VIKTOROOK

Раньше я думала, что всё наоборот, что старинные слова были неуклюжими набросками того, чем они станут в будущем, а современные слова, которые мы используем в наше время, являются истинными и совершенными. Потом я поняла: всё, что следует после первоначального произношения — это искажение.

Под конец отпуска мы решили посетить Old Phuket Town — прекрасный, невероятный, совершенно не похожий на весь остальной Таиланд, который нам доводилось видеть, район Пхукета: подобные ощущения в последний раз я испытывала, когда приезжала на «Розу Хутор» в России — ты вроде бы в той же стране, но в другой. Так и там, в Старом Городе, мне показалось, что я из Таиланда вдруг оказалась в маленькой Италии. После этого мне сразу захотелось писать. Про маленький городок в Италии, про искусство, про шершавые домики — в эстетике лайт академии. И я принялась искать книжные источники вдохновения, разумеется.

«Словарь потерянных слов» (или «Потерянные слова», как это перевели на русский язык) австралийской писательницы Пип Уильямс оказался далеко не первой книгой в списке подборок лайт академии, но оказался именно тем, чего мне не хватало! (и я даже не знала об этом)

Самое удивительное, что эта книга совсем не о том, что обещает аннотация – и это делает её только краше. Аннотация нам обещает историю составления словаря чисто женских слов и прожжённую феминистку в центре событий (мне кажется, наши издательства сделали такую аннотацию на фоне возросшей популярности феминизма. На деле же книга совсем о другом.

 Она — о взрослении. Притом отнюдь не беззаботном: это история превращения из девочки в женщину, а не девушку, и потому что в этой истории многие вещи называются своими именами, без прикрас, как тому, пожалуй, и следует быть.

Жизнь Эсме Николл тесно связана с составлением большого Оксфордского словаря, с детства она сидит на коленях у отца и видит, как со всех концов Англии присылаются слова по почте и как взрослые мужчины, коллеги отца, сортируют слова на важные и не важные. И многие из «неважных» слов Эсме слышит повсюду: от отца, от крёстной, от служанки Лиззи, присматривающей за ней. И ещё больше слов Эсме слышит вокруг, но даже не находит в словаре. На протяжении книги она взрослеет, проживает разные социальые статусы — девочка, девушка, женщина, мать, жена — видит социальную несправедливость, иногда чувствует себя чужой в стенах Скриптория, где росла. Ратует, тихо, молча, не с трибун, за права женщин… И собирает слова. Не нужные коллегам отца, но такие важные для тех, кто её окружает, слова.

Я ожидала, на самом деле, другого. В аннотации упор настолько был на феминистский аспект, что я открывала книгу не с интересом, но — скепсисом, потому что была уверена: там будут рассказывать о том, как феминитивы выбрасывали, а девочка их подбирала, потому что они про женщин. Ошибалась. В этой книге много умных, сильных женщин и не меньше разных — честных и не очень, легкомысленных и серьёзных, интеллигентный и грубоватых — мужчинах. Автору удалось соблюсти тот идеальный баланс между проблемой подсвечивания женщин, проблемой феминизма, и историей словаря в рамках жизнеописания одной девушки.

Фиксация тут отнюдь не на специфически «женских словах» — речь идёт о простых словах, которые мы используем сейчас, которые во все времена использовали простые люди (притом не только женщины), но которые оказались недостаточно значимыми, чтобы войти в первое издание словаря. Простые слова, которыми Эсме познавала мир.

Здесь тема взросления настолько тесно переплетена с темой бытования слов в языке, что я снова и снова теряюсь, с какой же начать, какая же меня зацепила так сильно, что мне хочется поставить печатную книгу на полку и возвращаться к ней снова и снова, что хочется вооружиться маркером и ручкой — и выделять, помечать всё важное, значимое, ценное, знакомое и близкое…

Всё-таки филологическая, наверное. Я вижу в Эсме Николл родственную душу: где-то я точно так же перебираю книги, фразы, смыслы, образы, как она — гранки, слова, листочки.

Чтобы быть филологом, иногда недостаточно получить соответствующее (или близкое), образование — нужно чувствовать слова, принимать движения и живость языка. И история Эсме в очередной раз подтвердила это. В силу травмирующих психологически обстоятельств в закрытой школе для девочек, Эсме толком не получила образование. Но тем не менее (и во многом это заслуга её отца, участвовавшего в составлении Оксфордского Словаря) принимала активное участие в составлении как Оксфордского словаря, так и словаря своего собственного.

То, как она собирает «потерянные» слова — достойно отдельного внимания. Слова, которые, по мнению учёных Оксфорда, не заслуживают внимания, она оберегает. Кроме того, с возрастом Эсме становится одинаково внимательна к людям разных сословий — в ней нет брезгливости, неодобрения, сомнения, и то, как она отрефлексировала свои отношения с девушкой-служанкой, которая с детства ухаживала за ней, и попыталась исправиться — достойно уважения. И эта внимательность заставляет людей, женщин, ценить свой язык, употребляемые слова — себя. Потому что они знают, что однажды окажутся в словаре Эсме!

Я зачеркнула слово вялый и перевернула листок. Обратная сторона была чистой, но я застыла в нерешительности. Я никогда прежде не заполняла сама листочки, хотя много лет жила среди них — читала их, запоминала и спасала. Я обращалась к ним за объяснениями. Но когда значения слов меня разочаровывали, я и представить не могла, что могу их дополнить.

На глазах у Лиззи и миссис Баллард я написала:

ИЗМОТАННЫЙ

«Я встаю до рассвета, чтобы натопить большой дом и приготовить еду для всей семьи, прежде чем они откроют глаза, и я не ложусь спать, пока они не уснут. Уже с середины дня я чувствую себя ни на что не годной и измотанной, как загнанная лошадь». Лиззи Лестер, 1902

— Не думаю, что доктору Мюррею понравится эта цитата, — сказала миссис Баллард. — Но приятно видеть ее записанной на бумаге. Лиззи права. Когда целый день на ногах, чувствуешь себя без сил.

— Что ты написала? — спросила Лиззи.

Я прочитала цитату вслух, и она потянулась к крестику на груди. Я испугалась, что могла расстроить ее.

— Мои слова еще никогда никто не записывал, — наконец проговорила она, потом поднялась и начала убирать со стола.

И, разумеется, эта форма карточек с контекстом лексического значения поразила меня в самое сердце! Эсме тонко чувствовала язык — всем бы так, особенно писателям — и поэтому некоторым значениям из словаря не верила (и справедливо: в них порою не хватало соответствующей коннотации, как, например, в слове «измотанный»), собирала свои. И подобравшаяся у неё коллекция слов, пускай и итогового варианта словаря мы не видим в самой книге, встречаем лишь фрагменты, я уверена очень интересна и полна правильной эмоциональной окраски, которая попросту не может оставить равнодушной.

Вдвойне прекрасной эту книгу сделала правдивость: слова не существуют в вакууме, в рамках одного лишь Скриптория, пропахшего пылью и бумагой. Слова сопровождают Эсме на протяжении всей жизни: она совершает открытие за открытием — и фиксирует слово; или наоборот. Например, Эсме узнаёт от уличной торговки и dollymop («женщины, которой время от времени платят за сексуальные услуги») много слов о женском организме — и познаёт себя. И так — во всех сферах жизни; иногда Эсме обращается к словарю за объяснением, иногда — наоборот.

Эсме взрослеет на глазах, и взрослеют слова вместе с ней. Она любит — и ты любишь вместе с ней; она теряет — и ты грустишь (или даже плачешь) вместе с ней; она полна отчаяния или сомнения — и тут тоже ты узнаёшь в ней себя, пусть нас разделяет граница реальности и вымысла и почти полтора столетия. История Эсме Николл очень похожа на истории Сары Кру и сестёр Марч. Только для взрослых.

Я читала — и эмоционально, внутренне как будто бы погружалась в то уютное, тёплое и почти волшебное состояние дества, читала об этих невероятно талантливых, умных, прекрасных маленьких женщинах и мечтала однажды приблизиться к этому идеалу.

Теперь точно могу сказать, что Сара Кру, Джо Марч, Эсме Николл — плеяда моих любимых героинь в литературе.