куда сильнее, чем обычно.
Добавить комментарий