Артём сплюнул пасту в раковину и умылся, до онемения поливая лицо без преувеличения ледяной водой. Потом жестоко растёр лицо и руки полотенцем и вышел из санузла. Свет выключать не стал. Забрался в ботинках в угол нижней койки и задумчиво смотрел на грязно-жёлтую полоску света, подсвечивавшую комья грязи и разводы на крашенных-перекрашенных полах.
Тупить в пол долго оказалось невозможно: в голову почему-то полез Достоевский. В том году они с Варей делали совместный доклад по «Преступлению и наказанию» и вслух изнемогали от обилия отсылок на Библию, которые в истории проститутки и убийцы казались совсем не к месту, пока не заглянул Олег. Только из его рассказа Артём запомнил, что для Достоевского книгой, благодаря которой он выжил на каторге, стало Евангелие — этот вопрос ему ещё и в ВПР попался и принёс решающий для «пятёрки» балл. Тогда Артём впервые слушал о жизни и творчестве Достоевского с интересом и шикал на Варю, которая всё пыталась выпроводить отца.
Варя даже понятия не имела, какие у неё крутые родители…
У Артёма с собой Евангелия не было — не было даже половины учебников, потому что они с Варей таскали их пополам, но идея почитать что-то, чтобы не сойти с ума, показалась неплохой. Артём качнулся вперёд, к рюкзаку (пружины койки протяжно застонали, завизжали) и наугад вытащил учебник.
Обществознание.
На душе почему-то стало веселее. Открывая учебник по кислотно-розовому, Варькиному, стикеру, Артём хохотнул в пустоту:
— Ну, может, культуру поучу. На радость Янине Сергеевне.
Не получалось. Картины-архитекторы-памятники мешались в голове в одно красивое киношное полотно, в Питер с открыток, которые привозила Варя, в декорации из компьютерных игр. А реальность оставалась всё той же — промозглой и мрачной, построенной из мутно-зелёных стен и грязно-рыжего пола.
Отодвинув учебник в сторону, Артём поднялся из-за стола, потянулся так, как будто за парой абзацев просидел все шесть часов, и подошёл к зарешеченному окошку под потолком. Благодаря росту он мог, не приподнимаясь на носочки, видеть, что происходит на улице. И судя по тому, как солнце играло огненными бликами на окнах дома напротив, ещё не закончился даже первый урок.
Учиться без фонового шума — топота пятиклассников в коридоре, шушуканья Алисы с Верой, шиканья Вари на Фила, дискуссий Виктора с учителями, да хотя бы без музыки в наушниках — оказалось невозможно. Тишина была… Неправильной. Можно было услышать, как вдалеке по асфальту скрипят шины автомобилей, как капает в санузле вода из крана и набирается бачок — можно было услышать мысли, от которых Артём предпочёл бы убежать в наушники.
Как он ни старался, всё равно возвращался во вчерашний день. К пустому взгляду отца, к заплаканным глазам Вари, к Филу, покачивающемуся с ноги на ногу, как перед боем, к Олегу, тень которого мантией-невидимкой укрыла Варю от излишнего внимания полицейских. Артём видел это сквозь тонированные стёкла старой «Тойоты», и почему-то ему даже в голову не пришло дать знать о себе: стукнуться, опустить стекло — вывалиться из машины и крикнуть Олегу: «Помоги, пожалуйста, меня чёрт знает в чём обвиняют!» И Олег бы проверил всё гораздо внимательнее, чем директриса, испугавшаяся хлопнувших перед носом удостоверений. Но Артём не сделал этого, сидел, ждал непонятно чего: не то пока Варька скажет что-нибудь отцу, не то пока Фил выкинет что-нибудь такое, не то пока Олег сам догадается…
«Сам виноват!» — Артём взъерошил волосы обеими руками. Во всём, что происходит, виноват был только он. Он не должен был соглашаться пойти с полицейскими, не должен был протягивать им рюкзак, не должен был молча ждать какого-то чуда… Артём взмахнул руками и, сунув руки в карманы треников, прошёлся до двери и обратно пару раз.
На самом деле, всё началось гораздо раньше вчерашнего дня — и от этого осознания Артём на третьем круге ударил кулаком в стену — всё началось в конце девятого класса, когда Фил предложил ему восстать против несправедливости, а Артём, не будь дурак, согласился. Когда живёшь в городе, который в девяностые называли столицей Дальнего Востока, пусть и криминальной, когда учителя в школе нет-нет да вспоминают былые времена, когда в начальной школе на классном часу рассказывают о событиях того времени, сложно не поддаться этой дурацкой, глупой, блатной романтике, которой уже давно нет места в настоящем. Сейчас Артёму казалось, он понимал это всегда. «Но почему тогда согласился? Понятно, лицей Ильи — Фил говорит, это чуть ли не традиция школы. Но мы? Причём тут мы? Почему согласились остальные? Зачем?» — Артём качнулся с пятки на носок.
Без шнурков ботинки болтались на узкой стопе, а потёртый язычок вывернулся наружу. Полицейские заставили их вытащить и сложили в зип-пакет вместе с телефоном и часами — кажется. О шнурках вчера Артём беспокоился в последнюю очередь. Да и сейчас они были, в общем-то, без надобности.
Артём снова залез на койку и, подтянув колено к груди, уткнулся в него подбородком. «Какой во всём смысл? — шумно вздохнул он и прикрыл глаза. — Лучше бы не просыпался». Сейчас Артём понимал, что сделал не так — вчера и пару лет назад, но толку от этого не было. Артём догадывался, что за всем этим стоит фигура покрупнее Ильи. В воскресенье они обо всём договорились, пожали друг другу руки, и даже когда Фил ударил Артёма и весь мир на мгновение закружился перед глазами, Илья посмотрел на Артёма с пониманием и сочувствием, без насмешки или превосходства. Он так же, как и Артём, устал от этой бесполезной возни.
Но кому ещё пришло бы в голову обвинять Фила в наркоторговле?
Ситуацию хуже придумать было сложно, но у Артёма, как назло, получалось. Из глубин подсознания вынырнула, дразнясь, противная скользкая мысль: «А если всё-таки всё правда? И я просто не знаю чего-то о Филе?» Она быстро занырнула обратно, но осадок остался. Это не могла быть мысль Артёма, за такое он бы сам подошёл к Филу и попросил бы ударить себя ещё раз, — это была мысль, в которую Светлаков заставлял его вчера поверить. И у него почти получилось — он был профессионалом.
Артём протяжно застонал, зажмурился и вжался в острую коленку лбом. Вот бы можно было принудительно выключить сознание, как старый, перегруженный, оглушительно гудящий системник! Зажать какую-нибудь кнопку, которую так и не смог найти злодей из детского фильма про Электроника, и выключиться, а включиться, когда всё уже закончится и мысли не будут такими глупыми, пустыми, бессмысленными, а он — жестоко бессильным.
Принесли завтрак. Артём не знал, во сколько: солнце ушло, на соседний дом упала тень, — но по ощущениям — вовремя. Постучали в дверь, опустили дверцу квадратного окошка и протянули Артёму белую одноразовую тарелку и пластиковый стаканчик — овсянку и чай.
Артём поставил завтрак на стол и честно попытался съесть. Овсянка была жидкая, водянистая и практически безвкусная: Артём такую не подавали даже в детском саду. А чай — классический, столовский, пересладкий. Поковырявшись в каше, Артём всё-таки вывалил её в унитаз. Желудок обиженно заурчал. Растерянно повертев в руках пустую грязную тарелку, Артём отправил её в мусорное ведро и тяжело вздохнул.
Оставалось надеяться, что это не хитроумная стратегия и его не собираются морить голодом ради подписания документов против Фила. А ещё — что на пересладком чае получится продержаться до обеда. Вернувшись за стол, Артём обхватил пластиковый стаканчик обеими руками. Чуть тёплый, он едва-едва согревал озябшие пальцы: отопление здесь работало отвратительно. «Это, в конце концов, тюрьма, а не отель!» — одёрнул себя Артём и подтянул к себе учебник по обществознанию.
Чай уже закончился, стаканчик давно остыл и валялся под столом — упал, когда Артём перелистывал страницы, да так и остался там, — а Артём достал из сумки худи и натянул рукава по самые кончики пальцев, когда под ложечкой начало противно посасывать. Артём ещё не был голоден, но уже жалел, что выбросил кашу: может быть, сейчас бы она показалась ему вкусной. Внезапно дверь заскрежетала, и Артём дёрнулся: неужели принесли обед?
Но нет. Дверь приоткрылась, роняя на пол бежевый блик, и в щели показалась тонкая длинная тень, насмешливо фыркнувшая:
— Родионов? На выход.
Добавить комментарий