Алика, потуже затянув высокий хвост, резко дёрнула дверь кабинета физики на себя. Разбухшая от времени и осенней сырости, она, разумеется, не поддалась. Закатив глаза, Алика поправила на плече лямку рюкзака и дёрнула снова. Посыпалась тонкой стружкой краска.

— Не получается? — пробасил над ухом семиклассник из параллели.

— Сейчас получится, — Алика сердито взялась за ручку, точно зная, что в третий раз должно получиться.

Семиклассник, кажется, Никита, хохотнул и, обойдя её, легко рванул дверь на себя. Она распахнулась с гулким хлопком.

— Прошу.

— Ну коне-ечно, когда я уже всё сделала, — закатила глаза Алика.

Никита хохотнул и, на прощание махнув ей крепкой широкой ладонью, скрылся в оживлённом коридоре. Взгляд против воли впился в широкую спину Никиты в чёрном строгом костюме, делавшем его похожим на какого-нибудь сотрудника ФСБ или банкира. Пальцы в задумчивости разгладили цепи длинных серебряных серёжек. Алика приподняла бровь и шагнула наконец в душный кабинет.

Что-то подсказывало ей: этот день будет не похож на остальные. И дело было не только в картах, которые она вытащила из колоды перед выходом, — это предвкушение какого-то значимого огромного события шло изнутри.

Алика прикрыла за собой дверь и поморщилась: кабинет был насквозь пропитан запахами одноклассников, сырости из мокнущего угла и неудачными играми с горелкой. «Куда только Лидия Викторовна смотрела…» — она не успела дойти до своей первой парты, как перед ней, с грохотом перемахнув через учительский стол, возник Фил Шаховской. Судя по запаху и лихорадочно мечущемуся взгляду, с горелкой неудачно игрался именно он.

— Привет! — он широко улыбнулся.

— Привет, — сдержанно усмехнулась Алика и обвела взглядом класс.

Странное дело, парни, обычно приползавшие к началу урока, а то и после звонка, сегодня пришли за полчаса до физики и теперь сидели на подоконниках, держа в руках телефоны. А потом Алика обратила внимание на последнюю парту, за которой обычно сидел новенький, Илья Муромцев. На ней был складирован мусор из салфеток, пакетов, наполненных смятыми тетрадными листами, банками, бутылками и пластиковыми стаканчиками. Алика нахмурилась: всё казалось очередным розыгрышем мальчишек, но каким-то слишком жёстким и даже жестоким.

Конечно, новенький был не самым приятным для пацанов персонажем: слишком умным, слишком ответственным, слишком независимым и даже не пытавшимся заслужить дружбу главных сил класса. «Интересно, какой же гений догадался это всё сделать, — холодная дрожь на мгновение сдавила Алику, и она рвано выдохнула, как будто и на ней лежала часть вины. — Придурки!»

Взгляд ещё раз скользнул по горе мусора и ржущим, очевидно, в предвкушении жестокого унижения, парням, и в конце концов становился на Филе, который нервно теребил запонки на мятой рубашке. Под её взглядом он поправил серебристую жилетку и нервно хохотнул:

— Э-э-это не я. Это пацаны придумали. Мишка. Типа игра слов! Он вспомнил, что полицейских раньше называли мусорами. А Муромцев, он же…

— Полицейский сын, да, — вполголоса закончила Алика, стараясь не смотреть в сторону последней парты. — Чего тебе?

— Дай, пожалуйста, матешу, а, — Фил сложил руки в молитвенном жесте и приложил к губам, — пожа-алуйста! А то меня сперва мать повесит, а следом отец четвертует, если от Верки очередную двойку притараню.

Алика обречённо закатила глаза и шумно вздохнула. Впрочем, самодовольная улыбка всё-таки рвалась наружу: хоть кому-то она была нужна в этом классе холодных и омерзительных теней. Алика решительно прошагала к своей парте, жалея, что прислушалась к маминому совету не покупать каблуки на этот учебный год: сейчас бы она, и так не низкая, выгодно возвышалась над пристроившимися на подоконниках, как воробьи на карнизах, одноклассниками.

Фил верным оруженосцем тихо шагал за ней, переминаясь с ноги на ногу. Алика нарочито медленно вытаскивала учебные принадлежности, из-под ресниц косясь на одноклассника. Он покусывал губу изнутри, нервно дёргал коленкой, подмигивал одноклассникам, воровато косился на входную дверь. Алика достала тетрадь по алгебре и лёгким взмахом протянула её Филу.

— А в ГДЗ мы заглядывать уже разучились? — беззлобно оскалилась она, когда тетрадь оказалась в руках Фила.

— А… Я это… Друга успокаивал. У него родаки разводятся тоже. — Фил пролистал тетрадь и резко поднял голову; его голубые глаза были так широко распахнуты, словно он увидал чудище. — Блин, сорян, я не хотел.

— Ничего страшного, — фальшиво отмахнулась Алика. — Мне надо как-то привыкать.

— Спасибо, Алика, ты просто супер!

Окрылённый, Фил полетел к своей предпоследней парте третьего ряда — искусно списывать. Алика с усталой усмешкой качнула головой и бухнулась на твёрдый стул. Так и тянуло посмотреть на последнюю парту, заваленную мусором. А ещё лучше: смахнуть всё к чёрту и наорать на того дурака, который это затеял.

Алика всегда старалась держаться особняком от классных разборок: она с начальной школы поняла, что легче вести тихое, спокойное, одинокое существование, а с внезапно возникающими врагами разбираться по отдельности, тет-а-тет. Впрочем, ни одна тактика противоборства ей не пригодилась: за семь лет ещё ни одного инцидента. Однако сейчас внутри разразилось небывалое негодование, готовое, кажется, вот-вот опрокинуться на головы одноклассников и утащить её с собой на дно. Алика плотно сцепила зубы: ей не должно было быть дела до новенького ученика. Тем более, как выяснилось, он сильно превосходил её по знаниям в истории и обществознании.

Алика задумчиво поигрывалась с ручкой, решая, что тяготит и терзает её больше: несправедливость по отношению к новенькому или превосходство новенького над ней. Несправедливость перетягивала. В самом деле, этот Илья ведь не виноват, что его мать понизили (или повысили?) сюда, что ему пришлось идти в эту школу, попадать в этот класс с сильными педагогами и отвратительными людьми. «Может, он сам по себе не плох? Мы ведь не дали ему шанса, — Алика прижала большим пальцем запульсировавшую губу: в последнее время это происходило всё чаще и чаще. — Ты, Алика, ты, в первую очередь!»

Грохнула дверь, и по вмиг припечатавшей всех тишине Алика поняла, что явился Муромцев. Сил поднять глаза и посмотреть на него не было: Алика не хотела быть частью шакалов, с любопытством наблюдающих за унижением человека. Но пересилить любопытство тоже было невозможно. Пришлось лечь на парту и смотреть из-под ресниц, словно бы она с интересом наблюдает за тем, как балансирует поперёк карандаша ручка.

Муромцев поправил рюкзак и пригладил медно-рыжие волосы. По заломам на бледно-розовой рубашке было ясно, что гладил он сам — так в последние полгода гладил вещи отец. Алика туго сглотнула и вздрогнула, когда столкнулась взглядом с глазами Ильи, какими-то слишком усталыми и тёплыми. Зашевелились на подоконнике шакалы, вполголоса хрипя приглашения присесть. Илья не слушал. Алика, затаив дыхание, смотрела, как он поочерёдно обводит взглядом каждого, словно фиксирует на нём снайпера.

— Привет всем, — невозмутимо кивнул Илья и решительно прошествовал к её парте.

Алика вскинула бровь. Холодок скользнул по позвоночнику.

— Можно я с тобой? — Илья потеребил длинными пальцами чёрную лямку и неловко улыбнулся. — Я просто видел, что ты одна, и…

Вместо ответа Алика убрала рюкзак с соседнего стула и горделиво выпрямилась. В спину дифирамбами ударили разочарованные вздохи. Илье было неловко: Алика заметила, как налились цветом его редкие мелкие веснушки на порозовевших щеках. Но молчала. В голове крутились мысли, как теперь разбираться с пацанами, которым, разумеется, не понравится такое дружелюбие. «Так, ну я Фила отправлю к Мише парламентёром. В конце концов, должен же он отработать домашку!» — Алика нервно усмехнулась и дёрнулась в сторону Фила. Он исподтишка показал ей большой палец.

Начался урок. Лидия Викторовна, увидев бардак на задней парте, из привычной милой учительницы превратилась в настоящую гневающуюся фурию и приказала убрать всё немедленно. Пацаны даже на субботниках так не убирались, как сейчас: по их топоту и усердному пыхтению казалось, что они вылижут весь кабинет. А Лидия Викторовна уже традиционно начала вздыхать, что их 7Б — худший класс на её памяти.

«Впрочем, ничего нового», — зевнула Алика, когда к доске вызвали Аню: красилась она на все двадцать, а мозгов было всего на началку. Эта проверка домашнего задания обещала быть долгой. Алика углубилась в раскладывание пасьянса на телефоне, прикрывшись пеналом, когда её осторожно ткнули в локоть.

— Эй, спасибо, — Илья почесал затылок и вдруг протянул ей ладонь. — Я Илья.

— Оч-чень приятно, — саркастично кивнула Алика, осторожно пожимая жёсткие пальцы. — Я в курсе. А я Алика.

— Ты не похожа на других.

Алика пожала плечами, запуская неразложившийся пасьянс снова. Илья натужно засопел: он отчаянно хотел поговорить, но боялся сказать что-нибудь не то. Или вовсе не знал, что говорить. «Человек с людьми нормальными почти месяц не общался. Имей совесть, Алика!» — одёрнула она себя и заблокировала телефон.

— Ты тоже. — Она оглядела его с головы до ног и выпалила первое, что пришло в голову: — Общагу знаешь.

— И всё?

— А ещё народ пугаешь.

— Шутишь?

Алика мотнула головой. Если бы парни его не боялись, поприкалывались бы первую неделю, и затихли. Но Мише Илья, похоже, досадил одним лишь своим появлением. Миша был сильным, грубым — тем самым, кто научил всех в классе материться и драться, кто научил не делать домашнее задание и хамить учителям; тем самым, кого Алика не любила до противного скрипа зубов. Илья не казался сильным или властным, но была в нём какая-то королевская стать, что ли.

«Королева короля видит издалека, да?» — усмехнулась собственным мыслям Алика, а вслух пояснила, что если бы Илья не пугал Мишу и его компанию, то его бы оставили в покое на первой неделе. Тем более, нашлись же благоразумные, такие, как Фил Шаховской, Настя Ковтуненко, которые прекратили издевательства спустя две недели.

— А сегодня ты ещё им показал, какое они… — Алика воровато оглянулась по сторонам, но вслух произнести не посмела: лишь красноречиво опустила большой палец.

Илья понимающе усмехнулся. И улыбка у него была по-настоящему красивой, сдержанной, спокойной, с прищуром в уголках глаз — такую Алика видела только у любимых актёров. Аж дыхание встало где-то поперёк горла.

— Алика, это… У тебя же не будет проблем, если я с тобой сел?

— Нет, — тугой хвост холодком пощекотал голую шею, — не должно. Мою позицию все знают: я сама по себе.

— А можно я понаглею?

Обычно так спрашивал Фил, когда садился к ней на контрольные, чтобы списать. Рефлекторно пальцы развернули к Илье тетрадь. Но он с неловким смешком почему-то вернул ей, мимоходом указав на ошибку, и шепнул:

— Можно я с тобой теперь сидеть буду?

Алика приподняла бровь. Если что-то выглядит, как сон, не поддаётся логике и слишком сильно отличается от знакомой реальности, то это, должно быть, действительно сон. Алика ущипнула себя через карман сарафана и болезненно наморщилась. Не сон.

— Естественно, — только и смогла выдавить из себя.

Алика не знала, чего можно ждать от Ильи Муромцева, но он был определённо интересней одноклассников.

— И с вашего позволения, вернёмся к первому вопросу, профессор. Он по-прежнему волнует общественность. Бессмертные — это люди, или всё же талантливо замаскированные государством ИИ? Говорят, они вообще не способны испытывать эмоции.

— К сожалению, доподлинно это неизвестно даже мне. Могу сказать только, что человек — это единственное животное, которое причиняет боль себе подобным забавы ради.

Ава покачала головой и дёрнула уголком губы. Если бы он знал, не явился бы гостем на скандальное ток-шоу на самой популярной частоте, название которого Ава, как обычно, выкинула из памяти за ненадобностью, — его бы просто туда не пустили.

С самого образования спецгруппы «Б» в правительстве подобные провокационные диалоги периодически раздавались из всех обитаемых углов, из каждого утюга. Надо же — Ава тряхнула тяжёлыми волосами — она ещё помнила времена, когда эта фраза носила исключительно метафорический характер.

— Би, переключи! — прикрикнула она на пересекающую потолок желтоватую белку-голограмму.

Белка замерла в петле голубых диодов под потолком. Шевельнула бесплотным ухом, и её сердце — маленький металлический шарик со сложной программой, способной воплотить любую сложную голограмму, — мерно завибрировало.

— Вы хотите продолжить слушать радио или включить собственный плейлист?

— Включи плейлист «утро». И подсветку.

Щёлкнув рычажком кофемашины, Ава почти не глядя выбрала на сенсорной панели капучино на безлактозном молоке. Старенькая кофемашина — на новую с голосовым управлением Ава только ещё поглядывала в мутные, разукрашенные пёстрыми граффити витрины магазинчика, недавно расположившегося в здании напротив, — вздрогнула и задребезжала, с хрустом перемалывая зёрна. По кухонной зоне, по узкому подоконнику под выключенным окном, огибая мультиповара и мини-холодильник, зазмеился шоколадно-ореховый привкус рабочего утра. Белка шевельнула ухом и запульсировала ровными переливчатыми битами. В ритм музыке замерцали розовым, жёлтым, голубым диоды под потолком.

Удовлетворённая (всё идёт по графику), Ава скользнула в мастерскую. Лёгкий хлопок — и мягким белым светом засиял контур пробудившегося зеркала, зажглось созвездие круглых лампочек под потолком.

В планировке квартиры это, конечно, считается ванной, но когда-то казавшиеся незаменимыми батареи кремов и шампуней на металлической стойке, неширокой спиралью поднимавшейся к потолку в углу, давно потеснили масла и уходовые средства для имплантов, поэтому Ава назвала это мастерской.

В ванной люди пробуждают организм, отрезвляют сознание, а Ава здесь налаживает сложный, многоуровневый механизм, требующий многоступенчатого ухода для безукоризненной работы.

Первым делом Ава, как всегда, вогнала в трубку, проложенную вместо вен в левой руке, шприц с маслом: без этого она способна существовать лишь наполовину. Механическое сердце стукнуло раз, другой и забилось, как живое, пуская кровь под обтягивающей синтетические кости кожей. Капля за каплей в теле вновь затеплилась жизнь. Расслабились пальцы левой руки, во сне по старой (древней по меркам нынешнего времени) привычке сжимающие ортопедическую подушку.

Лиловый глаз, всевидящее око Государства, сверкнул на Аву из зеркала.

Ходили сплетни, чем больше на совести Бессмертного наказанных, тем алее радужка. Ава каждый день вглядывалась в своё отражение, но изменений не находила.

Подмигнув себе голубым глазом — искусственным, конечно, но от прежнего не отличишь, — Ава не глядя взяла зубную щётку. Она, как всегда, стояла в стакане слева, а зубная паста, неизменно клубнично-мятного вкуса, — за краном.

Говорили, что Бессмертным слишком легко живётся, что им не понять трудностей выживания и рутину обычных людей. Аву приучили ухаживать за имплантами: щедрость обновления организма предоставлялась раз в четверть века (столько же длился стандартный контракт).

Скривившись, Ава сплюнула и смахнула пену с губ. Сенсорный кран шумел, кружили в чёрной раковине потоки мутноватой воды. Серебристые вкрапления в чёрный кафель казались похожими на то, каким должно быть ночное небо, едва различимое за пурпурно-дымной завесой городского выхлопа.

Ава поморщилась и скомандовала Би — в конце концов, это универсальная система управления домом, а не просто голосовой помощник по переключению плейлиста — запустить отпаривание рабочего костюма.

Музыка зазвучала у капсулы с формой — аккурат напротив мастерской. Удовлетворённо кивнув, Ава выдвинула средний ящичек справа. В нём бряцнули металлические заколки. Ава выбрала обычную, гладкую, с тремя параллельными лиловыми неоновыми полосами, и подхватила волосы на макушке. С клацаньем сомкнулись магниты на заколке, захватывая волосы в тугой хвост, обнажились чёрные микропорты — жабры нового времени. Они лестнились вдоль затылочных нервов, давно заменённых на искусственные, обеспечивая быстрый доступ информации к самому сознанию по проводам, чипам, флэш-картам.

Ава с невесомой улыбкой коснулась пока холодного пластика портов.

Их можно увидеть практически у всех — их вживляют едва ли не с рождения — в среднем от двух до шести, но Аве нужно было восемь. Подростки обычно стесняются, отпускают длинные волосы, прячут порты, как прятали, наверное, в Средние Века чумные язвы, да и взрослые нередко стараются их скрыть воротниками, волосами, шарфами. За чёрными длинными волосами их тоже практически не видно, поэтому Ава всегда собирает волосы в высокий хвост на макушке.

Захлопнув ящичек с заколками, Ава выдвинула верхний ящик и неохотно скосила глаза. В пальцах пересыпались бытовые чипы — с аффирмациями на день, с блокированием прокрастинации, с программой работы над проектом, с активацией сосредоточения, с медитациями — и Ава искала подходящий. Повертела в пальцах чип, на котором записан продуктивный рабочий день с активной аналитикой, но в полумиллиметре от микропорта опомнилась.

Стажёрка.

Ава не зафиксировала её имя — если она присоединится к ним, оно всё равно утратит значимость— и была бы не прочь позабыть про неё саму: неуёмное любопытство Стажёрки, перемежавшееся с желанием действовать, портило всю уравновешенность и закономерность рутины будней. Чем дольше они взаимодействовали, тем больше Ава уверялась: Стажёрке здесь не место.

Ава не помнила, какой она пришла стажироваться, но была уверена, что вела себя по-другому.

Ава подцепила чип, запрограммированный на терпеливое наставничество, подкинула на ладони — и вернула к остальным. Всё равно он ещё ни разу не помог.

Ава вышла из мастерской, оставив вытяжку включённой: чтобы не скапливалась лишняя влага и ржавчина не расплывалась пятнами по углам и стенам. Отсек отпаривателя был уже открыт, но чёрная форма с серебристой буквой «Б» в сердце паутины ещё дымилась. Ава с удовольствием, как и каждый день, облачилась в плотно прилегающий к телу костюм с пуленепробиваемым покрытием, сверху надела форменную длинную юбку с запахом. Швы у неё мерцали пурпуром. Вокруг пояса застегнула кобуру для двух пистолетов. Из домашнего сейфа Ава достала патронташ с транквилизаторами и маленький (на вид его пренебрежительно назовут дамским, но одна пуля из него роняет громилу в паралич) пистолет. Боевой ждал на службе.

Ава крутанулась в полный рост перед зеркалом рядом с дверью и усмехнулась.

Она себе нравилась.

Оставалось подчеркнуть губы кроваво-бордовой помадой, начертить стрелки, острые, как ножи, — и Ава из спецгруппы «Б» будет готова к работе.

Но прежде следует выпить кофе. С огромной пушистой шапкой пенки, разумеется.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8

Когда отец выгоняет Фила из квартиры, он идёт туда, где чувствует себя по-настоящему дома.

Фил лежит на кровати и лихорадочно листает ленту «ВКонтакте», только бы не слушать вопли отца над самым ухом. Он уже давным-давно всё выучил: непутёвый, бесперспективный, безнадёжный. Он уже давным-давно понял: если не слушать, то потом не будет больно — и даже обидно ни на йоту не будет.

Главное, когда отец орёт, брызжа слюной на боксёрскую грушу, сцепить зубы и кивать. Пусть думает, что ему стыдно, пусть думает, что он раскаивается, пусть думает, что он согласен и признаёт свою вину. Хотя это, конечно, ни разу не так.

Правая рука в гипсе затекает и зудит, Фил морщится и перекладывает телефон в левую. Правая безвольно бухается на мятую прохладную постель.

— Ты меня вообще слушаешь?! — отец не выдерживает и взмахивает рукой.

Новенький телефон — подарок на день рождения — с треском летит в угол комнаты. Фил подпрыгивает на ровном месте. Сломанное запястье простреливает болью даже под гипсовой лангетой.

— Ты совсем, что ли? — не остаётся в долгу Фил и сверлит отца взглядом исподлобья.

Они ненавидят друг друга — Фил это знает совершенно точно. Ему неприятно смотреть в синие-синие от гнева глаза отца и знать, что у него глаза такие же; ему противно думать, что всем, что у него есть, он обязан отцу; ему… Плевать. Фил опускает взгляд в пол и повторяет себе, как будто жмёт клавишу сверхспособности, которая ещё не накопилась: «Плевать, плевать, плевать!»

Не плевать.

Он подскакивает с кровати. Оказывается, они с отцом почти одного роста. А мамины подруги говорят, Фил ещё будет расти — значит, однажды может стать выше. Фил мечтает об этом: быть выше отца, быть не таким, как отец.

Фил болезненно потирает сломанную руку и бросает на него обозлённый взгляд. Во всяком случае, пытается. Пытается вложить в этот взгляд весь жгучий гнев, клокотавший в груди, когда он бросался в драку с Муромцевым, всю ненависть к этой школьной банде, жалкой пародии на ОПГ девяностых, всю бессильную ярость от того, что отец не желает его хотя бы выслушать. Фил уже не просит о сочувствии, хотя он единственный, кто действительно пострадал в драке.

— Ты понимаешь, что только благодаря мне тебя не исключили из школы, а перевели на домашнее обучение?

— Вот спасибо, — рычит Фил. — Не переживай, больше не придётся. Закончу — уйду в технарь.

— Нет, не уйдёшь. Мой сын будет заканчивать одиннадцать классов. И дальше пойдёт получать высшее образование.

— Ты ж сам говоришь, что меня из школы исключить хотели!

— Найду другую. Знаю пару хороших гимназий. И ты пойдёшь туда, куда я скажу, и будешь делать то, что я скажу.

— А ты не много хочешь?

— Я твой отец! И ты должен полностью мне подчиняться!

— Да какой ты мне отец! Мне руку сломали, потому что я за одноклассницу заступился, когда её кошмарить начали, деньги вымогали, а ещё и виноват!

— Да, ты виноват, потому что ты подставил родителей! Почему мы должны выслушивать о твоих драках, о твоём неадекватном поведении?

Фил сопит, скрипит зубами, сжимает здоровую руку в кулак: он честно пытается сдержаться, но это никогда не срабатывает. Поэтому он вжимает в голову в плечи, когда рычит сквозь зубы:

— Да пошёл ты! Пошли вы оба!

Рука отца проходится аккурат по макушке. Фил пошатывается и заваливается на кровать. Отец возвышается над ним, раздувая ноздри, перебирает пальцами воздух и вдруг гортанно рычит:

— Пошёл вон.

— Чего?

— Пошёл вон из моего дома!

Фил оскаливается — и даже не раздумывает, когда с грохотом раздвигает дверцы шкафа, сбрасывает в спортивную сумку первые попавшиеся шмотки (главное, чтобы не зимние; и хотя бы пара трусов), подбирает с пола телефон, вытаскивает из-под подушки наушники и зарядку. Отец всё это время стоит, уперевшись ладонью в спортивную грушу, не мешает, но даже и не пытается остановить. А может, и не успевает: сборы занимают у Фила не больше минуты.

В коридоре он впрыгивает в замызганные кеды. С кухни сладковато пахнет мамиными рублеными куриными котлетками. Фил туго сглатывает и вылетает из квартиры, не прощаясь.

Дверь захлопывается с грохотом. Лязгает замок. И вместе с этим внутри что-то болезненно обрывается, но Фил игнорирует.

Они сами виноваты. Сами его родили таким, воспитали таким. Сами забили на него, сами забыли — сами выгнали. И он как-нибудь тоже сам… Справится.

На лестничной клетке у почтовых ящиков Фил зарывается в сумку. Телефон находится в груде носков, трусов и футболок. Фил разочарованно цокает: в углу крохотная паутинка трещин. А он так надеялся, что хотя бы один телефон проживёт целым и невредимым больше полугода.

На быстром наборе всегда один-единственный номер: Артемон.

Фил знает: друг не оставит его ночевать на улице, потому что Фил бы его не оставил. Слушая долгие гудки, Фил разглядывает тонкий белый шрам на левой ладони и вспоминает, как после сорев, на которых вообще-то должны были быть соперниками, решили побрататься. Дети сопливые, им ещё и двенадцати не было, откуда они могли знать, что их дружба продлится так долго.

Несмотря на разные школы.

Несмотря на выход из секции.

Несмотря ни на что…

— Да, Фил, — в трубке слышится какое-то гудение, а потом хлопает дверь. — Ты как там? Всё плохо?

— Хуже некуда. Артемон, меня это… Из дома выгнали.

Артём вздыхает. Долго, протяжно, вымученно, и в этом выдохе Фил слышит тонну нелестных отзывов о своём вспыльчивом нраве. Но Артём, в отличие от отца, не озвучивает их, а просто хрипловато улыбается в трубку:

— Скажу маме. Приезжай.

И Фил приезжает.

Он долго-долго трясётся в маленьком автобусе, кутаясь в утеплённую тёмную джинсовку и постукивая зубами от холода: майский вечер холоден, небо прозрачно-голубое, как утренний лёд на лужах, а у обочины всё ещё лежат заледенелые снежные глыбы, потемневшие от смога за зиму. Фил ссыпает звонкие монетки в пластиковую чеплашку водителю и соскакивает на остановке. Над пятиэтажками розовеет потрёпанная панелька — там квартира Артёма, где Фила уже ждут. Он даже видит свет в кухонном оке на шестом этаже: тётя Лена уже готовит.

Перед дверным звонком Фил переминается с ноги на ногу, пока Артём вдруг сам не открывает дверь и кивком приглашает его зайти в квартиру. Фил смотрит на него чуть снизу — всё-таки у Артемона рост под два метра — и растерянно приоткрывает рот.

— Твоё сопение из моей комнаты слышно, — ухмыляется Артём, пропуская Фила в тамбур; и тут же посмеивается: — На самом деле, тебя Варька в окно углядела.

В тамбуре мешаются запахи дешёвого курева (и Фил вспоминает, что сигареты остались в тайнике дома) и сливочного теста — выпечка тёти Лены всегда пахнет особенно по-домашнему, — а жёлтая лампочка с обнажёнными проводами истерично подмигивает, как будто заработала нервный срыв. «Варька?» — хмурится Фил. Смутно знакомое имя неприятно царапает под грудью. Это не та ли подружайка Артемона, с которой они с детства в дёсны целуются?

Фил фыркает: и откуда у него в голове только такие выражения.

— Она самая, — кивает Артём, как будто услышав мысли. — Зато познакомитесь наконец.

Артём стоит, навалившись плечом на косяк, и, скрестив руки на груди, наблюдает, как Фил корячится, пытаясь разуться. Фил косится на него исподлобья, фыркает на болтающуюся перед глазами прядь и наконец выставляет кеды на стойку. Артём забирает у него спортивную сумку и легонько подпихивает под лопатки, загоняя в квартиру.

Второй раз за день за спиной Фила захлопывается дверь и лязгает замок. Но теперь — по-другому. Из кухни появляется тётя Лена, всё такая же невысокая, даже по сравнению с Филом, со своим лохматым пучком и вытирает полотенцем руки. Склонив голову к плечу, она улыбается:

— Гляжу, ты к нам совсем переехать решил?

— Здрас-сьте, тёть Лен, — усмехается Фил и, забывшись, едва не врезает себе по макушке гипсом

.— Где ж тебя так угораздило, Филипп?

— Зовите меня Филом.

— Так и я тебе не тётка. Так где угораздило-то?

— А… Это я… С лестницы упал.

Артемон хрюкает очень не вовремя. Фил поджимает губы и стреляет взглядом в бок. Тётя Лена смеётся и, покачав головой, уходит обратно — готовить. В кухне тут же начинает играть музыка из каких-то старых фильмов.

— Так ты к нам надолго? — усмехается Артём.

— Надеюсь, навсегда, — Фил кривится и потирает руку.

— Всё так серьёзно?

— Он мне сказал: убирайся из моего дома! Куда уж… Серьёзней…

На последнем слове весь пыл Фила как-то мгновенно растворяется. Артём распахивает дверь в свою комнату. Тут, как обычно, всё вверх дном: гитара в кресле-мешке, наушники болтаются на гвозде от часов, турник служит вешалкой. Но покачивающуюся в Артёмовом геймерском кресле девчонку в Артёмовом же бордовом худи (они с Артемоном специально в прошлом году из одной коллекции в «Спортмастере» покупали) это, кажется, совершенно не смущает. Закинув бледные голые ноги на стол, она читает книжку и, кажется, совершенно не замечает их появления.

Или старается делать вид, что ей всё равно.

Артём бросает спортивную сумку Фила в угол к раскладушке: видимо, уже достал с балкона. Девчонка лениво поднимает глаза на них и, перелистнув страницу, цыкает:

— Здрас-сьте.

— Привет, — фыркает сквозь зубы Фил и оборачивается к Артемону.

Артём закатывает глаза:

— Варя, это Фил. Фил, это Варя. Вы друг про друга всё знаете — будьте знакомы.

Варя хмурит тёмные густые брови, загибает уголок страницы.

— Ты не говорил, что он придёт, — смешно покряхтывая, она сползает со стула.

— А я и не планировал, — бурчит Фил.

Не нужно разговаривать с Артёмом так, будто его в этой самой комнате нет.

— А я люблю, когда всё идёт по плану.

Варя прячет руки в карманы и, кажется, пытается оттянуть низ и без того великоватого для неё худи до самых острых голых коленок. Смешная — Фил фыркает в кулак и торопится почесать нос для прикрытия.

— Его родители из дома выгнали, — вздыхает Артемон и хлопает Фила по плечу; Фил морщится: между прочим, помяли его неплохо. — Не могу же я его оставить на улице. Он же мне как брат.

Варя покачивается на пятках и наконец достаёт руку из кармана. Тонкие пальцы, короткие ногти с прозрачным лаком и золотое колечко на указательном пальце — у его одноклассниц руки совсем другие: у них у всех когти на информатике громко клацают по клавишам. «Клаца-ли», — одёргивает себя Фил.

Его же отстранили. Перевели на домашнее обучение.

— Ну… Брат моего брата — мой… — Варя поджимает губы и, кажется, в последний момент меняет слово. — Друг? Я Варя.

Фил растерянно моргает. И запоздало понимает, что рука её болтается перед ним не просто так. Намеренно или случайно, Варя протягивает ему правую руку и даже не думает её менять. Фил аккуратно пожимает её ладонь фалангами пальцев: в гипсовой повязке это делать всё-таки не очень удобно. Варя вздрагивает и, отпустив его руку, начинает растерянно теребить длинную, пушистую, тёмную косу.

— Ой. Больно?

Фил небрежно встряхивает рукой. Вообще-то да, очень — и он знает, что боль начнёт спадать только через пару дней. Но вместо этого качает головой и ухмыляется:

— Со мной и не такое было.

— Думаю, это будет интересно послушать. За чаем, — Варя улыбается и, проскользнув вдоль него лёгким сладковатым запахом, подходит к Артёму. — Я пойду Лене помогу с оладьями. Их теперь нужно втрое больше.

Она не спрашивает, не упрекает — просто сообщает и уходит, плотно и практически беззвучно прикрывая за собой дверь. Фил присвистывает:

— Не так я её себе представлял…

— Поверь мне, она тоже в приятном шоке, — хохочет Артём и, распинав штаны, рюкзак и спортинвентарь, разбирает раскладушку рядом со своей кроватью.

— Шмотки сам разберёшь — или помочь?

— Ну я ж не совсем безрукий, Артемон.

— Тогда отлично, пригодишься. Чувствуй себя как дома, в общем.

Фил открывает шкаф и видит, что на второй сверху полке так и лежит его спортивная футболка, которую он оставил во время очередной ночёвки. Дурацкая улыбка наползает на лицо и всё прошедшее кажется уже совершенно неважным.

Фил дома.