Если бы у Алики кто-нибудь спросил, как должен проходить канун Нового года, то она бы несомненно ни за что бы не стала показывать никому эту проклятую суетную неделю, отмеченную в календаре парой десятков красных кружочков на пять оставшихся рабочих дней.
Город кутался и дышал морозом в сумрак, как она — в белый мягкий шарф, щекотавший ворсинками кожу. В желтоватом рассеянном свете фонарей беспорядочно трепыхались снежные бабочки-хлопья. Алика пыталась воскресить обмороженный телефон подмороженными пальцами, чтобы отследить свой автобус. На часах набежала уже половина шестого — она безнадёжно опаздывала.
Дробя потёртыми каблуками коричневый лёд, Алика попыталась набрать маму. Тщетно. Практически разряженный телефон в такой мороз напрочь отказывался работать. Наконец из-за поворота появился первый за это время автобус домой. Конечно же, по всем законам подлости маленький и набитый под завязку заводчанами.
Скрипнув зубами, Алика одёрнула рукава зимнего пальто и внаглую поднырнула под рукой крепкого широкоплечего мужика, которому, конечно же, больше всех нужно было сесть на последнее свободное место. Какая-то старушка оказалась вдвое быстрее. Стоило Алике подняться на последнюю ступеньку, как место у окошка в самом углу оказалось занято.
«Ну и ладно», — фыркнула про себя Алика и, затаив дыхание, змейкой скользнула между пуховиками, шубами и куртками. Запах дешёвых сигарет всё равно царапнул обоняние и занозой встал поперёк горла. Алика стоически дотерпела до старушки и вволю раскашлялась над ней.
Старушка поджала губы и отвернулась к окну. Алика достала из кармана телефон. С шипением захлопнулись двери, автобус дёрнулся. Кому-то позвонили. В ухо Алики посыпались уведомления. Расставив ноги чуть на ширине плеч и вцепившись в верхний поручень, чтобы никто больше не смел покушаться на это место, Алика разблокировала экран. Мама успела накидать десяток видеокружочков.
Вот она снимает квартиру: всё выключено, всё убрано; ужин — на плите. Вот чемодан гремит колёсиками по бетонным ступеням: лифт опять сломался. Вот Роман встречает её, машет Алике обтянутой в чёрную лакированную кожаную перчатку рукой, и открывает маме дверь такси. Вот они уже на вокзале пьют дешёвый кофе из автоматов и ждут посадки, которая начнётся через пятнадцать минут.
Алика не успеет их проводить, даже если постарается.
В носу закололо от обиды: проклятая работа, проклятая начальница — проклятая взрослая жизнь.
Алика смахнула значок голосового вверх и забормотала, колюче косясь по сторонам:
— Хорошего отдыха, мам. Привезите мне хотя бы клочок солнца и запах фруктов. А то тут сплошной беспросветный тлен. И вонь.
Голосовое улетело. Тут же прилетел ответ от мамы, но прослушать его Алика не успела. То ли кому-то не понравились её слова, то ли колёса не были готовы к гололёду, то ли водитель возомнил себя героем «Форсажа», но кто-то двинул ей локтем под ребра, и от этого капелька наушника едва не утонула в грязных лужах, натекших с ботинок и сапог.
Алика понять не успела, что ей делать: кашлять или ловить наушник, когда бабка, стоящая за ней с предыдущей остановки, ловко совершила рокировку со старушкой перед ней, бесцеремонно пометив специфическим старчески-больничным запахом зимнее пальто, только с утра восстановленное до идеально угольной черноты.
Алика внутренне застонала, а наяву заскрежетала зубами. В автобус набивалось всё больше и больше людей. С каждой остановкой дышать становилось тяжелее: приходилось жадно ртом глотать вязкий морозный воздух и задерживать дыхание до следующей. Кажется, люди намеревались занять всё свободное пространство, заполнить все промежутки воздуха, посмевшие остаться между ними.
Вот когда она пожалела, что не послушала совета Ильи и не пошла сдавать на права. Сейчас бы ехала на какой-нибудь подержанной «Тойоте» в кредит (притом представилась почему-то вишнёвая), если, конечно, её откопала бы.
В такие моменты Алика бесстыдно завидовала Илье. Даже не немного. Её зависть походила на снег у обочины: белая у самого основания, но прочернённая этим грязным окружающим миром. Илья, значит, сидит в своей адвокатской конторе за зарплату вдове больше её (цифры в их разговорах никогда не были табуированными) в красивом пиджачке, катается на подаренной мамой машине по городу, который южнее всего на шесть часов… И который поэтому не замело до самых вторых этажей.
Мама прислала фотографию из купе, которое они с Романом выкупили на двоих. Грустно улыбнувшись, Алика ответила ей стикером с воздушным поцелуем и спрятала телефон в карман.
За замороженными окнами мелькал городок. Острые ветки голых деревьев, побелённых зимой. Тусклый свет в окнах. И куртки-куртки-куртки…
Алика безнадёжно устала. Когда ей полгода назад — вчерашней выпускнице! — предложили занять место в экономическом отделе универа, она согласилась практически не раздумывая, несмотря на то что у мамы на карандаше были фирмы, готовые взять перспективного молодого экономиста с красным дипломом. Мама пристроила бы её так же, как мама Ильи пристроила его. Но нет: Алике хотелось доказать, что она чего-то стоит сама по себе.
С каждым днём сомнений становилось всё больше. Работала в основном начальница; Алика была на подхвате: говорила, что Елена Викторовна скоро придёт, перекладывала туда-сюда документы и отсматривала экселевские таблички свежим взглядом. Сегодня принесли смету, которую начальница завернула сразу же, не глядя, а на вопросы Алики и сотрудника отдела закупок лишь зыркнула исподлобья черными глазами. Отдел закупок предпочёл ретироваться переписывать, а вот Алике Елена Викторовна предложила самой убедиться, что эту смету никак пропускать нельзя. И когда Алика уже смирилась с решением и благоразумно не планировала задавать лишних вопросов, Елена Викторовна завалила её своими. Во всех смыслах. Как на экзамене.
Кто-то бесцеремонно заехал ей по затылку, скидывая капюшон пальто. Алика недовольно дёрнула плечом:
— Эй!
— А чё ты тут расставилась, а? Широкая, что ли? — дыхнул на неё перегаром мужик в куртке такого синего цвета, в какой бегают зэки в околовоенных фильмах.
Это стало последней каплей. Горло сдавило удушающим, сердце вжалось в рёбра до жжения, Алика зыркнула на всех исподлобья и, всунув водителю потрёпанную пятидесятирублёвую купюру, вылетела на этой же остановке.
— Ненавижу, — процедила сквозь зубы она горячее облачко пара в мрачный морозный воздух, когда автобус, подпрыгивая на буграх льда покатил вперёд. — Ненавижу!
Добавить комментарий