Они молчали. Только непритоптанный снег всхлипывал под их решительными шагами. В мутно-жёлтом свете подъездных фонарей ветер игрался со снежной крошкой. Живые квартиры бросали длинные тусклые лучи на сугробы. Сжимая руки в карманах, Алика с завистью смотрела на разукрашенные гирляндами окна.
Там веселились. Там пахло уютом. Там было тепло.
Илья как назло молчал. Алика думала, что он сейчас начнёт расспрашивать её про отца, про развод, а ей придётся отбрехиваться, огрызаться, она повысит голос, но Илья, конечно, не даст им поссориться. Однако Илья молчал, а ком всё ещё давил на горло, а слёзы всё ещё катились по щекам.
Алика, придержав капюшон двумя пальцами, покосилась на Илью. Он растерянно улыбнулся и ободряюще ей кивнул. Для него отец тоже был не самой приятной историей: он бил его, пока Илья молчал, а когда после удара остался страшный шрам, мама Ильи собрала вещи и перехала сюда. Илья проходил всё то же, что и Алика — развод, жёсткую экономию, мамины слёзы, — и хотя ему пришлось тяжелее, однажды он рассказал об этом Алике. Может быть, Илья тоже заслуживал знать её историю? Тем более, что Алике так отчаянно хотелось сейчас её кому-нибудь рассказать.
— Он нас бросил, — выдохнула Алика, и слова растаяли в густеющем морозе. — Не просто оставил, а вот прям бросил на произвол судьбы. Я ему этого никогда не прощу.
Алика судорожно вздохнула. Она никому и никогда не рассказывала об этом: не могла, не хотела. Легче было притворяться, что отца в её жизни вообще не существовало, чем думать об этом, чем слушать сожаления или — ещё хлеще! — осуждение матери за то, что не сохранила семью.
— Мама родила меня рано. В девятнадцать.
— Я догадывался. Выглядит так же хорошо, как и ты, — хмыкнул Илья.
— Ты поаккуратней со словами, — холодно уколола его Алика, осадив взглядом сверху вниз. — Вот. Родила по большой любви, как она говорила. Бабочки, слоны и прочие звери в животе. Всем тем глупым признакам влюблённости, в общем.
Алика разочарованно покачала головой: сейчас уже всем известно, что трепыхания в животе — это признак тревожности и неуверенности, признак бушевания гормонов, а отнюдь не крепкой и вечной любви. И очень удивилась, когда Илья солидарно вздохнул:
— А говорят, раньше лучше было. Раньше романтизировали какую-то вспышку эмоций. Чувства непонятного происхождения. А теперь нас называют бесчувственным поколением. А мы не за бабочками гонимся…
— За стабильностью, — выдохнула в унисон с ним Алика. В горле на мгновение пересохло, но она сглотнула и продолжила: — Ей было девятнадцать, за плечами один колледж да курсы машинистки. А он пытался подниматься. Творить бизнес и все дела. Как раз влияние группировок этих всех ослабло. Ну и сказал ей забить на учёбу, заниматься ребёнком, а он будет обеспечивать.
— Знакомая история, — скрипнул зубами Илья.
— Ага… — тускло кивнула Алика и притормозила, пропуская во двор машину. — Но деньги периодически куда-то пропадали. То он в сауну с партнёрами сходил, то решил вложиться в инвестиции… Это потом мама узнала, что он ещё и в казино поигрывал. Покер там, все дела. А когда я пошла в школу, мама всё-таки решила, пока не поздно, пойти на заочном отучиться на экономиста. И вот она только-только с дипломом, я перехожу в седьмой класс — и она узнаёт, что отец ей изменяет. Давно.
Алика стиснула зубы и поддела носком сапога валявшуюся на дороге льдинку. Она глухо шлёпнулась где-то справа.
— По-моему, это в универе и выяснилось. Терпеть мама не стала. Подала на развод. Они долго ругались, он сказал, что ни капли денег она от него не получит. И — надо же! — Алика озлобленно фыркнула. — Не соврал. По суду мы смогли только квартиру распилить. И всё. Он переписал бизнес на свою новую женщину, себя официально объявил безработным, на вакансии не откликался. А мама, без опыта работы, с дипломом, полученным в тридцать два, долго не могла найти компанию, куда устроиться, чтобы обеспечивать нас двоих. Перебивалась с одного на другое. А ему было плевать. Последний раз он появился на моё шестнадцатилетие. И то… Как «появился» — Стасика прислал. А тот уже сертификат в тату-салон вручил. Типа от папы. Всё. На последний звонок в школе я его ещё звала, на выпускной из уника — не стала.
Алика шмыгнула носом. Она помнила запах пустого бульона с пресной картошкой и кубиком «Роллтона», самые дешёвые слипшиеся рожки и огромные корзины дачных продуктов и закруток, которые привозили бабушка с дедушкой, — и это всегда было праздником.
— Твоя мама просто героиня.
— Твоя не меньше, — не задумываясь, откликнулась Алика. — Даже будучи на службе, не каждая женщина находит в себе смелость уйти от рукоприкладства и тем более увести ребёнка.
— Боятся одиночества.
Алика кивнула. Её мама не боялась одиночества. И Алика — тоже.
Одной спокойней. В одиночестве ты полагаешься только на себя, отвечаешь только за себя. В одиночестве ты слышишь себя. «Только вот зачем тогда ты вчера написала Илье?» — Алика тяжело вздохнула.
— А там уже появился ты. И потом всё стало хорошо.
Алика внутренне хихикнула, когда Илья, как и планировалось, оглушённый этой фразой, отстал на пару шагов, а потом нагнал её, едва не споткнувшись о деревянный заборчик, летом тщетно пытавшийся ограждать заботливо посаженные местными старушками цветы от хулиганов.
— Погоди-погоди, это взаимосвязанные события? Или параллельные?
— Препендикулярные!
— Ну Алика! Я серьёзно!
Алика пожала плечами: и без того сегодня наговорила больше, чем следовало.
Добавить комментарий