— Я чушь несу? — взвился Фил и скинул руки Артёма. — Это ты себя послушай! Ты… Ты…
— Что? Что? — Артём хохотнул и бросил снежок в сторону. — Не получается, да? Потому что ты и сам знаешь, что всё это глупо и бредово! Ты буквально мстил Илье за то, что тебя отчислили из школы, которую ты ненавидел! Ты мне сам говорил, что у тебя там и друзей-то не было! И учителя тебе оценки занижали! Ты теперь учишься в одном классе со мной, в нормальной школе, тебя больше не дрючат за оценки. Подумай, блин, придурок!
Артём поддел носком ботинка снег и выдохнул седое облачко пара в недвижимое, как стеклянное, небо. Злость, раздражение, усталость — всё, тяготившее Артёма долгие полтора года, разом свалилось с плеч. Он посмотрел на Фила. Тот опустил голову, как провинившийся младшеклассник перед учителем, и старательно растирал стёртые о гаражную дверь костяшки. На пальцах оставались кровавые разводы.
— Фил… — примирительно выдохнул Артём. — Я…
— Пошёл ты, — поднял голову Фил.
Голубые глаза Фила были пусты: ни ярости, ни сожаления, ни понимания. От этого чужого неживого взгляда Артёма замутило, и он передёрнул плечами. А Фил зачерпнул горсть снега, растёр по костяшкам и тихо повторил:
— Да пошёл ты, знаток человеческих душ.
Фил развернулся и, напоследок показав им средний палец, захромал прочь из гаражей. Артём ощупал болезненное горло и вздрогнул, когда к нему тихо подкрался Виктор.
— Ты… Конечно, прав. Это всё полный бред. Но не перегнул? — осторожно спросил он.
— Поживём — увидим…
Филу ещё два года назад, надо было перестать винить Илью и вообще кого бы то ни было в последствиях собственных решений. Но тогда Артём ещё не знал, каково это: приходить в пустую квартиру, где не пахнет едой; слоняться из комнаты в комнату в гробовой тишине; выплачивать долги по коммуналке, чтобы включили газ, и ложиться спать с мыслью, что он сам это выбрал.
Кто-то должен был вправить Филу мозги, чтобы он наконец огляделся и обратил внимание на Варьку, которая изо всех сил пытается быть с ним кокетливой, заметил пацанов, которые с радостью слушают его и тусят с ним и без этой имитации банды, увидел, что ни к чему хорошему эти ссоры, стычки, драки не приведут, чтобы он перестал пытаться изменить прошлое и стал жить в том настоящем, которое построил сам. И если ценой этому станет их дружба — что ж, Артёму придётся с этим смириться.
Артём покусал губу и болезненно потёр ударенную скулу. Несмотря на то что он не сомневался, что поступил правильно, дышалось тяжело, а в носу неприятно пощипывало. От мороза, разумеется. Артём рассерженно растер ладонями лицо и кивнул Виктору:
— Можно к тебе, а? А то паршиво как-то.
Виктор понимающе похлопал его по плечу.
30 января 2019
Артём открыл глаза и судорожно вздохнул. Всё те же серые стены, всё те же криво застывшие капли краски, всё та же скрипучая кровать. Скулу болезненно дёргало, и Артём с осторожностью ощупал синяк. Края ссадины стянуло шершавой корочкой, кожа вокруг припухла. Прикосновение холодных пальцев подействовало, как кусок льда: пульсация на миг успокоилась, Артём перевернулся на спину и судорожно выдохнул. На стекле, белом от мороза, как окна в автобусе, расплывались красные неровные пятна приближающегося рассвета. В санузле по-прежнему раздражающе капал кран.
Внизу заворочался и забормотал что-то сквозь сон Дима. Он вообще всю ночь разговаривал на странном языке — безумной помеси русского, дотракийского и детского, — из-за чего Артём с грохотом подскакивал на кровати и в изнеможении падал обратно. Несмотря на это, присутствие Димы успокаивало.
Артём всё равно не смог бы здесь выспаться, гоняя по кругу мысли о Лерке, о Филе и о том, в чём и почему он кругом виноват. Виноват во вспыльчивости Фила, виноват в расставании с Леркой, виноват в ворчливости Виктора, виноват в безразличии отца, виноват в сожалениях матери, виноват в недоверии Варьки, виноват в выборе друзей — кругом выходило, что в собственном одиночестве в холодных серых стенах камеры виноват он сам. От этих мыслей ещё позавчера хотелось лезть на стену, а вчера после прихода Лерки так и вовсе эти стены бы размазали его в лепёшку, но так кстати появился Дима.
Вчера они разговаривали до ночи. Дима рассказывал о беременной девушке, о студенчестве, об ошибках молодости, в которых лучше покаяться прежде, чем они оставят клеймо на совести и биографии. Артёму каяться было не в чем: он всегда поступал по совести — так, как ему казалось правильным, даже если это было тяжело. Он рассказал Диме о Филе, Илье и о том, что вместо того, чтобы помочь другу справиться с болезненной обидой, подбрасывал дрова в огонь, потому что боялся остаться один. Он рассказал Диме о маме, которой не позволил ломать ради него карьеру и мечту. Он рассказал Диме о Лерке, которой всячески старался угождать, но которая ответила ему расставанием здесь и сейчас.
Дима слушал его историю, прищурившись. Взгляд его угольно-чёрных глаз лишь изредка касался Артёма и всё время возвращался к зарешеченному окошку. Иногда Дима кивал и беззвучно шевелил губами, а когда Артём выдохся, вкрадчиво спросил: «Студент, ты слишком хороший друг. Но… Ты хоть что-то для себя делаешь?»
Вчера Артём не смог ответить, а сегодня выходил один ответ: «Ничего». И этот ответ Артёму совершенно не нравился. Он проворочался всю ночь, мучимый воспоминаниями, размышлениями и сворачивающимися в узел под солнечным сплетением тревогой и голодом (ужин им вчера не принесли). Перевернувшись на живот и подтянувшись к окну, Артём всмотрелся в замороженное стекло. Сквозь него ничего не было видно. Только так близко и одновременно непостижимо далеко шуршала по асфальту лопата, проезжали по улицам автобусы, скрипели шинами автомобили — люди торопились на работу. Артём застонал и упал на подушку. Внизу заворочался Дима. Он приоткрыл один глаз, поглядел на Артёма и по-собачьи встряхнулся:
— Здорово, студент! Уже не спишь?
Артём мотнул головой и просипел:
— Не спится.
— Не спиться бы нам с нашей жизнью — это точно, — щёлкнул пальцами Дима и широко зевнул. — Чёрт, а времени-то сколько?
Артём пожал плечами и кивнул на окно:
— Часов восемь. С хвостиком. Или почти.
— Отлично! — Дима с азартом растёр ладони друг о друга. — Значит, скоро быть завтраку.
— Быть или не быть — вот в чём вопрос… — мрачно протянул Артём и ткнулся лбом в подушку.
Диминого оптимизма Артём не разделял, да и не понимал, откуда он берётся. Скрипнула койка внизу, бухнули ботинки. Дима прошаркал в санузел, откуда заговорил, перебиваемый журчанием воды:
— Так, студент, отставить пессимизм. Им тебя зачем голодом морить? Им же нужно тебя судить. Или не судить, если ты говоришь, что не при делах. Так тем более, зачем им репутацию портить?
— Потому что я слишком хороший друг, — тихо ответил Артём сам себе.
Диме он ничего не говорил ни про Фила, ни про его отца, ни про требования полиции и не собирался: ему было достаточно того, что рядом с ним живой человек, с которым можно поговорить и о пустяках вроде кошачьих повадок или вкусов энергетиков, и о друзьях, которых сейчас не было рядом. Артём опасался, что если расскажет Диме про Шаховских, об этом прознают полицейские, и достанется совершенно невинному человеку. Артёму не хотелось, чтобы из-за него кто-то страдал.
Добавить комментарий