Рубрика: Dragon Age

  • Соловушка

    Ночь дышала удивительным умиротворением. Мириам выбралась из палатки, на ходу пряча фамильный кинжал в ножны, и огляделась. Погружённый в сон лагерь тихонько колыхался на мягком влажном ветру, и его трепетание таяло в лесных звуках. Подле палаток мерцали костры, собирая вокруг себя дежурных и полуночников. Таких, как Мириам.

    Кутаясь в серо-синюю куртку Стражей, Мириам направилась к отрядному костру. Сегодня дежурила Лелиана. Изящная и тонкая, она склонилась над лютней, бесшумно поглаживая мозолистыми пальцами струны, и что-то напевала — подбирала мелодию. Мириам неловко замерла за её плечом.

    — Разрешишь?

    Лелиана почти незаметно вздрогнула, но как ни в чём не бывало кивнула с дружелюбной улыбкой:

    — Конечно. Разве я могу тебе запретить?

    С отрывистым вздохом Мириам уселась рядом, вытянув ноги к огню. На измученных ферелденскими дорогами сапогах застыли пятна ночной росы — так небрежно, неаккуратно и до неправильности живо. Лелиана отложила лютню и, поправив кожаные полуперчатки, взглянула на Мириам с пониманием. Казалось, в этом вздохе и взгляде, сосредоточенном на сбитых носках, Лелиана прочитала то многое, что тревожило Мириам ежедневно и изредка не давало спать по ночам. И с таким же пониманием промолчала.

    Тихо потрескивал костёр, а его искры терялись в россыпи звёзд. Мириам качнула головой и шепнула:

    — Как поразительно сплетаются пути Создателя. И как… Непросто их пройти.

    — И правда, — выдохнула Лелиана. — Но у тебя получается! Да, быть может, не так, как от тебя того ждут, но всё-таки получается. А быть предсказуемым — смертельно опасно.

    Мириам усмехнулась и пожала плечами. Со стороны, пожалуй, было виднее, потому-то Лелиана говорила с такой стальной уверенностью, а Мириам была готова ей верить. У них была цель — остановить Мор любою ценой, и они к этой цели шли. Медленно, но верно следовали старым договорам Серых Стражей, а Создатель чинил им препятствия, из которых практически невозможно было выбраться живыми. Однако им удавалось.

    Их не убили ни Порождения Тьмы, ни бандиты, ни гномы, ни големы, ни Антиванские Вороны, ни демоны, ни одержимые (ни даже Ведьма из Диких Земель, как бы ни пугал Алистер!) — они выжили, выстояли и даже помогали подниматься остальным. Вокруг их небольшого отряда собиралась самая настоящая армия, немного нестройная, совершенно разномастная, но всё-таки сильная. И сила её была не в дисциплине и, наверное, даже не в командире или обязательствах — в надежде на чистый рассвет, с которым по просторам Ферелдена растекутся покой и былая благодать.

    В ожидании этого рассвета они сидели в темноте перед кострами, травя байки и потягивая пойло разной дряности и крепости. Мириам оглядела тёмные фигурки то там, то здесь мелькавшие у костров, и восхищённо улыбнулась. Это была лишь малая часть — гонцы, время от времени отправляющие отчёты начальству и готовые в решающий миг отправиться за подкреплением, чтобы объединёнными силами нанести решающий удар по Мору и Архидемону.

    Почти так, как мечтал король.

    Мириам тихонько рассмеялась. Собственный смех показался едким и надтреснутым. Лелиана, вновь взяв в руки лютню, помедлила и недоумённо приподняла бровь.

    — Забавная получится легенда, да? — кивнула Мириам на лютню. — Двое юнцов собрали армию, которая в любое другое время перегрызлась бы между собой.

    — Почему же легенда? — качнула головой Лелиана и невесомо перебрала струны. — Это будет самая настоящая песнь о Героине, которая опускалась на самое дно, пила саму тьму, но становилась лишь светлей и вела остальных навстречу свету.

    Эти слова, растворившиеся в звенящих нотах простой и нежной мелодии, прозвучали так просто и правдиво, что у Мириам перехватило дыхание. Она хотела просипеть, действительно ли она выглядит такой, заслуживает ли таких слов — не смогла. Лишь уселась поудобнее на влажной траве и, отряхнув руки от земли, посмотрела на Лелиану.

    Её лицо почему-то расплывалось.

    — Знаешь, я была бы очень рада, если бы имела право написать о тебе песнь.

    — Что?.. — Мириам моргнула, пытаясь избавиться от слёз: сколько дней уже не тревожили они её! — Конечно! Ты имеешь на это право, Лелиана. Больше, чем кто-либо!

    Лелиана, отложив лютню, подсела поближе к костру и Мириам. Отведя взгляд в сторону леса, она растерянно пожала плечами:

    — Когда мне привиделся сон, я была убеждена, что Создатель избрал меня для высшей цели, как когда-то избрал Андрасте. Однако с каждым днём я… Мне кажется, этот сон был о тебе. Я понимаю, наверное, это звучит странно, но ты ведь действительно повсюду рождаешь свет. И тепло. Мириам, за тобой идут, потому что этого хотят — не сомневайся. Даже Огрен. Даже ворчун Стэн. И я… Хочу. Ты можешь меня многому научить. И уже учишь. Впрочем, когда я тебя увидела, я было не поверила, что Создатель направил меня именно сюда — к тебе. Вы были довольно странными.

    Мириам потянулась к Лелиане и взяла её за руку. Рука у неё была тёплая, твёрдая и жёсткая — натренированная жестокими интригами Орлея, тетивой лука да струнами лютни.

    Их пальцы несмело переплелись.

    — Знаешь, я было тоже засомневалась. Но ты так отчаянно хотела помогать. И так искренне верила, как я не умела никогда. Да и не умею… Это ты находишь свет там, где его нет; зажигаешь его там, где его никогда и не было, — шепнула Мириам, вглядываясь в живые и ясные, как родниковая вода, глаза Лелианы. — Словом, совершенно не важно, что значил тот сон. Куда важнее, что ты здесь и ты… Ты не просто одна из тех, кто сражается с Мором. Мне очень хорошо с тобой, Лелиана. Понимаешь?

      Когда Лелиана коротко кивнула, а потом потянулась за объятиями, Мириам ни на миг не усомнилась в её честности. Невидящими глазами уставившись в безмятежный сон лагеря, она сцепила кончики пальцев под лопатками Лелианы, и в груди её разлилось тепло. Не восторженно-трогательное спокойствие, накрывавшее Мириам рядом с Алистером, — это было тепло иного толка: умиротворённость и гармония, как если бы Мириам нашла в Лелиане частичку себя.

    Разомкнув объятия, они сели близко-близко друг к другу. «Поразительно — размышляла Мириам, протягивая к костру озябшие пальцы, — как за эти дни мы стали близки. Лелиана, Алистер — кажется, ещё вчера мы были совершенно чужими людьми и даже знать не знали ничего друг о друге! А теперь… Я совершенно не представляю, как бы жила без них. Кажется, Мор всё-таки сближает людей». А Лелиана улыбалась, склонив голову к плечу. Её волосы казались рождёнными из пламени костра, а улыбка была поразительно искренней и живой.

    Они сидели плечом к плечу, глядя то друг на друга, то на звёзды, рассказывали друг другу истории целую ночь.

    И, как и все, ждали рассвет.

  • Самый страшный день

    Из темноты возвращаться было тяжело. Перед глазами всё ещё маячил далёкий тусклый огонёк единственного факела кладовой, где остались родители. Как Мириам ни цеплялась за холодные влажные стены чёрного хода, как ни обламывала аккуратные ногти до крови, как ни стирала кончики пальцев до мяса, не могла до него дотянуться, ухватиться за шанс спасти их. И вопль, отчаянный, раздирал горло, разрывал связки, но — оставался беззвучным.

    Сквозь зубы прорвался стон, обоюдоострой иглой застыв поперёк горла, Мириам поморщилась. Каждый неровный вздох ударялся в грудь и отдавался пульсирующим жаром в спине. Чья-то жёсткая холодная рука схватила её за шею, губы защипало травяным настоем. Мириам скривилась, тогда рука сильнее перехватила её шею и низкий голос надавил на сознание так же мягко, как шершавое горлышко бурдюка — на губы:

    — Пей, девочка, пей.

    Пить приходилось маленькими глоточками, и каждый — жидкий огонь в истерзанное горло. Когда настойка кончилась, Мириам закашлялась и позволила опустить себя обратно.

    — Молодец.

    Отрывистая суховатая похвала показалась смутно знакомой, Мириам осторожно приоткрыла глаза. После темноты тревожного сна тусклые цвета мира зарябили, заплясали разноцветными кругами. Глаза пришлось прикрыть, но провалиться обратно в забытье Мириам себе не дала. Вокруг пахло сеном, мокрой землёй и лошадьми, как в конюшне, и дымом. А шею колюче щекотало тонкими метелками снопов.

    Она была не дома. Но где?

    Мириам сделала ещё одну попытку оглядеться и чуть приподнялась на руках, правда, тут же рухнула обратно в сено от боли, вспыхнувшей под лопаткой. Впрочем, сознание не потеряла и даже сумела, морщась и то и дело закрывая глаза, оглядеться. Вокруг были рассыпаны тюки с сеном и жёсткие мешки, в каких прислуга таскала свой скудный скарб, переезжая из комнаты в комнату. Сквозь тонкий брезент над ней, трепыхающийся на ветру, угадывалось зеленовато-лиловое предрассветное небо. А рядом старательно натирал кинжал смуглый мужчина с тёмными волосами, затянутыми на затылке в хвост.

    «Дункан! Серый Страж!» — подсказал отцовский голос как-то издалека, из глубин памяти, и Мириам оставалось лишь повторить за ним.

    — Дун-кан? Серый… Страж?

    Фраза получилась обрывистой, сиплой, и глухо лопнула, как подгнившая тетива. Дункан поднял голову, в густой тёмной бороде промелькнула полу-улыбка.

    — Рад видеть тебя в сознании. Как самочувствие?

    Мириам осторожно отползла от Дункана и поморщилась: левую руку сковало пульсирующим жаром.

    — В сознании? — Ссохшиеся губы едва шевелились, совершенно не поспевая за мыслью, и так неторопливой, короткой и простой.  — Что было? Где мы?

    В ответ на этот Дункан внезапно резко вложил кинжал в ножны и обернулся к ней. Совсем другой: уже без тени улыбки, с мрачным, почти что чёрным взглядом. Мириам содрогнулась всем телом — и что-то знакомое почудилось в таком почти животном страхе перед этим мужчиной.

    — Так ты… Не помнишь? — глухо пробормотал он, потерев бороду.

    — Не помню… Что?

    Дункан глубоко вздохнул и на секунду прикрыл ладонью глаза, как будто собираясь с мыслями перед чем-то болезненно важным, мучительно серьёзным. И Мириам с облегчением отвела от него взгляд. В глаза бросился двуглавый грифон, распластавшийся на рубахе среди бурых кровавых пятен серебристыми нитями. И воспоминания о прошлой — или очень далёкой? — ночи опрокинулись на голову грудой камней.

    Орен. Орианна. Сэр Гилмор. Выбитые двери. Перевернутая мебель. Нэн. Папа! Мама! И костры. Много-много красно-оранжевых чудовищных языков, с причмокиванием пожирающих кровь, дерево, стены — жизнь. Огромный столб дыма, чёрного от предательства, бордового от крови невинных, над Хайевером.

    Мириам медленно подняла левую ладонь на уровень глаз. Пальцы тряслись, боль ритмично пульсировала в плече почти в унисон с гулкими медленными ударами сердца, а ногти были обломаны почти до мяса.

    Грудь взорвалась, как бочка с порохом. Мириам сипло вдохнула раз, другой, третий — а воздуха всё не хватало — замахала руками, пытаясь нащупать, целы ли рёбра, или лопнули, как железные обручи. Мириам задрожала вся, сжалась, руки сдавили грудь, и там между рёбер, где сердце, садняще, вибрирующе завыло отчаяние.

    Дункан метнулся ей за спину, грубая ладонь больно зажала рот.

    Мириам не сразу поняла, что это взвыла она. У неё ведь на это не было ни голоса, ни сил.

    — Тише, — низкий, обманчиво бархатный голос у самого уха показался угрожающим рыком пантеры, — тише. Не кричи. Не время. Знаю, что больно. Но не время ещё. Людей распугаешь.

    Мириам рванулась, проскулив в ладонь что-то невнятное: сама не знала, что хочет сказать. Дункан другой рукой сжал её руки и цыкнул сквозь зубы:

    — Не кусайся только больше. У меня не осталось бинтов, а эти добрые люди, боюсь, не готовы делиться тканью со Стражами.

    Все попытки вырваться были тщетны. Мало того, что каждое движение отдавалось крохотным взрывом под левой лопаткой и глаза застилало болючими слезами, так ещё Дункан держал крепко — намертво — и перехватывал Мириам за секунду до попытки вывернуться. Как будто знал все её приёмы заранее. Наконец она сдалась, обмякла в его руках и шумно засопела в ладонь.

    — Не будешь кричать?

    Мириам поспешно замотала головой. И стоило Дункану её отпустить, она неуклюже перекатилась в противоположный угол повозки, дрожа, отфыркиваясь от слюны, слёз и рыданий, спазмами сдавливавшими горло, и вытирая губы тыльной стороной ладони. Боль пульсировала уже не в руке — во всём теле от мыслей, слишком быстрых, слишком острых, слишком торопливо кружащих в сознании. Дункан с протяжным вздохом облокотился о борт телеги и размеренно заговорил:

    — Я опасался, что ты вообще не выживешь. Рана была не тяжёлая, но наконечник, по-видимому, был смазан ядом. Напрасно ты обломала стрелу и никому ничего не сказала.

    — Я забыла, — сипло простонала Мириам, пряча лицо в ладонях.

    — Удивительно. Ты потеряла сознание неподалёку от вашего замка. А когда мы добрались до ближайшего дома, у тебя началась горячка. Ты бы видела, как смотрела на меня хозяйка, пока я извлекал наконечник. Он, к слову, засел глубоко, пришлось зашивать, так что не торопись размахивать руками — разойдётся.

    От мысли, что грубые руки Дункана, мужчины, раздевали её, ощупывали в поисках раны, зашивали, перевязывали, Мириам передёрнуло. И теперь она отчётливо почувствовала, как стягивают воспалённую кожу неровные узелки грубой тёмной нити. От этого плечо заболело сильнее.

    — Куда мы теперь? — прошептала она, так и не поднимая головы.

    — У меня оставалось немного денег, чтобы договориться с торговцами. Нас обещали довезти до Денерима и не тревожить. Но хорошо, что ты пришла в себя. А то на нас уже косо смотрят.

    Мириам кивнула. Ей, в общем-то, было совершенно безразлично, куда идти: возвращаться всё равно было некуда. Она отняла ладони от лица и рассеянно погладила воздух.

    — А где… Клевер?

    — Твой волкодав сбежал, как только мы покинули замок. И пока не появлялся. Но не переживай, мабари достаточно умны, чтобы не бросать своих хозяев. Думаю, он вернётся.

    — Конечно, — рвано усмехнулась Мириам и прикрыла глаза.

    Хотелось плакать, но слёз не было, не было голоса. Только что-то щипало под веками. Дункан понятливо замолчал. Телега дёрнулась, заржали лошади, залаяли псы — кажется, заканчивалась стоянка. Застучали под колёсами камни, зачавкала грязь. То с одной, то с другой стороны слышались выкрики и похабные шуточки. Эти люди были счастливы. Люди не знали ничего.

    — Какой… Какой сейчас день недели? — Мириам открыла глаза и взглянула на Дункана.

    Тот задумался на мгновение, почесал бороду и кивнул:

    — Понедельник. Ты три дня провалялась в бреду.

    — Понедельник… — эхом отозвалась она. — Впереди ещё целая неделя…

    — Впереди ещё целая жизнь, Мириам Кусланд. Если повезёт.

    Скривившись в ответ, Мириам отвернулась. Брезент раздражающе покачивался перед глазами, в его потёртостях вспыхивало солнце, и Мириам отдёрнула полог. Перевесив босые ноги через борт телеги, она прищурилась и подняла голову.

    Вдалеке занимался кроваво-красный рассвет, затянутый дымкой сгоревшего дома.

  • Дочери

    Погребальный костёр гордо взметался ввысь и сгибался под порывами ветра, безжалостно накрывавшего Денерим с северо-запада. Мириам плотнее закуталась в тёмный плащ, одолженный у Морриган, и протиснулась сквозь толпу. Чтобы просочиться в первые ряды, не привлекая лишнего внимания, она натянула капюшон по самый кончик носа (от аромата сушёных трав зазудело нутро) и чудом не врезалась в широкую спину королевского стража.

    Тэйрна Логэйна Мак-Тира хоронили с почестями, подобающими герою-освободителю — не убийце короля и предателю Серых Стражей. Кислая улыбка тронула губы: похоже, королева Анора между супругом и отцом избрала последнего. И Мириам не могла корить её за это — понимала. Вероятно, даже слишком хорошо.

    Ослабевшие пальцы дрогнули, сжимаясь в кулаки.

    Мириам помнила — не смогла бы забыть, вычеркнуть из памяти — этот спокойный взгляд израненного Логэйна, практически пригвождённого к полу замка Алистером, поверженного, но не побеждённого. Он не боялся смерти — он тонко, насмешливо улыбался ей в лицо; а кровь, обагрившая меч и заструившаяся по каменной кладке, казалось, бурлила пламенем.

    На глазах Мириам умирали разные люди. Бедные и богатые. Гнусные и благородные. Недостойные и достойнейшие. Достойнейшие встречали смерть, как отец и мать — с обнажённым мечом в руке и спокойным достоинством пред волей Создателя; в их глазах дотлевала надежда. Гнусные бились с отчаянием, из последних сил вгрызались в свою недостойную жизнь, как Хоу.

    Логэйн не был таковым. Он погиб так, пожалуй, как подобало герою: в схватке с тем, кого оскорбил, кого лишил семьи и чьи стремления растоптал безжалостно, чтобы спасти другие семьи. Мириам не знала, сожалел ли Логэйн Мак-Тир хоть на миг о том, на что обрёк Кайлана, Алистера, Дункана… Но искренне верила в это.

    Во всяком случае смерть он встретил не как кару — как освобождение и последнюю награду для героя реки Дейн. С той завидной храбростью, которой Мириам не доставало даже в бою за жизнь. Что говорить о смерти!

    В уголках глаз защипало до боли, и Мириам поспешила неловким жестом стереть навернувшиеся слёзы. Вокруг расстилался густой едкий дым. Огонь с оглушительным треском вгрызался в древесину, и в его зловеще-мрачном потрескивании не сразу получилось различить погребальную речь королевы.

    Оплетённая дымом, словно кольцом змей, фигура Аноры выглядела исключительно зловеще и величественно, а чуть надтреснутый, но не сорванный до жалкого хрипа голос сумел заглушить и гомон толпы, и хруст костра, и гулкое сердцебиение. Он поднимался вверх и плыл над Денеримом вместе с клубами тёмного дыма.

    — Я благодарна всем вам, явившимся почтить память тэйрна Логэйна Мак-Тира, героя реки Дейн… Моего отца. Вы многое можете услышать о нём в этот тревожный час и даже можете гадать о правдивости этих слов. Я не осмелюсь оспорить, что в это тревожное время он поступал как безумец, совершил множество преступлений… Но я призываю вас, ферелденцев по крови и духу, не забывать, что все стремления и деяния тэйрна Логэйна были направлены на благо Ферелдена, на поддержание его свободы, независимости, во имя которых они с королём Мэриком сражались плечом к плечу с вами. И в вашем присутствии я с лёгким сердцем вверяю его рукам Создателя.

    Рубец от ядовитой стрелы, полученной в башне Ишала, протестующе зазудел, вынуждая расправить плечи. Вскинув бровь, Мириам абсолютно непозволительно взглянула на королеву свысока. Она могла бы громко оспорить всё сказанное, заявить, что ставший героем однажды не останется героем (да и едва ли должен!) навсегда, если сумел сохранить плоть и кровь, не остался бесплотным светлым воспоминанием. Вот только губы остались плотно сомкнуты.

    Мириам не понаслышке знала, что можно сделать с убийцей отца, осмелившегося бросить в лицо подобные слова, но промолчала отнюдь не из страха или благоговения пред новоявленной королевой — по велению болезненно сдавливающего в груди чувства, помешавшего поддержать Алистера в его решении там, на дуэли, вопреки всем горячим обещаниям. Оно же заставило кулак удариться в грудь. Вибрация скрутила болью накануне залеченные Винн рёбра, но Мириам не вздрогнула и смиренно прикрыла глаза.

    Не выразить почтение Логэйну Мак-Тиру она не смогла.

    Резкий порыв северо-западного ветра всколыхнул подол накидки, царапнул обветренное лицо жёсткими прядями, просвистел под капюшоном и унёс далеко-далеко сорвавшуюся с губ столь верно-неверную просьбу Создателю.

    Дрожь прошибла Мириам навылет, и она распахнула глаза.

    Королева Анора, вложив ладонь в ладонь, смотрела прямо на неё. Хаотично колыхавшаяся толпа, разбредавшаяся в разные стороны, вдруг стала стеной. Нога потянулась назад, но вместо дороги обнаружила мысок чьего-то сапога.

    Бежать было некуда.

    Резким жестом и исключительно властным взглядом приказав страже оставаться на месте, Анора приблизилась к Мириам. Крепкие белые пальцы сомкнулись на предплечье клешнями. Хватка стальная — не вырваться.

    — Зачем? — холодно проскрежетала она, вытягивая Мириам из толпы горожан к королевской страже. — Зачем ты здесь? Неужели тебе нравится столь жестоко измываться над людьми, надо мной? Мало тебе было убийства моего почтенного отца… Ты имела дерзость явиться сюда, чтобы осквернить память о нём!

    — Я пришла… — Мириам не договорила: аккуратные ногти впились в предплечье до жгучей боли и голос сорвался на свист.

    — Молчи. Молчи и радуйся, что я помню, как ты спасла мне жизнь. И только поэтому я тебя отпущу.

    Её шёпот позвякивал сталью и заглушал гомон расходящихся с площади людей. С высоко поднятой головой Анора свирепо глядела на Мириам, а она лишь щурилась в ответ.

    Держалась Анора, как королева, но глаза… В её глазах (Мириам казалось, за эти месяцы она научилась видеть суть) искрящаяся ярость то и дело перемежалась с безгранично тёмной и до слёз знакомой болью.

    Болью маленькой девочки, которая больше никогда не поцелует отца.

    — Я не думала, что дойдёт… До такого, — Мириам кинула горестный взгляд на дым, чёрной горечью оплетавший всё вокруг.

    Анора гневливо нахмурила тонкие брови.

    — И ты хочешь, чтобы я в это поверила? Ты обошла с Алистером целый Ферелден пешком и теперь утверждаешь, что так и не узнала его? Мне хватило одной вылазки, что понять Кайлана таким, каким он был на самом деле! Не верю, что тебе не хватило ума!..

    Её слова звучали справедливо: Мириам не могла не узнать Алистера. Она видела и слышала, как в нём с каждым шагом, с каждой сгоревшей деревней, с каждым трупом беженца, растерзанного порождениями тьмы, взрастала чистая злоба, жгучая жажда мести Логэйну — такая же, какую Мириам лелеяла и оберегала для Хоу.

    Именно Мириам позволила Алистеру отомстить, хотя не должна была. Хотя бы потому что сама уже узнала, что такое месть и что она не возвращает погибших и боль не унимает — с исключительной безжалостностью вспарывает рубцы на душе и заставляет гнить запущенными ранами.

    Только Аноре не стоило об этом говорить. Мириам наморщилась и ответила ей таким же злым тоном:

    — Я надеялась, что получится избежать кровопролития. — И многозначительно добавила: — Месть ведь не приносит утешения.

    — Неужели? — уголок губ Аноры нервно дрогнул.

    Мириам кивнула и тихо-тихо добавила, с трудом подавляя тяжёлый ком поперёк горла:

    — Дочери для отцов всегда остаются маленькими девочками с золотыми косичками и сбитыми коленками, даже когда те уходят.

    Румянец схлынул с лица королевы, пальцы, стискивавшие предплечье, ослабли. Прежде чем Анора успела что-то сказать, Мириам с силой расцепила их и поспешила затеряться среди улочек Денерима, на прощание бросив:

    — Мне искренне жаль, что так вышло. Жаль…

    Бежала Мириам долго, как если бы за ней гнались, хотя за спиной не было слышно ни тяжёлых шагов, ни криков (уже привычных за прошедшие месяцы) — только тихие недоумённые взгляды заставляли вжимать голову в плечи и ускорять бег.

    Приют Мириам нашла в самом грязном проулке. Запах тлеющей древесины и тела, ещё стоявший в носу, здесь мешался с зловониями помоев. Но сейчас это казалось неважным.

    Сердце люто грохотало о грудную клетку, рёбра сводило тугой болью, ноги подкашивались от усталости, а на душе было горько. Мириам навалилась спиной на стену, пальцы вслепую зашарили по кладке, тщетно пытаясь нащупать хотя бы один выступ и за него уцепиться. Воздуха не хватало. Приходилось дышать ртом.

    «Если Алистер узнает — он может и не простить. Но если бы я этого не сделала — я бы не простила себя!»

    Что было правильней, безопасней, вернее — теперь рассуждать было поздно; равно как и жалеть о совершённом. В глазах защипало, сил смахивать слёзы не было. Мириам запрокинула голову и посмотрела на небо.

    Солнце над Денеримом подёрнулось скорбной дымкой погребального костра.

  • 3. Убийца

    Каллен крался по слабоосвещённым коридорам Казематов, погружённых в сон, как всегда неверный и беспокойный. Свет-камни тускло мерцали через один, но сейчас полутьма, вечно пугающая и зловещая, была даже на руку. Теперь Каллен, подобно магам-нарушителям, скрывался в ней, неотвратимо преследуя Филиппа. Этот юный ученик, Истязания которого (по слухам) всё откладывались и откладывались, привлёк внимание Каллена едва ли не сразу после переезда в Казематы. Щуплый и бледный, он кидался слишком уж мощными огненными шарами на практиках и подозрительно часто шлялся в одиночестве по мрачным коридорам Каземат, стараясь тенью скользить по стенам. Пару раз Каллен и Луиза, приставленная в качестве проводницы по Казематам приказом рыцаря-командора Мередит, даже находили его в подозрительно пыльных углах наедине с бумагами, но Филипп каждый раз находил оправдание, которое подтверждали некоторые старшие чародеи.

    Каллен пытался убедить Луизу в необходимости усмирения этого ученика, однако она лишь презрительно фыркала: «У нас полные Казематы фанатиков с ненормальной силой. Ну давай каждого усмирять! Только материалов не хватит. Словом, да, я не буду тревожить рыцаря-командора Мередит по таким пустякам, мальчик…» Луиза подмигивала ему и, взъерошив короткую стрижку, уходила в женские храмовничьи спальни, а Каллен сжимал кулаки и чувствовал, как в груди крепчает ярость. Для Луизы это было шуткой — а он знал, что могут натворить безумные одержимые маги. Он поклялся себе бдеть сильнее, чем когда-либо, но дали бы возможность — усмирил. Всех усмирил, а тех, на кого не хватило реагентов, убил бы…

    Наверное. Каллен ещё никогда не убивал магов, несмотря на жуткое желание.

    Его не воспринимали всерьёз.

    Маги его почти не опасались: однажды в зале после занятий алхимией две магички неосторожно забыли скомканный лист — беспечную девчачью переписку о нём, дежурившем в тот день. Считали его мрачным, загадочным, но не опасным — скорее страдающим. Каллен порвал записку, а на следующий день столкнулся с томным взглядом одной из этих магичек. Храмовники его недолюбливали: считали чудаком, одиночкой, кричавшим по ночам. Масла в огонь подливала Луиза, за ужинами травя почти неправдоподобные байки с их дежурств.

    Поэтому-то Каллен под покровом ночи после двухсуточного дежурства осторожно крался по коридорам в гордом одиночестве. Только кинжал в руке — прощальный подарок рыцаря-командора Грегора — да сумка с личным запасом лириума в пять маленьких колбочек. Дождавшись, пока все в казармах уснут, Каллен осторожно накинул штаны и куртку, в которой обычно ходили в Киркволл на разведку, и поторопился к спальням учеников. Филиппа не пришлось ждать долго: он вылетел из спальни в мантии, как будто даже не ложился спать; от щелчка пальцев затлел гобелен в конце коридора, привлекая внимание дежурных.

    Филипп незамеченным проскочил за их облачёнными в обсидиан спинами. За ним — Каллен. Уже на этом можно было поймать ученика, но Каллен понимал: отмажется. Скажет, что забыл что-то в зале упражнений или что его вызвал кто-то из Старших чародеев (а они ведь подтвердят!), а гобелен затлел, потому что факелы давно не меняли. И все камни посыпятся на Каллена и усмиренных, заведующих порядком в Круге.

    Охотничий азарт разгорался с каждым шагом, и даже усталость, временами наваливающаяся после беспокойного дежурства, не была помехой. Филипп петлял по коридорам слишком резво, как будто заводил Каллена в самый центр какого-то жуткого лабиринта. Пальцы каменели, сжимая рукоять кинжала.

    После очередного поворота свет вдруг пропал, и Каллен врезался в вязкую тьму. Не то эта часть Казематов в принципе была необитаемой, не то Филипп почуял слежку и погасил свет-камни. В могильной тишине шуршали мыши и чьи-то шаги. Размяв шею, Каллен усмехнулся и вынул из сумки пузырёк. Голубое мерцание разогнало темноту в шаге от него.

    Ни секунды не колеблясь, Каллен опрокинул в себя лириум. Он живительной влагой скользнул по горлу, напитывая всё тело силой. Немного сосредоточенности, короткий импульс — кинжал засиял очищающим белым светом. Каллен приподнял его над головой на манер факела, однако всё его естество застыло в напряжённом ожидании.

    Заряженное лириумом оружие ему могло понадобиться.

    Оглядев коридор с прогоревшими факелами и паутиной в углах, Каллен осторожно двинулся вперёд. Под ногами хрустнул паук. Каллен замер и сосредоточился. Воздух теперь стал совсем другим, не просто пыльным и горьковатым, а загустевшим от магии, пронёсшейся здесь пару мгновений назад. За Филиппом тянулся неосторожно мощный след магии. Каллен покачал головой: «Он совсем себя не контролирует!» Впрочем, магия была не единственной ниточкой, ведущей к Филиппу — в глубине темноты слышались его чуть шаркающие нервные шаги.

    Показалось, оторвался.

    Каллен, беззвучно ступая по каменной кладке, двинулся на звук. Не хотелось разуверять наивного мага. Раньше времени.

    Филипп нашёлся спустя четыре поворота перед решёткой с проржавевшим замком. Наверное, некогда это было ещё одно крыло для тевинтерских рабов. Каллен едва-едва успел спрятать мерцающий кинжал в ножны и прижаться к стене. Холодная каменная кладка неприятно колола щёку, что-то щекотало руку, но приходилось не дышать, чтобы случайно не выдать своё присутствие. Филипп воровато оглянулся и присел перед замком. С пальцев мальчишки сорвался иссиня-зелёный шарик и скользнул в замочную скважину. Жуткий замогильный скрип сотряс темноту, и Каллен удивился, почему никого из храмовников поблизости не было: «Может, мы уже слишком глубоко? Почти у темниц? Или под ними?»

    Каллен едва не пропустил момент, когда Филипп скользнул за решётку, и та с противным скрипом начала закрываться. Оглядевшись, он заметил у основания стены пошедшие трещинами камни. Сильного удара пяткой хватило, чтобы на пол вывалился крупный осколок. Шуршание обломков слилось с протяжным скрипом двери. «А говорят, тевинтерские постройки — самые вечные! Ма-аги…» — фыркнул Каллен и, подобрав камень, кинулся вслед за Филиппом.

    Тот уже бежал. Его пыхтение и стук деревянных подошв по полу в этом узком коридоре звучали громче колоколов. На ходу вынув из ножен кинжал, Каллен припустил быстрее.

    Впрочем, бегать Филипп не умел: путался в полах мантии, спотыкался на ровном месте, пыхтел — не чета натренированному храмовнику. Да и бежать было некуда. Каллен настиг его в маленькой комнатушке с выбитой дверью и замер на пороге.

    — Дыхание Создателя… — сорвалось с языка, хотя правильнее было употребить ругательство завсегдатаев «Висельника».

    Такого Каллен прежде не видел. В каморке, похожей не то на чулан, не то на уборную, не то на пыточную, все стены были расписаны рунами, зловеще мерцающими красным в грязном свете огарков свечей. На полу, на покривившемся столе валялись бумаги. В некоторых узнавались копии страниц редких книг из библиотеки (Каллен знакомился с ними, пытаясь понять природу одержимости и противостояние ей). Невероятного усилия стоило сделать угрожающий шаг вперёд, а не слабовольный — назад.

    — Филипп Глори? — прохрипел Каллен и, поудобнее обхватив кинжал, напитал его силой.

    Мальчишка побледнел ещё сильнее, чем обычно и попятился, невнятно мямля не то да, не то нет, не то пытаясь в очередной раз убедить, что он не виноват. Только написанные кровью руны, обломки ритуального кинжала под столом и взгляд загнанного зайца говорили о другом.

    — Это не то, что вы подумали… Я клянусь… Просто мне страшно. Я… — маг захлебнулся воздухом, и паучьи пальцы нервно потянулись к горлу.

    — Руки! — рявкнул Каллен, наступая на него.

    Филипп дёрнулся. Его пальцы дрожали, когда он поднял ладони в останавливающем жесте.

    — Что ты делаешь?

    — Я… Честно, не говорите. Я не наврежу. Просто… Я слабый. Меня усмирят. Я не хочу.

    — Не хочешь? — нервно хохотнул Каллен. — Не хочешь? Да кто тебя будет спрашивать? Ты опасен.

    — Нет!

    — Да! Будь это не так, я бы сейчас не стоял с тобой тут.

    Взгляд Филиппа в панике заметался по комнатушке, он продолжал пятиться неверными шагами, путаясь в мантии. Такой слабый, щуплый, испуганный — обманщик. Он не мог всё провернуть в одиночку. Ему кто-то помогал. Кто-то из старших чародеев, кто-то такой же хитрый и опасный, как Ульдред… Судорога сковала все мышцы, обращая их в камень, твёрдая рукоять кинжала показалась продолжением руки.

    — Это не я… Я не… — маг чуть ли не плакал, заламывал руки и сжимал голову, как будто его изнутри разрывала боль.

    — Кто?! — крикнул Каллен, так что челюсти свело, а голос разлетелся по коридору. — Кто?!

    — Не я… Не я… Не я… — твердил Филипп.

    Его голос жалко дрожал, пальцы сжимали соломенные волосы, он как будто съёживался под напором Каллена. А потом врезался в стол. И без того не устойчивый, он пошатнулся. Огарки один за другим посыпались на пол. Бумаги затлели. Вонь гари взвилась в тяжёлый воздух. Каллен подошёл к Филиппу почти вплотную и, схватив его за волосы, рывком заставил посмотреть на себя. Глаза у мага были впалыми и безумными. Обрамлённые чёрными кругами, они смотрели мимо Каллена какой-то пустотой.

    — К-т-о? — прошипел он, сильнее сжимая пальцы так, чтобы маг заскулил от боли и бессилия.

    И он заскулил.

    — Знаешь, что будет дальше? Тебя казнят, но прежде… Тебя допросят и каждого, каждого, кто помог тебе в этом деле, усмирят или казнят в зависимости от степени вины. Я уже знаю о чародейке Анетт, о чародее Кевине… Может, продолжишь?

    Филипп попытался замотать головой, но Каллен держал крепко. Маг трепыхался в его руках жалкой мушкой. Энергия на ладонях Каллена и паника Филиппа мешали развернуться магии. Оставалось скрутить мальчишку и притащить рыцарю-командору Мередит и — самое главное — Луизе. Чтобы убедились, что Каллен бдительнее всех храмовников, что он по-настоящему обеспокоен защитой мира от магов, что он опаснее, чем кажется.

    — Нет… — вздохнул вдруг мальчишка, и его голос показался чужим.

    Не заплаканным и пищащим, а опасно вибрирующим и чуть посвистывающим. По коже пронеслась холодная дрожь, и Каллен почувствовал это… То самое влияние магии, не сумевшее забыться за два года.

    Рука двинулась сама. Резко, неколебимо, точно. Кинжал вспыхнул ярче и легко вошёл под грудной клеткой по самую рукоять. Маг дёрнулся. Тщетно. Он был бессилен. На этот раз он был бессилен против храмовничьей силы и храмовничьего ножа! Глаза Филиппа широко распахнулись, руки дёрнулись крыльями подбитой птицы, тело сжалось. Каллен оттянул голову мага и медленно провернул нож в ране. Тёплая жидкость заструилась по пальцам. Маг взвыл и тут же затих. Его вой превратился в хрип, который растаял в потрескивании свечей. Глаза закатились, и жутко сверкнули пустые белки. По подбородку потекла капля крови, оставляя дорожку: маг прикусил себе губу.

    Каллен разжал пальцы, не в силах больше видеть это лицо. Голова безвольно закачалась на тонкой шее. Кинжал с чавканьем покинул тело. Оно грудой костей рухнуло у стола. Почти без звука. В неестественной позе оно распласталось на полу, заливая ученическую мантию багровой кровью.

    Кровь не испарялась, рана не зарастала, и Каллен выдохнул: магию крови убитый применить не успел.

    «Убитый…» — повторил Каллен и посмотрел на себя. Капли крови срывались с тёмного лезвия и застывали под сапогами. Кровь щипала покоцанные тренировками руки и впитывалась в белую рубаху. Тошнота подступила к горлу. Здесь воняло гарью и кровью. Огонь не мог разгореться в сырости, и бумаги тлели, испуская чёрный дым.

    Такого его, растерянно сжимающего окровавленный кинжал над телом слабого ученика, нашли четверо храмовников. Каллен издалека услышал грохот металла, но пошевелиться не смог — как будто врос в этот залитый мажеской кровью пол.

    — Вот он, рыцарь-командор! Я же говорила, что ему не стоит доверять!

    Звонкий голос Луизы вывел Каллена из оцепенения. Он обернулся, и Луиза, в такой же будничной одежде, застыла на вдохе, приоткрыв пухлые губы. Её отодвинула рыцарь-командор и вложила обнажённый меч в ножны. Каллен растерянно переступил с ноги на ногу. Храмовники были одеты по форме, вооружены и готовы нападать, а он стоял в распахнутой дешёвой куртке по локоть в крови.

    — Рыцарь-командор! — Каллен нашёл в себе силы вытянуться и поприветствовать рыцаря-командора, как полагается.

    Она безразлично отодвинула его и, присев перед телом, лёгким жестом перевернула его на спину. К ней тут же присоединилась Луиза. И хотя она и одарила Каллена самым злобным взглядом, на какой была способна, от него не укрылось, как она испуганно закусила губу и как сжала трясущиеся руки в кулаки. Стянув латную перчатку, рыцарь-командор коротко ощупала шею убитого, осмотрела рану и брезгливо вытерла руки ближайшей бумажкой.

    — Что здесь произошло? — абсолютно спокойно поинтересовалась она, разглядывая помещение.

    — Разрешите доложить, рыцарь-командор Мередит? — когда она кивнула, Каллен рассказал. — Это Филипп Глори. Предположительно, он практиковал магию крови и другие виды запрещённой магии в течение года, как минимум.

    — Года? Неужели? Почему же я не знала об этом?

    — Я хотел доложить, но Луиза… — Каллен цыкнул. — Она не считала нужным беспокоить вас моими подозрениями. А поскольку мой непосредственный наставник в Круге Киркволла отказывался что-либо предпринимать, я решил действовать самостоятельно. Во время дежурства в библиотеке я заметил, как Филипп Глори переписывает записи из кодексов секции высшей магии, доступ к которой ему выдала старшая чародейка Анетт, несмотря на то что Истязания он ещё не прошёл. Я не стал чинить препятствия, но решил проследить.

    — Откуда ты знал, что он пойдёт сюда сегодня?

    — Он был в сговоре! — рявкнула Луиза от отчаяния; даже в скудно освещённой каморке было видно, как она вспыхнула, уязвлённая собственной недальновидностью. — Я следила за тобой!

    — Нет, — Каллен качнул головой и растёр занывшую шею. — Просто во время ночного дежурства я однажды заметил его, однако оставить свой пост не мог, так как был один. Когда вернулся мой напарник, Филипп Глори уже исчез. Я действовал наудачу. И нашёл его здесь. Хотел привести его вам, чтобы выявить предателей и предупредить…

    Договорить Каллен не смог. Лишь кивком головы указал на труп и вздохнул.

    — Обязательно было убивать? — проворчала Луиза.

    — Он собирался впустить демона! — дёрнулся Каллен, и ему показалось, что рыцарь-командор понимающе кивнула.

    — А если нет? Как мы теперь узнаем, кто ему помогал?

    — Узнаем, — спокойно кивнула рыцарь-командор, в голосе её зазвенел металл. — Что ж, Орсино, придётся тебе объясняться за своих подопечных… И очень-очень много. Приберитесь здесь!

    Мередит кивнула двоим новеньким, и те немедленно кинулись исполнять.

    Каллен аккуратно отступил к выходу, позволяя юношам сделать с телом необходимое. Рыцарь-командор Мередит двинулась к выходу, властным взмахом руки увлекая за собой Луизу и Каллена. Они следовали тёмными коридорами в напряжённом молчании. Луиза кусала губы и шагала твёрдо и широко, Каллен тянулся чуть позади, борясь с усталостью и постлириумной слабостью. Когда они подошли к освещённым охраняемым коридорам, рыцарь-командор скомандовала тоном, не терпящим ничего, кроме покорности:

    — Жду вас у себя в приёмной через час. Луиза, найди Глорию — вы обе задолжали мне объяснения, и даже не надейтесь, что я спущу это вам с рук. А ты, — она оглянулась и посмотрела на Каллена. — Каллен Резерфорд, верно? Что ж, из тебя выйдет толк. Только за своевольство придётся ответить. Да и… Убери нож. Твоя служба и без того достойна уважения.

    Синие, как сам лириум, глаза Мередит хищно сверкнули. Каллен глупо улыбнулся и только сейчас заметил, что всё ещё держит кинжал.

  • 2. Боец

    Шквал энергии вырвался из начертанного в воздухе кольца рун, и Ровену отшвырнуло на несколько шагов. Она навзничь рухнула на влажный песок, едва успев прикрыть от удара затылок. Сияние предзакатного солнца резануло глаза. Сквозь до боли стиснутые зубы предательски прорвался стон отчаяния и увяз в тяжёлом от влаги воздухе утешника. Измученное часовой тренировкой тело ломило, и казалось невозможным стоически снести ещё хотя бы один удар. Испещрённые ссадинами руки разрывало уколами невысвобожденных молний. Кряхтя, Ровена уселась на колени и мрачно огляделась.

    В летнем зное повис горький запах дыма. Вся площадка оказалась усеяна следами столь усердной практики, что удивительно было, как храмовники, несшие караул на четырёх входах в башни Круга, не вмешались жесточайшим образом: на песке чернели пятна взрывов, тёмные искры дотлевали в воздухе на фоне золотых небес, наполовину выпотрошенная аптечка балансировала на краю скамьи, а на расстоянии вытянутой руки валялся ученический посох. Расколотый надвое неотведённым заклинанием.

    — Проклятье! — сердито прошипела Ровена, пытаясь выковырять песок из ран.

    — Ровена… В чём дело? Ты ведь отлично работаешь с магией: в учебной зале у тебя получались неплохие щиты. Что случилось?

    Широкоплечая фигура наставника стремительно приблизилась, закрывая слепящее солнце. Ровена кинула на него виноватый взгляд и усерднее принялась ковырять ссадины. Песчинки, как назло, впивались в кожу всё глубже, их приходилось выцарапывать с болью и сукровицей, струившейся меж пальцев на песок и мантию.

    — Я не успела…

    Ровена вздохнула и яростно растёрла ладони о жёсткую ткань. Оправдание глупее невозможно было придумать.

    Оно было уместно, пожалуй, лишь в далёком детстве, в те безмятежные весенние дни, когда старший брат Георг коварно подкрадывался к Ровене и, вырвав из рук книжку из отцовской библиотеки, кружил-кружил-кружил её в воздухе до тех пор, пока небо не сливалось с маминым садиком. А Ровене оставалось шлёпать слабыми ладошками его по груди и сквозь смех кричать, что это нечестно и она просто не успела убежать. И только.

    Ровена была магом, а для них цена промедления слишком велика.

    Иной раз — выговор и розги, со свистом рассекающие кожу. Иной раз — сырая клетка темницы, где единственное милосердное существо — крысы с глазами-бусинками. А иной раз — и целая жизнь…

    Ровене довелось это узнать за три года в Круге, показавшиеся длиннее, чем весь её недолгий век.

    Она уже оступилась однажды: не успела сдержать пламя отчаянного ужаса при виде семейства пауков, натравленных на неё лучшей ученицей её группы. Пламя на мантии и вьющихся светлых кудрях Сесиль, сырой холод темничного лазарета, слабость от насильно вливаемых зелий, подавляющих ману, медленное сердцебиение в ожидании вердикта и унизительное наказание, застывшее навек тонкими шрамами на фалангах пальцев, — всё это не оставляло Ровену который год. И пусть этот случай свёл её с чародеем Йорвеном, проходить через всё снова она была не готова.

    Онемевшие пальцы судорожно сжали потрёпанный подол мантии, и традиционная вышивка Оствика болезненно врезалась в ссадины. Тренировочный посох наставника глухо бухнулся на песок. Ровена вздрогнула, но не посмела поднять на чародея Йорвена глаз.

    — Простите…

    Чародей Йорвен мягко хмыкнул и опустился на одно колено перед Ровеной. Тёплые шершавые руки, усеянные точечками шрамов от огненных искр и зелий, накрыли её напряжённые кулаки.

    — За что? Я понимаю. Это непросто: после теории и медленного размеренного заучивания в зале попытаться сотворить что-то быстро, здесь и сейчас, да ещё и когда вокруг много отвлекающих факторов.

    Пальцы дрогнули, подчиняясь касаниям чародея Йорвена. Покорно подставив ему истерзанные ладони, Ровена неловко взглянула на наставника из-под ресниц. С мягкой ободряющей улыбкой он кончиками пальцев погладил ссадины.

    Прохлада обволокла руку, успокоила горячую пульсацию под кожей. Простое лечащее заклинание медленно заживляло царапины. Ровена отвернулась.

    Над каменной оградой площадки тонкой золотой линией полыхал горизонт, и к нему неумолимо приближался солнечный диск. Огромные волны Недремлющего моря в лучах светила то и дело окрашивались в тёмно-оранжевый, или даже багровый, и всё пытались поглотить солнце, утянуть его на самое дно и призвать вечный загадочный мрак ночи. Недремлющее море нельзя было укротить или успокоить — оно текло, бурлило, возмущённо пытаясь прорваться через наставленные людьми пределы.

    Совсем как магия.

    — Даже если так, — сипло выдохнула Ровена, — я ведь сама выбрала эти дисциплины: стихия, боевая магия. Значит, должна быть готова применять магию быстро, без раздумий. А так… Какой смысл? Может, это и вовсе не моя магия?

    — Маг, которому не подходит магия? — чародей Йорвен скептически усмехнулся и наложил исцеляющее заклинание на вторую руку. — Честно говоря, Ровена, мне странно слышать это от тебя.

    — Почему? Просто… Я плохой боевой маг. Может, мне следовало обратиться к другой школе магии?

    — Неужели? И какой же, например?

    От лукавой полуулыбки наставника Ровена совсем растерялась и пожала плечами.

    Страницы: 1 2 3 4

  • Начертано красным

    Начертано красным

    Их история началась задолго до первой встречи в Церкви Убежища, ещё в те дни, когда каждый из них исправно следовал своей дорогой.

    Ровене Тревельян был предначертан путь мага, Каллен Резерфорд избрал путь храмовника. Они существовали параллельно, не зная друг друга и через боль преодолевая препятствия…

    Чтобы однажды пересечься на общем пути восстановления мира, бросить друг другу вызов взглядами и переосмыслить всё, что они знают о магах и храмовниках. Сломать предубеждения друг ради друга.

  • 1. Наваждение

    Уснуть не получалось. Густая чернота лилась сквозь узкие окошки комнаты прямо на пустые койки, аккуратно застеленные свежими простынями, и застывала на них тёмными кровавыми пятнами. Тени скользили по стенам знакомыми силуэтами из снов. Они улыбались, бранились, бряцали бронёй, готовые выйти в караул. И невинно смотрели огромными глазами. Пальцы вцепились в простынь, ледяную и тяжёлую от влаги. Терпеть больше не было сил. Сипло выдохнув сквозь зубы, Каллен зажмурился.

    Стало только больнее. Сквозь черноту, в которую он так старательно погружал себя, вспышками проступали воспоминания. Раскалённым клинком они резали грудь, прерывая дыхание; тонким лезвием скользили по бледным корочкам шрамов на предплечьях; вонзались в сознание стремительным ударом, каким сносят головы неугодным; ядовитым шёпотом оставались на губах.

    Каллен резко сел. Тяжёлая подушка бухнулась на пол, и в мертвецкой тишине пустой комнаты зазвучало эхо. Краем простыни утерев пот со лба, Каллен осторожно скользнул пальцами вдоль скулы. Щека ещё болела, позатаянувшаяся корочкой ранка пульсировала. Рука у стражницы и без латной форменной перчатки оказалась тяжёлой. Стоило ему повторно заикнуться о том, что Серые Стражи совершают ошибку, принимая помощь магов, как его щёку обожгло ударом. Он запомнил лишь сурово сдвинутые тонкие брови стражницы и недоумение в глазах рыцаря-командора Грегора. А потом повалился на пол. На глазах у всех магов, которые только и ждали кровавой расправы с ними. Храмовниками.

    — Глупцы, — простонал Каллен, медленно поднимаясь с кровати.

    Утомлённые молитвами колени всё ещё ныли, пальцы одеревенели в кулаках. Крадучись, как если бы он был не один, Каллен подошёл к окну. С Каленхада тянулся туман. Он просачивался сквозь щели в стенах и застывал на пересохших губах желанной влагой. Жадно глотнув воздуха, Каллен прислонился спиной к сырой каменной кладке.

    Здесь пахло отчаянием и кровью, и даже запах тины с Каленхада не мог их заглушить.

    Слишком тихо, слишком пусто для того места, где ещё месяц назад кипела жизнь. Каллен обвёл взглядом пустующие кровати, нетронутые подушки и нервно облизнул губы. Вот там обычно бывалый храмовник Рейес после непростого дежурства вынимал из-под полы косячок эльфийского корня и смачно затягивался, предлагая другим. В углу у двери на это кривился Ольгерд, присланный откуда-то из Вольной Марки. А за низким столиком у окна елозил пером по желтоватым страницам блокнота в кожаной обложке Родерик.

    Из горла вырвался судорожный полувздох, в глазах защипало. Каллен резко развернулся на пятках и яростно стукнул кулаком по стене. Ужасно было смотреть на пустые койки и видеть в бликах на стенах друзей. Каллен в отчаянии упёрся лбом в кулак и закусил губу.

    — Уйди, уйди, уйди… — сорванный голос предательски завибрировал в воздухе. — Оставь меня!

    Хуже всего были воспоминания о ней.

    Всё ведь началось гораздо раньше: не в то страшное полнолуние, когда у залы Истязаний он вдруг наяву встретился лицом к лицу с самыми страшными своими кошмарами; не в то загадочное полнолуние, когда ему предстояло впервые послужить Ордену на Истязаниях. Всё началось в тот день, когда он впервые оступился, сорвался — позволил себе утонуть в огромных голубых, как озёра, глазах. Они ему казались самыми невинными и самыми честными. Они сверкали, как лириум в день посвящения…

    Ни у кого больше не было таких глаз. И быть не могло.

    Она забавно морщилась, собирая вьющиеся волосы в шишку, пока ноги несли её из ученической спальни в зал занятий и обратно, и смешно фыркала, когда короткие пряди, обычно подкопчённые после занятий, падали на её лицо. Каллен любил встречаться с ней в коридорах вот так, между делом, и обмениваться мягкими улыбками.

    Сперва она растерянно отводила взгляд, и смущение выдавали лишь налившиеся розовым кончики острых ушей. А через полгода начала смело встречать его взгляд и улыбаться в ответ. Теперь уже терялся Каллен, и только-только начавшая пробиваться щетина зудела хуже обычного.

    Однажды она вдруг не стала собирать волосы, позволив им волной огня рассыпаться по плечам, и приблизилась к нему на пару шагов.

    — Привет! Меня зовут Ливия. А как твоё имя? — она любопытствовала так легко и непринуждённо, как будто это было одним из упражнений.

    Впрочем, сейчас Каллен уверен, что так оно и было.

    Но тогда сердце ухнуло вниз, в животе закружилось от восторга — всё тело предало его. Ему едва-едва удалось онемевшими губами вымолвить своё имя, но она не растерялась и не смутилась — рассмеялась. Звонкий и непринуждённый смех заполнил коридор, а Каллен стоял, по-дурацки массируя полыхавшую шею. Она резко замолчала, извинилась и, расправив складки синей залатанной мантии, помчалась на занятия с такой прытью, какой он ещё не видел.

    Этот смех не оскорбил его тогда — лишь привёл в недоумение, которым он поделился с приятелями. Ольгерд тогда буркнул странную фразу: «А чего мнёшься? Хочешь — возьми». Тогда уже Рейес волком рыкнул на него, Родерик смутился, и лишь Каллен ничего не понял.

    Глупый наивный мальчишка! Каллен стукнул по стене кулаком раз, другой, третий. Выбить бы эти дни из памяти, вытравить это имя, звенящее колокольчиком на ветру. Бесполезно. Беззвучно всхлипнув, Каллен закрыл ладонями лицо и бухнулся на пол.

    Удивительно, с каким упоением он выходил в караул в учебный зал. Он вставал раньше всех, приносил молитву Андрасте, преисполненную благодарности за то благо, которое он способен принести детям Создателя, и за тот живой свет в глазах Ливии, который рассеивал любое смятение в его душе. По пути в учебный зал Каллен иной раз мог пересечься с Ливией. И тогда она пунцовела, подбирала полы мантии, обнажая бледные голени, и бежала со всех ног к чародеям. Чтобы там вновь пересечься с Калленом.

    Страницы: 1 2

  • Последнее слово

    С каждым мигом в зале становилось тяжелее дышать.

    Украдкой ослабив тесьму на льняной тунике и вскользь коснувшись ключиц, Мириам сложила руки перед собой и повела плечами. Ей всё ещё нужно было сохранять достоинство, осанку и терпение. За узким окном густели августовские сумерки, но прохладой и не веяло: напротив, воздух раскалялся всё сильнее и сильнее. Эрл Эамон и Алистер ругались на повышенных тонах. Эрл Эамон — со спокойствием, присущем отцу, воспитывающему непутёвого сына; Алистер — с хорошо знакомым Мириам негодованием уязвлённого ребёнка. Вот только казалось: ещё одно слово — и они потеряют контроль, превратятся в бешеных Огренов, кидающих друг в друга не отрезвляющие аргументы — гневливые оскорбления. Дрожь неприязни пронеслась по телу, и загрубевшие в этом бесконечном походе ладони стукнули по столу оттого лишь, что воспитание семьи Кусланд ещё не зачерствело окончательно. Звук вышел негромким, едва различимым, но мужчины на мгновение приостановили перебранку.

    Алистер, заметно порозовевший не то от ярости, не то от смущения, почесал щетину и с напускной невозмутимостью обратил взор на стены. Эрл Эамон помассировал переносицу и кинул на Мириам утомлённый взгляд. Она с трудом подавила желание развести руками.

    Мириам не понимала, зачем здесь так необходима она. Двое мужчин, не чужие друг другу, вполне могли бы самостоятельно разобраться с престолонаследием, друг с другом. Однако они то и дело оборачивались на неё. Приходилось выпрямляться и принимать сосредоточенный вид, несмотря на то что все доводы Мириам выучила наизусть, в каких бы выражениях они ни преподносились. Алистер не намерен был принимать корону, отказываться от долга Стража и свободы; эрл Эамон давил на невозможность сохранения власти за Логэйном и на кровь.

    Кровь, кровь…

    Как много поводов для гордости раньше давало это слово Мириам Кусланд, наследнице воинственного рода! А теперь лишь неприятно зудело под кожей.

    После Орзаммара никак не удавалось отделаться от мерзкого ощущение, что все они, благородные лорды и леди любых стран, — одной крови в сущности, но не голубой, не красной и даже не чёрной, а какой-то подгнившей и зловонной.

    — Алистер, прошу, внемли голосу разума в конце концов, — заговорил Эамон тихо-тихо, отвернувшись к камину, — без тебя Ферелден так и останется под гнётом Логэйна. Ты ведь этого не хочешь, как и я.

    — Да. Не хочу, — сухо и грубовато отозвался Алистер. — Равно так же, как и не желаю становиться королём.

    — Я понимаю: ты опасаешься ответственности, власти, незнакомого дела. Напрасно. На этом пути я стану сопровождать тебя, помогу, научу. Ты не останешься один на один с целым Ферелденом.

    — Вовсе нет. Я не боюсь ответственности и власти, милорд. Если придётся, я приму их. Однако моя нынешняя жизнь нравится мне куда как больше.

    Эрл Эамон едва слышно усмехнулся и, потерев бороду, отвернулся от камина. Алистер нервно переступил с ноги на ногу.

    — Твоя жизнь определена твоим родством с королём, увы, — с расстановкой повторял эрл Эамон, практически вплотную подходя к Алистеру. — Сейчас у тебя больше прав на престол Ферелдена, чем у кого бы то ни было. Будет большой ошибкой не воспользоваться этим.

    Они замерли, глядя глаза в глаза, но лишь на мгновение. В следующий миг Алистер потупил взгляд и отступил на полшага.

    — Может, мне следует напомнить, что во мне течёт не только королевская кровь? Но ещё и кровь Серых Стражей? — тряхнул головой он и в отчаянии рубанул рукой воздух. — Я выйду. Прогуляюсь.

    Алистер развернулся и торопливо покинул залу. Эрл Эамон с Мириам долго смотрели ему вслед. Пока совсем не стихло эхо неравномерных чеканных шагов. А потом эрл Эамон обернулся к Мириам, и глаза его опасно сверкнули.

     — За всё время я не услышал от тебя ни слова. Но хотел бы узнать, что же об этом думаешь ты?

    Мириам сцепила пальцы в замок, чтобы не заёрзать на стуле от проницательного взгляда.

    Она ничего не думала. А точнее думала слишком многое, чтобы осмелиться дать однозначный ответ.

    Мириам всегда учили, что не кровь определяет, кто ты такой, — только дела и поступки. Кровь может лишь проложить путь, но никогда не станет залогом уважения, если поступки дурны и недостойны благородного рода. Логэйн МакТир служил тому отличнейшим примером: простолюдин, ставший верным соратником, другом короля-освободителя, тэйрном Гварена…

    Теперь оказался предателем, убийцей короля.

    Если раньше его дела были направлены на освобождение Ферелдена, то теперь отправляли его в пучину хаоса, готовили лакомый кусочек Архидемону.

    Если раньше его заслуженно почитали как героя, то сейчас лорды и леди должны были сместить его на Собрании Земель, чтобы спасти их Ферелден.

    Поэтому в одном с эрлом Эамоном Мириам была согласна абсолютно:

    — Логэйна нужно остановить.

    — Я могу расценивать это как поддержку в возведении Алистера на престол Ферелдена?

    Мириам с протяжным вздохом поднялась из-за стола и прошлась по комнате, разминая затёкшие мышцы и размышляя: в самом деле, не кровь Кусландов же делала её Волчонком, достойной дочерью тэйрна — её поведение; однако именно скверна внутри делала её Стражем, так что отныне невозможно было утверждать, будто бы кровь имеет столь малое значение.

    Могло статься, что королевская кровь столь же значима и исключительна, как кровь Серых Стражей…

    Мириам остановилась и с усмешкой покачала головой: «Ерунда! У королей кровь такая же, как у лордов и леди. Да даже если бы было иначе, Алистер… Он не хочет, чтобы в нём видели только королевского бастарда. Он хочет, чтобы в нём видели Алистера. А я обещала, что не посмотрю на него иначе». Мириам поморщилась, прикрыла глаза… И с облегчением выдохнула.

    На Алистера действительно не получалось смотреть не как на Алистера — как на короля.

    Мириам видела его разным: и милым неловким юношей, совершенно искренним в теплоте своих чувств; и надёжным напарником, которому каждый мог смело доверить прикрывать тылы; и идеальным Серым Стражем, по-настоящему радеющим за победу над Мором любой ценой, за помощь людям. Не королём.

    Мириам раскрыла глаза и, подняв голову, холодно взглянула на эрла Эамона:

    — Мне кажется, Алистер однозначно заявил, что не желает становиться королём.

    — Это пока. Он колеблется, я это вижу. И в твоих силах его переубедить.

    — А так ли это нужно? Мы можем отыскать доказательства злодеяний Логэйна — сомнения в его верности Ферелдену будет достаточно, чтобы Собрание Земель приняло нашу сторону и помогло предотвратить натиск Мора. Это всё, что нам пока нужно.

    — Ты смотришь слишком мелко. Что будет с Ферелденом потом, когда Мор будет побеждён? Ты думала об этом?

    Мириам честно помотала головой: заглядывать дальше Мора казалось слишком опасным — все эти мысли были чрезвычайно хрупкими и уже неоднократно могли разрушиться под натиском порождений тьмы, градом стрел и клинков наёмных убийц.

    — Анора будет неплохой королевой, — неуверенно пожала она плечами.

    При дворе ей доводилось бывать нечасто, а на торжествах по большей части она предпочитала вальсировать и угощаться, не собирая по углам сплетни. Но краем уха слышала, будто бы сам король Кайлан мало принимал участия в управлении государством и всё за него решала его супруга, Анора. Кайлана любили, Анору — уважали.

    — Не спорю. Но её власть может быть подкреплена лишь браком с особой королевской крови. Если вообще возможно допустить мысль о дочери предателя на троне.

    — Браком? — невольно скривилась Мириам.

    — Браком. И если это всё, что тебя по-настоящему тревожит, то хочу заметить, что род Кусланд не менее благороден, чем род Мак-Тир, и тоже оказал большое влияние на освобождение Ферелдена.

    Мириам криво усмехнулась. Она знала, с детства знала, что кровью ей проложен маршрут, который она способна изменить поступками. Знала, что её готовили в жёны какому-нибудь лорду. Может быть, даже одному из отпрысков Хоу! И прежде, конечно, не сопротивлялась, однако теперь вдруг стало противно. До жжения под кожей противно становиться разменной монетой или чьей-то игрушкой теперь, когда была способна сама распоряжаться своей судьбой практически свободно.

    И эта свобода могла закончиться под венцом, на престоле.

    — То, что вы сейчас говорите… — глухо прорычала она. — Мне об этом, конечно, известно. Но я предпочитаю не возвещать об этом на каждом углу, ибо это в прошлом. А вы, милорд, вы понимаете, что говорите?

    — А ты? Прежде, чем дать ответ — подумай. Хорошенько подумай, Мириам. Кто знает, быть может, эрл Хоу и не посмел бы нанести удар по тэйрну Хайевера, не стой за ним кто-нибудь более могущественный.

    Это был удар ниже пояса.

    Мириам закусила дрогнувшую губу и развернулась к камину, обнимая себя за плечи. Эрл Эамон ещё какое-то время постоял над душой, а потом вышел из комнаты. Мириам с трудом проглотила ком в горле и раздражённо сморгнула накатившие слёзы.

    Ей было страшно и тошно.

    Если она ошибётся и вверит Ферелден в руки тирана (хотя Мириам не сомневалась, что Анора со своим опытом правления сумеет поддержать в стране порядок и справедливость), если не сумеет заручиться поддержкой лордов и леди и если вдруг Алистер всё-таки решит принять бремя правления… Тогда ей придётся или последовать на трон за ним (и здесь Мириам опять возвращалась к мысли, что Анора у власти принесёт гораздо больше пользы, чем она), или вручить его эрлу Эамону. Или Аноре.

    Мириам не отпустит Алистера — только не теперь, когда они стали так опасно близки в мире на краю войны.

    Поэтому ей оставалось уповать на то, что Алистер до самого Собрания Земель останется Серым Стражем больше, чем наследником королевской крови.

    Мириам плюхнулась на стул и со страдальческим стоном растеклась всем корпусом по столу, накрывая руками распухшую голову.

    Вспомнилось, что в Орзаммаре она, глядя, как на казнь ведут не плохого, в общем-то, гнома: такого же перемазанного в грязных интригах, как и все, (а ещё отдалённо напоминавшего эрла Эамона) — поклялась себе больше никогда не вмешиваться в дела королей — благо, статус Стража как будто бы позволял.

    Но этот мир совершенно не интересовали её клятвы…

  • Письмо

    Арлатанский лес никогда не спал. Тихо шелестела листва многотысячелетних деревьев, видевших и возвышение, и падение древнеэльфийской империи. Трепыхание крыльев полупрозрачной, мерцающей зелёноватым сиянием Завесного огня бабочки отражалось в золоте безжизненных доспехов павших стражей тайн Арлатана. Над головой с журчанием скручиваясь в причудливое мерцание, магия, а Агата сидела на середине обрушенного моста, поставив подбородок на колено, и болтала ногой.

    С тех пор, как Беллара показала ей тихие уголки Арлатана, где не нужно бояться взрыва артефактов, появления растревоженных духов или осквернённых существ, Аварис часто приходила сюда, на разуршенный мост. Сначала долго стояла на краю, пока из-под носков замызганных, затёртых, запылённых сапог звонко осыпалось на землю бежевое крошево, а потом устраивалась поудобнее и смотрела на руины Арлатана.

    Города, который сам себя погубил в междоусобных войнах.
    Города, который — думала она раньше — её Тевинтер поработил и разрушил.

    Это странным образом успокаивало. И помогало сосредоточиться на цели — целях, которых с каждым шагом сквозь элювиан становилось всё больше и больше. Восстановить разрушенное. Разрушить установленное. Выжить.

    — Выжить… — шепнула Агата.

    Мятый листок, измазанный в чернилах, печально скрипнул в кулаке. Агата уткнулась в него лбом. Лист медленно тлел в раскалённых отчаянной яростью ладонях — и не было сил себя сдерживать. В конце концов, это всего лишь черновик письма: Эвка и Антуан напишут друг другу ещё десятки, сотни писем, пока будут живы. Если будут живы…

    За спиной послышалось шевеление. Шоркнула подошва о неровную кладку ветхого моста, затрепыхались листы вьющейся лозы. Пальцами свободной руки Агата подгребла себе воздух: здесь, в Арлатане, магия особенно легко и податливо скользила в ладонь, приобретая самые причудливые формы, о которых она в Круге не могла и грезить.

    — Рук?..

    От это голоса, льнущего к коже дорогим чёрным бархатом, по телу пронеслась крупная дрожь. Пальцы разжались. Искры алыми лепестками осыпались на доспехи стража, распугав бабочек. Агата зажмурилась и не шелохнулась.

    Шаги приближались.

    — Эй, Рук… Всё в порядке?

    «В порядке, конечно, в порядке», — Агата сжала губы и сердито засопела, тщетно пытаясь сбросить это дурацкое, неуместное чувство, от которого щипало в уголках губ, от которого она так старалась избавить всех вокруг.

    — Рук…

    Шаги замерли за спиной. Потом на правое плечо опустилась рука. Тяжёлая, горячая, мозолистая. Агату окутало запахом древесины, металла и пыли, она шмыгнула носом.

    — Агата!

    Агата подняла голову. Даврин стоял над ней и болезненно морщился, будто бы знал, о чём она думала. В плетении жёсткой ткани рубахи застряла стружка и пух Ассана. Взъерошенный, с закатанными рукавами, Даврин выглядел так, как будто что-то заставило его сорваться к ней в разгар резки по дереву. Агата виновато прикусила щёку изнутри: меньше всего ей хотелось приносить команде проблем. Их и без того хватает.

    — Ты… В порядке?

    Агата скользнула запястьем по скуле. На коже остались влажные чернильные следы.

    Конечно, она была не в порядке. Как можно быть в порядке, когда с миром происходит такое?

    Агата отвернулась от Даврина и, поставив подбородок на колено, посмотрела на теряющиеся в розовато-голубых небесах кристаллы башен некогда великого города.

    — Как ты меня нашёл?

    — Ну, в конце концов, я охотник, — усмехнулся Даврин; громко посыпались вниз обломки камней, когда он уселся рядом. — А твой запах… Его невозможно забыть.

    Агата кисло хмыкнула.

    — И что же в нём такого?

    Вообще-то им следовало поговорить. Но как говорить об этом, Агата не знала. Возможно, стоило поинтересоваться у Эммрика, как о таком разговаривали мёртвые, или с мёртвыми, или духи…

    — Ты пахнешь печеньем с шоколадной крошкой и пряностями… — Даврин задумался. — Кажется, так в последнее время всё чаще пахнет от Ассана. Ты ничего не хочешь мне рассказать?

    Агата фыркнула.

    — Ладно, если серьёзно, мне помог Смотритель. И немного Беллара.

    Агата вскинула бровь и с интересом поглядела на Даврина. Он в смущении потёр шею — Агата прикусила губу, наблюдая, как вздуваются вены на предплечьях, как подёргиваются мышцы на плечах, и тут же стыдливо отвела взгляд на носок сапога. Щёки вспыхнули почище сферы в подсумке.

    — Я хотел опробовать станок, чтобы подточить меч, а он всплыл из ниоткуда и просто сказал, что обитательница заплутала в тропах смятения. И всё в таком духе. Я позвал Беллару. Она сказала, что ты, видимо, в смятении, умчалась в Арлатан. Что за дурацкая привычка вечно говорить загадками…

    С тяжёлым вздохом Даврин прямо посмотрел на Агату. Она с трудом поборола желание полностью укрыться волосами. Варрик, конечно, говорил ей, что в боях волосы лучше собирать, а то и вовсе состричь, но Агата косилась на его шевелюру и только и фыркала. Не пожалела: теперь не составляло труда скрыться в прядях, как пугливые галлы Арлатана скрываются в зарослях, и только наблюдать.

    — Я это о тебе тоже, Рук.

    Агата встряхнула волосами и исподлобья глянула на Даврина:

    — Почему ты мне не сказал о том, что Страж, убивающий Архидемона, должен умереть?

    — Я не хотел, — Даврин вымученно потёр лоб. — Мне не хотелось, чтобы ты это знала. Ты бы тогда стала жалеть… Попыталась бы остановить меня. А я Серый Страж — это мой долг.

    — Ты предпочёл бы героическую смерть жизни со мной?.. — осознав, что прозвучало немного эгоистично, Агата поспешила исправиться: — Ладно. Жизни вообще?

    На глаза опять навернулись эти проклятые слёзы, мучающие её по ночам с воспоминаниями о битве в Вейсхаупте.

    — Не думала, что скажу это, но мне повезло, что Первый Страж так быстро очухался. Я бы не смогла… Потерять… Тебя.

    — Агата…

    Даврин коснулся её запястья. Агата дёрнулась и сунула ему под нос смятый, чуть почерневший от с трудом усмирённого пламени лист.

    — Об этом ты тоже не хотел, чтобы я знала!

    Двумя пальцами подцепив листок, Даврин осторожно развернул его, разгладил и принялся читать. Его лицо казалось непроницаемым: спокойным, безразличным, уверенным. Агата пошкребла ногтем каменную кладку, ожидая, пока он закончит чтение.

    — Ты украла чужие письма? — единственное, что сказал Даврин, возвращая ей сложенный вчетверо листок.

    — Они валялись под столом в ставке Стражей. Черновики. Мне стало интересно. Так… Когда ты собирался рассказать мне о Зове?

    Даврин помотал ногами в воздухе и опустил голову. Доспехи стража вновь облюбовали местные бабочки. Агата заправила за ухо прядь в ожидании.

    — Ты торопишь события.

    — И вовсе нет, — помотала головой Агата. — Никогда не торопила. Просто… Стараюсь держать ритм, который задали нам Эльгарнан и Гилан’найн.

    — До недавнего времени я не думал, что всё… Всерьёз.

    Щёки обожгло стыдом. Агата скривилась. Когда она флиртовала, всегда балансировала между дурацкими шутками, аллегориями и выглядела до невозможности нелепо. Как-то она пыталась разговорить в «Фонарщике» агента венатори таким образом — после драки Тарквин строго-настрого запретил ей флиртовать на заданиях, а вне заданий рекомендовал заготовить набор фраз из продававшихся у газетчика любовных романов и использовать их.

    С Даврином всё с самого начала пошло как-то… Не так.

    Грифоны. Осквернённый дракон в Минратосе. Гилан’найн. И охота.

    Охота на охотника.

    Охота быть с охотником.

    Охота… Жить.

    Агата не поняла, когда у неё вдруг зародилось это бурлящее желание помочь Даврину желать счастливой жизни, а не героической смерти. Видеть смысл в облаках, в искрах, в борьбе, в глупых заигрываниях, шутках — а не только в убийстве и умирании. Этого вокруг становилось слишком много.

    — Всё всегда было всерьёз, — Агата поглядела на письмо. — Хотя я знаю, могло выглядеть… Странно. И я знаю, что я выбрала, сама выбрала, сама приняла и ещё и сказала сказала тебе об этом… Я выбрала любить Серого Стража. Я видела, слышала, читала, как Эвка и Антуан…

    Даврин вдруг обхватил её запястье и мягко потянул на себя. Агата подняла на него глаза. Даврин улыбался. Мягко, коварно, очаровывающе — настоящий охотник, убьёт жертву безболезненно и быстро, по заветам своей эльфиской богини. «А жертва и рада быть убитой», — подумала Агата, позволяя Даврину себя поцеловать.

    Поцелуй был стремительным — мгновение, даже бабочки не успели взметнуться, потревоженные шевелением теней — но крепким, согревающим, как антиванский эль, который Агата тайком подливала в кофе. Губы пульсировали, руки дрожали, а Даврин мягко поправил прядь за ухом.

    — Не думай об этом, Агата. Не сейчас. Давай разделаемся с богами, со скверной, с Соласом в твоей голове. А потом… Потом будем жить. И охотиться на чудовищ. Ты на венатори и работорговцев, я на порождений тьмы, если они останутся. Вдруг у Соласа есть способ вернуть титанам сны и всё такое…

    Агата потёрлась носом о нос Даврина, он усмехнулся:

    — У Ассана научилась?

    Кончиками пальцев бархатно поглаживая чёрные рубцы эльфийской татуировки, валласалин, вассалин, валласлин — Агата ещё не выучила, — она улыбнулась:

    — Ещё бы. Хочу, чтобы ты обо мне тоже не забывал ни на миг.

    — Стать твоим телохранителем? — промурлыкал Даврин, накручивая длинный рыжий локон на палец. — Боюсь, на вас двоих может меня не хватит.

    — Нет, — беззвучно рассмеялась Агата. — Стань своим телохранителем. Сохрани себя. Ради меня. Пожалуйста, выживи.

    — Я постараюсь… — шёпотом откликнулся Даврин, прижимаясь лбом к её лбу.

    И Агата поверила. Прикрыв глаза, она позволила этому жаркому, бурлящему чувству пронестись по жилам, венам, смешаться с кровью — стать её частью сейчас и навек.

    Черновик письма осыпался с пламенеющих пальцев пеплом.

  • Пусть едят пирожные

    9:46 века Дракона, Вал Руайо

    Встреча пройдёт на верхней террасе — распоряжение Верховной Жрицы Виктории, хотя она отнюдь не устроитель и даже не гостья: просто женщина, обеспокоенная судьбой одного из лучших агентов Игры, очаровательной спутницы Императора Гаспара де Шалона, экс-Инквизитора и хорошей подруги — зачарованное сильверитовое кольцо опоясывает указательный палец бархатом морозца — Аварис Летиции Андромеды Тревельян.

    Толстые высокие каблуки мягких высоких сапог из шкуры золотой галлы ритмично выстукивают по вымытому, натёртому до блеска, так что если постараться — в кристально-снежной белизне мрамора можно различить своё отражение и блики золотой маски, полу давно забытый марш Инквизиции. Эхом откликаются тяжёлые, чуть пошаркивающие шаги почётного караула — крепких парней в одинаковых масках, которые, впрочем, не скрывают их храмовничей сути. Они выносят на террасу круглый стол, в искусно выкованных ножках которого спрятались редкие для Орлея, но столь привычные для Императорского сада цветы, два стула — спинки которых ни по изяществу, ни по удобству, разумеется, не сравнятся с Инквизиторским троном — и, заложив руки за спину, вытягиваются в ожидании приказаний.

    Аварис едва двигает головой — цепким взглядом сквозь прорези маски оглядывает пространство верхней террасы лучшей кофейни во всём Вал-Руайо (во всяком случае, именно местные пирожные попадают на императорский стол): буйной зеленью спускаются меж столбиков балюстрады лозы араборского благословения; тонко поёт музыка ветра, покачиваясь над лестницей, спускающейся в кофейню; обоняние дразняще щекочут медово-сладкие, ванильно-ореховые ароматы десертов, похожие на искусство, так что многие дамы полусвета покупаются на дешёвый парфюм, и вполовину не похожий на запах пирожных; и аккуратные круглые столики, как фишки в игре, аккуратно расставлены по разным углам, освобождая пространство так, будто бы на террасу явится целая делегация послов или почётных гостей в лёгких танцах за непринуждёнными беседами отведать пирожных с нежнейшим кремом…

    Их ведь здесь будет всего двое. И эти двое, парящие над суетным, торговым, местами промасленным крепкими ароматами и сладостью лестных речей, Вал Руайо, с воздушными пирожными в розовом предзакатном сиянии, бликами играющем на мутной воде, наверняка, разодетые в золото и меха — они привлекут слишком много внимания.

    Совершенно ненужного внимания.

    Аварис поджимает губы, и храмовники напрягаются, будто готовящиеся к прыжку хищники, — понимают, считывают её недовольство и готовятся исправлять. Однако Аварис лишь невесомо покачивает головой, и вплетённые в тугие косички жемчужины с переливчатым звоном ударяются о края маски.

    В конце концов, это не их решение, не их ошибка: они всего лишь безукоризненные исполнители воли Её Святейшества, не смеющие противиться ей. Впрочем, Аварис их в этом винить не может: она и сама, даром что почти-герцогиня Дол (какие-то проблемы при оформлении дарственной возникли не то с Географическим, не то с Историческим, не то с эльфийским сообществом), не то что противиться — возражать не смеет железному кулаку в бархатной перчатке, мягкому голосу с твёрдостью льда, невидимым нитям магии, сплетающей смертоносные лезвия, мадам де Фер.

    И мечтает хотя бы в половину такой же стать, как Вивьен.

    — Мы будем неподалёку, Ваше Высочество, — гулко сообщает один из храмовников и кивает в сторону простого деревянного стула, скрытого в тени пристройки и непослушно разросшегося эмбриума.

    — Ни в коем случае, — с улыбкой отрезает Аварис и, чуть повернув голову, позволяет взглянуть на её профиль, золотой маской выправленный до совершенства. — Ни в коем случае.

    — Но Ваше Высочество, вы сами…

    Аварис прерывает протест лёгким взмахом левой руки в перчатке из полубархата (в тишине террасы слышно движение шестерёнок в сложном механизме протеза), и протест задыхается, не успев начаться. Кончиками обнажённых пальцев живой, тёплой руки Аварис касается прохлады спинки стула и роняет усмешку в пустоту:

    — Какая стража, мой милый, какие храмовники, если это разговор двух старых друзей?

    Храмовники исчезают, почти беззвучные, почти безликие, всегда покорные — за что Аварис Тревельян всегда ценила их, так это за бесподобное умение беспрекословно исполнять приказы, чувствовать, у кого в руке поводок — и Аварис, усаживаясь за стол нарочито спиной ко входу, разворачивает приглашение.

    На обрывке бумажки (щурясь и проглядывая её на свет, Аварис понимает, что это бумага со стола Гаспара, тонкая, гербовая, для официальных встреч, приказов и дарственных), подкинутом ей на поднос с завтраком, разумеется, какой-то эльфийкой (очевидно, одной из тех, которых за ухо поймать нельзя, чтобы не поднять волну восстаний), всего лишь три предложения:

    «Пусть едят пирожные!» — воскликнула она с балкона. Я видел такое однажды там, куда ты дважды ступала своею ногой. Завтра на закате»

    «Он снова говорит загадками, — вздыхает Аварис, но губы трогает тёплая улыбка, совсем не похожая на вросшую под кожу высокомерную насмешку, которой она одаривает всех. — Надеюсь, на этот раз мне не придётся бегать за ним, чтобы сказать, как мне глубоко плевать на всё, что он делает, пока это не касается меня».

    Страницы: 1 2 3 4