Лагерь уже накрыла густая чёрная ночь, разъедаемая жёлтыми пятнами фонарей, как кислотой. Основная масса олимпиадников отрывалась на дискаче, как в последний раз: вожатые всем рассказывали, что дискотеки проходят только раз в зимнюю смену для олимпиадников и что только глупцы упустят шанс повеселиться без лишних усилий. Глупцы всё-таки были. В некоторых окнах горел белёсый больничный свет. Тёмные силуэты на втором этаже корпуса, где жили историки, что-то развешивали под потолком. На первом этаже у зеленоватых стен толпились девочки в белых пижамах с короткими шортиками в ожидании душа. Кто-то готовился к завтрашнему прощальному огоньку и вечерке, пока кто-то танцевал под музыку, под которую рос.
— Коля! — рявкнула Виктория Сергеевна так, что её голос накрыл лагерь, кажется, даже заснеженные ели завибрировали, и вихрастая мальчишеская голова спряталась под подоконником в окне первого этажа. — Я кому говорила, окна не открываем! Где ручку взял?
— Да я с мамой поговорить!
— Вот сейчас я как приду, да как расскажу твоим вожатым.
— Не надо! Спасибо-пожалуйста, вы самая хорошая из всех.
Окно глухо захлопнулось. Виктория Сергеевна покачала головой и, обернувшись на Алику, зачем-то пояснила:
— Он почти местный. Сразу три олимпиады приехал писать. Сначала был у меня в отряде МХК, потом вот, иностранный писал, а теперь ждёт заезда на литературу. А он только в девятом!
— Творческий ребёнок, — вежливо улыбнулась Алика.
Под ногами хрустел свежий снег (он шёл всю неделю, практически не переставая, зато на улице было тепло) Алика смотрела на маленькие рельефные следы зимних кроссовок Виктории Сергеевны в золотящемся под светом фонарей снеге и оборачивалась на главный корпус лагеря. Казалось, сейчас откроется тяжёлая входная дверь и вниз по лестнице слетит Илья, на ходу натягивая своё зимнее синтепуховое пальто и пытаясь оправдаться, — ничего нового, в общем-то.
Но Илья не выбегал, а уголок губы вместо того, чтобы успокоиться, стал пульсировать ещё жарче и чаще — что-то было не так. Алика озлобленно вгрызлась в губу.
Всё вроде бы сложилось как нельзя лучше: она ушла с ненужной вечеринки, Илья, манипулятор и предатель, показал своё истинное лицо и получил по заслугам, да и Виктория Сергеевна, кажется, была только рада уйти — а ликовать и праздновать победу не хотелось. Хотелось залезть на кровать, прижать к груди подушку и смотреть в незашторенное окно, как крупные хлопья снега укрывают лагерь.
Так Алика и сделала. Пока Виктория Сергеевна наговаривала кому-то голосовое у обувных стоек под лестницей, Алика успела помыть руки, сбрызнуть лицо ледяной водой и, не найдя ни одной объективной причины болезненно тянущего под грудью чувства вины, забралась на кровать и ткнулась носом в подушку.
В дверь деликатно постучали.
— Можно? — в щели показалось лицо Виктории Сергеевны.
Алика пожала плечами: никогда не понимала, зачем вожатые спрашивают, если двери здесь всё равно не запирались ни на замок, ни на щеколду? Виктория Сергеевна прошла в комнату и села на ближайшую к выходу кровать — аккурат напротив Алики. Алика прислонилась виском к стене.
Виктория Сергеевна разгладила складки на пледе цыплячьего цвета, со вздохом подсоединила маленький смартфон неизвестной модели к повербанку и взяла в руки незаправленную в наволочку подушку: кровать была ничейной, девочки жили вдвоём.
— Может быть, стоило рассказать? О таком нельзя молчать, Алика. Я понимаю, это страшно и, может быть, тебе кажется, что в этом есть доля твоей вины, но…
— Он не приставал, — выдохнула Алика; голос охрип, как будто бы до этого она тысячу часов кряду орала в пустоту.
— Что?
Виктория Сергеевна переспросила не потому, что не услышала — её слуху позавидовал бы любой: во время ночного дежурства она из холла услышала, как парни шепчутся о заначке из “Дошиков” и “Лэйс” и на следующий день их заначка исчезла, — а чтобы Алика откашлялась и повторила уже чётче:
— Он не приставал. То есть… Приставал, но не в том смысле.
— У приставаний есть другой смысл?
Виктория Сергеевна положила подушку под поясницу и устроилась на кровати по-турецки, видимо, настроившись на долгий диалог, Алика натянула белые рукава платья-свитера до самых кончиков пальцев и, зябко потерев ладошки друг о друга, неопределённо повела бровями.
— Это долгая история… — вздохнула она: разговаривать не хотелось.
Виктория Сергеевна коснулась экрана телефона и сказала:
— Что ж, у нас почти полтора часа до второго ужина. Время ещё есть, так что можем поговорить. Что там за история?
Добавить комментарий