2183 год, система Хок — «Нормандия»

Лея Шепард не может спать. Даже глаза на минутку сомкнуть не может без того, чтобы увидеть райские пейзажи Вермайра, пожираемые ржавыми волнами ядерного гриба. И фигуру лейтенанта Аленко. Кайдена. Он стоит в самом центре взрыва, молча смотрит на неё самыми честными добрыми глазами, полными восхищения и заботы, улыбается краем губ, как бы убеждая: всё будет сделано, мэм, в лучшем виде.

Незаметно — на фоне лопающихся, как мыльные пузыри, гетов и агонии тропических деревьев — его глаза стекленеют, из уголка губ по подбородку прокладывает тёмную кривую дорожку кровь, румянец смущения трупными пятнами разъедает бледное лицо, и улыбка застывает посмертной маской, которой у Кайдена и не было. А Лея Шепард подскакивает на кровати с сердцем, больно бьющимся в ушибленные ребра, и захлебывается воздухом.

Старая футболка неприятно липнет к влажной спине, кружится голова и немного подташнивает — контузия, полученная на Вермайре, требует покоя и постельного режима, но Лею от одной мысли о сне выворачивает наизнанку уже третьи корабельные сутки.

Лея решительно сползает с кровати, наспех натягивает спортивные штаны и, кутаясь в большую олимпийку, в которой приходилось гоняться за нормативами N7, выскальзывает из капитанской каюты.

Лея Шепард планирует на цыпочках прокрасться мимо столовой в медотсек и, стоически выдержав укоризенно-обеспокоенный взгляд доктора Чаквас, взять там снотворное, чтобы наконец поспать. По жилой палубе разносятся взрывы смеха — людского гогота и саларианского подергивающегося хехеканья — после трех суток тишины такие громкие, такие живые… Кажется, культурный обмен между саларианскими солдатами и служаками Альянса происходит эффективно, и Лее не хочется этому мешать.

Лея Шепард кривит губы в усмешке, отчего-то горчащей на языке, решительно меняя маршрут. Вдоль стены она поднимается по лестнице на капитанский мостик, дежурные приветствуют её короткими кивками. Проекция Галактики мерцает пыльными точками звёзд и жемчужинками планет. «Нормандия» мигает неподалёку от Вермайра, и Лея Шепард содрогается: надо убираться из этой системы как можно скорее.

Взъерошив тяжёлые мятые волосы, Лея потягивается и душит зевок прямо перед беззвучно разъезжающимися дверьми в кабину пилота.

— Шепард?

Джокер, очевидно, выхватил среди звёзд на темном стекле её силуэт; Лея, не ожидавшая его здесь увидеть сейчас, пока «Нормандия» просто болтается в безвоздушном пространстве, подпрыгивает на месте.

— Джокер?

— Чудно! Вот и познакомились! — привычно зубоскалит Джокер без особого задора. — Что-то случилось, капитан? Новые вводные?

— Нет. Я просто…

Лея Шепард растерянно оглядывается, но решает остаться: в конце концов, зачем-то же она сюда пришла. Поэтому, пряча руки подмышки, садится в холодное потертое кресло второго пилота. Кресло Кайдена Аленко. И бездумно пялится в черноту бесконечного космоса, пока Джокер торопливо сворачивает лишние панели и окна.

Обычно Лее не составляет труда различить звёзды и сплетения созвездий, всё детство сопровождавшие её в иллюминаторах кают, но сейчас она смотрит мимо них — видит лишь пустоту, от которой по коже расползаются холодные мурашки.

— Капитан? Всё… В порядке?

Слишком мягко. Слишком обстоятельно. Слишком тихо, на грани беззвучия. Лея Шепард впервые слышит, чтобы Джокер, без стыда и совести по общей связи осыпающий остротами вулканы Терума и холодность Новерии, мерзость Торианина и вечное недовольство Совета, говорил так предельно аккуратно. Говорил не в пустоту, как бы размышляя, а обращался к ней. И от этого Лея на миг теряется. А Джокер уже и сам находит ответ. Прикусив изнутри уголок губы, он глухо посмеивается:

— Я имел в виду… Простите, капитан. Дурацкий вопрос. Ни хрена же не в порядке.

«В яблочко…» — думает Лея, но сил ответить не находит: едва-едва кивает, потирая переносицу.

— Как вы… Держитесь?

Он произносит это медленно, с возрастающей на каждом слове интонацией, так что непонятно, интересует его состояние Шепард или её способ не сойти с ума от серной кислотой разъедающего душу сожаления.

Способа, к сожалению, у неё нет.

Поэтому Лея Шепард неопределённо ведёт плечом и, обняв себя за плечи, задушенно хрипит:

— Не знаю… Как-то.

— А Аленко-то прав. Был. Невероятная… — вполголоса бормочет Джокер, отворачиваясь к панели управления.

И хотя он скорее притворяется, что не хочет быть услышанным, а сам косится на неё, скрытый тенью козырька кепки, Лея переспрашивает:

— Что? Лейтенант, — Шепард качает головой и торопливо поправляется. — Кайден… Он говорил обо мне с вами?

— Не то чтобы. Да я и не слушал, — Джокер даже снимает кепку и усиленно чешет затылок, видимо, пытаясь придумать ответ, а потом выдыхает то, в общем-то, что Лея и ожидала услышать: — Он восхищался вами, капитан. Да вы и сами прекрасно знаете. Все знают.

— А я его убила.

Лея Шепард впервые произносит это вслух. Психотерапевты, работавшие с ней после Акузы, обещали, что после озвучивания навязчивой болезненной для психики мысли должно стать легче, пускай и ненамного (остальное исправят лекарства). Однако Лею Шепард перетряхивает, к горлу поступает едкий ком непроронённых слёз, и она обнимает себя за плечи.

— Его убили не вы, а Сарен…

Джокер произносит эту (её!) фразу неуверенным полухрипом и дёргает уголком губ в подобии ободряющей усмешки.

— Боюсь, со мной это не сработает, Джокер, — качает головой Лея; уголки губ сами устало приподнимаются в ответ.

— Жаль.

Джокер откидывается на спинку кресла и разворачивается всем корпусом к Шепард. В его зелёных глазах Лее на мгновение чудятся райские пейзажи Вермайра, и она, словно заворожённая, не в силах отвести взгляд впивается короткими ногтями в плечи. Боль тупая, но достаточная, чтобы не позволить ей провалиться в Вермайр! Не сейчас!

— Капитан. Я знаю: вам пришлось нелегко. Сделать такой выбор… Между Кайденом и Уильямс. Это, наверное… — голос Джокера срывается на сип, и он на секунду сжимает переносицу, собираясь с мыслями. — Простите, капитан. Не знаю, смог бы ли я.

— Это не выбор, — шепчет Лея Шепард, шумно и глубоко втягивая носом воздух. — Если бы я могла выбирать, Кайден вернулся бы. Тоже. Я только надеюсь, мне не придётся пройти через это. Снова.

— Нет! Я не в том смысле… Я не виню вас, капитан! Просто… Ситуация и вправду херовая. Это нелегко. Я даже представить не могу, каково вам.

Джокер болезненно морщится, утыкается затылком в подголовник и, надвинув козырёк кепки почти на кончик носа, сжимает кулаки едва ли не до хруста. Кажется, ещё немного — переломает все пальцы.

— Джокер… Такого больше не повторится. Я не допущу.

И хотя Лея Шепард полушёпотом пытается окликнуть Джокера, это обещание в первую очередь — для неё. Он как будто тоже понимает это и тщетно пытается полушутливо отворчаться:

— Знаю-знаю. Возьми себя в руки. Я это и пытаюсь сделать.

Джокер разжимает кулаки с откровенно нервным смешком. Красные пальцы подрагивают, и Лея Шепард рывком перевешивается через подлокотник, чтобы коснуться их. У Джокера сухая горячая кожа, а торопливый неровный пульс бьётся прямо в ладони. И Лее вдруг хочется накрыть его руку своей, бережно сжать эти умелые пальцы и не отпускать, пока не придёт время заставлять «Нормандию» плясать, пока не придёт время заставлять Сарена расплачиваться.

Пока не придёт время ей уходить, Джокеру — оставаться.

— Джокер, — выдыхает Лея, пылко хватая его за запястье. — Ты мне нужен.

Джокер крупно вздрагивает, в кончики пальцев вбивается не пульсация сердца — очередь штурмовой винтовки. Жар оплеухами впечатывается в щёки, кровью ударяет в виски, раскаленными иглами ввинчивается под ногти. Немыслимо. Слишком мягко, слишком нежно — не по уставу.

Лея отдергивает руку и вжимается в спинку кресла Кайдена, желая с ним слиться. А Джокер приподнимает двумя пальцами козырёк кепки и уже с привычной уверенностью усмехается в ответ:

— Так точно, капитан. Не переживайте, я буду рядом, чтобы надрать зад этому ублюдку Сарену. И спасти ваш, в случае чего.

Лея Шепард смеётся. Коротко, неровно и, наверное, не столько от радости, сколько от жара и холода, вперемежку бьющихся под кожей, от дрожи, сковывающей тело. Однако — смеётся.

— Думаю, если мы говорим о столь высоких категориях, то можем оставить формальности. — Сквозь смех отвечает она, но тут же прикусывает губу и сдержанно добавляет: — Наедине.

Джокер скептически приподнимает бровь, будто бы за эти месяцы ни разу не нарушал субординации и безо всякого разрешения капитана, а потом заявляет возмутительно авторитетно, придвигаясь к панели управления «Нормандией»:

— Тогда… Тебе бы поспать, Шепард. Выглядишь… Ужасно. А я пока вытащу нас отсюда.

— Очень мило, — фыркает Лея Шепард, но не признать его правоту не может хотя бы потому что сама последний раз смотрелась в мутное зеркало своей душевой заплывшими от беззвучных слёз глазами. — Сейчас. Только немного посмотрю, как работает самый лучший пилот человечества.

— Смотри! Ты убедишься, что со мной тебе повезло!

Джокер самодовольно усмехается и, опустив козырёк кепки, одно за другим подвешивает в воздухе окна состояния «Нормандии». Лея Шепард удобнее вытягивается в кресле второго пилота и кутается в потёртую олимпийку N7.

Лее Шепард не нужно убеждаться, что с Джокером ей невероятно повезло.

Лея Шепард прекрасно знает, что Джокер неповторим.

«Как и каждый из команды, — напоминает она себе. — Как и каждый…»

2185, Ванкувер

Берцы рвано всхлипывают в лужах. Ванкувер утопает в ледяном дожде, и Лея прячет руки подмышки.

Спустя месяц заключения и месяц приёма биотических блокаторов, от которых мутит сознание и желудок, ей наконец разрешили прогулки — и Лея Шепард до сих пор не может этому поверить и пользуется каждой возможностью, как впервые. Лейтенант Вега уныло плетётся след в след и тяжело сопит, но отказать ей не имеет права: распоряжение сверху.

Они ежедневно совершают круг почёта вокруг штаб-квартиры Альянса: трава льнёт к серой земле, расплывающейся в грязь, неравномерно шумят капли по лепесткам редких деревьев, рассаженных в круг почётными офицерами, из затонированных стёкол за их движением следят сотни пар глаз. Солдаты, офицеры, генералы — Лея холодком вдоль позвоночника ощущает эти взгляды, но головы поднять не смеет.

Она идёт, сложив руки за спиной и глядя под ноги, на чёрный асфальт, растворяющийся в бесконечном потоке воды, потому что не знает, как себя вести. Она не офицер больше (или ещё?), не капитан (какой капитан без корабля?), не заключённый, но и не свободная.

Лея Шепард понятия не имеет, кто она. И что будет дальше.

Но по крайней мере, она знает, что нужно сделать сегодня.

Хотя она, конечно же, опоздала…

Лея поворачивает налево. Джеймс Вега притормаживает, но ладонь на рукоять пистолета не кладёт — хотя так сделал бы любой из лейтенантов, что сейчас наблюдают за ними в окно. Лея замирает. Перед нею — аллея из маленьких ёлочек, насаженных тесно-тесно, как койки в каютах. И дальше — поворот.

Она бывала здесь лишь однажды, в юности: сразу после Мендуара, едва оправился отец, поехали навестить его боевых товарищей, — однако дорогу почему-то до сих пор помнит.

— Шепард, мы отклонились от прогулочного маршрута.

— Знаю, лейтенант, — Лея туго сглатывает ком, царапающийся в горле. — Думаю, вас за это не накажут.

— Вы думаете… — странно хмыкает Вега, но нагоняет её в пару шагов.

Чем больше Лея наблюдает за ним, тем сильнее убеждается в мысли, что это Андерсон привёл этого лейтенанта в её караул. Он относится к ней слишком по-другому: не как к террористке, экстремистке и прочим -исткам, вписанным в её личное дело в качестве обвинения. В его голосе, жестах, поведении проскальзывает странная смесь страха, трепета и восторга. Все вокруг закрывают на это глаза, а Лея Шепард обессиленно поскрипывает зубами.

Она не достойна.

Не теперь. Не после всего…

— Лейтенант, — Лея оборачивается и смотрит на него прямо, покусывая опухшие и почти бесчувственные губы. — Мне нужно. Туда.

Лея больше ничего не говорит, но карие глаза Веги понятливо темнеют. Он знает.

Лее кажется, все вокруг знали, кроме неё. И она даже не удосужилась проверить; и даже мама промолчала. Впрочем, наверное, и к лучшему, что мама рассказала ей обо всём только вчера. Иначе, быть может, «Нормандия» вернулась бы из-за Омеги с двумя цинковыми гробами. В одном было бы тело Мордина. А в другом — её.

Берцы расплёскивают в разные стороны брызги. Кап-кап. Хлюп-хлюп.

Лея сто лет не видела дождя. Фигурально, конечно: буквально — целую (новую!) жизнь. В колониях при моделировании погоды почему-то отдают предпочтение солнцу; иногда — лёгкому ветерку, щекотно играющемуся с искусственно пророщенными травами. А на Цитадели иногда, если выпадает время землянам моделировать погоду в Рождество, идёт снег. Щекотный, пушистый, и, конечно же, не холодный. Искусственный.

Поддельный.

Как и всё, как все на Цитадели.

В дымящихся руинах Цитадели, когда механизмы ещё коротило, а солдаты Альянса доставали из-под завалов ещё тёплые, но уже неживые тела сослуживцев, Доннел Удина в тёмном повороте лабиринтов Цитадели недовольно жевал тонкие губы и обещал, что Шепард пожалеет однажды о том, что взяла на себя право приказать Альянсу защищать «Путь предназначения», спасавший Совет. Он говорил, что ей придётся едва ли не на коленях просить прощения у всех, кто пал, защищая инопланетных советников. Лея сверлила его взглядом исподлобья, обнимая себя за плечи: извиняться она не собиралась.

Лея поворачивает ещё раз направо и оказывается в тупике.

Голографическая стела — символ Альянса — пронзает верхушкой свинцово-тяжёлое небо. Бесчисленное количество имён, фамилий, дат сменяется каждую миллисекунду, превращается в бесконечный поток, похожий на проливной дождь.

Война Первого Контакта, Скиллианский блиц, Акуза, битва за Цитадель — каждое кровопролитное сражение отпечатывается в памяти штаб-квартиры Альянса голубоватыми форменными буквами, портретом из личного дела и чертой между двух дат сотен, тысяч погибших солдат.

Лея слышала, что была идея сделать её из гранита, по старым традициям, но от неё отказались.

Неудивительно: ни одного камня на Земле не хватило бы, чтобы запечатлеть погибших в космических битвах.

Лея Шепард делает шаг, а Джеймс Вега — нет.

— Я подожду вас здесь, коммандер, — вытягивается по уставу он, когда Лея оглядывается через плечо.

«Больше не коммандер…» — хочет в очередной раз напомнить Лея, но лишь обессиленно мотает головой.

Ноги тяжело чеканят офицерские шаги. Лея не моргая глядит на мемориал, пока имена сливаются в единое полотно, растворяясь в воздухе, а потом отдаёт честь, как отсекает воздух вокруг себя.

Пропадает шум, пропадает потрескивание, попискивание голографических табличек, и даже дождь как будто бы колошматит мимо.

Лее остаётся два шага до панели управления — и они самые тяжёлые. Тяжелее, чем шаги до капитанского мостика после истязаний доктора Кенсон. Тяжелее, чем шаги навстречу Джеффу за пару часов до конца. Тяжелее, чем шаги в зале суда.

Пальцы дрожат, пролистывая битвы. Но наконец находят её. Битву за Цитадель.

У Леи дрожат ресницы, когда имена перестают стремительно сменяться и перед глазами застывают таблички. Лица, которые никогда больше не посмотрят на своих родных, улыбаются, двигаются на фотографиях.

Фотографии живые. Они — нет.

Лея Шепард не ищет того, кто ей нужен.

Он находит её сам.

Он смотрит на неё, как всегда, с тёплым прищуром, отфыркивается от кого-то и, рассмеявшись, складывает руки под грудью. На предплечье виднеются волны шрама от батарианского огнемёта.

Лея Шепард знает, он бы не винил её. Он бы не требовал извинений, как того прочил Доннел Удина, он бы поднял её с колен, если бы она упала, он бы погладил её по щеке, если бы она опустила голову, он бы вытер слёзы, если бы она заплакала.

Он бы запретил ей идти против данного в прошлой жизни слова.

Но его больше нет.

Ладонь касается бесплотной таблички, и от неё в кости вплетается замогильный холод.

— Прости, — шепчет Лея.

Голос срывается. Голографические буквы дрожат и расплываются каплями дождя, тают на бледных мозолистых пальцах.

Систем Альянса майор

Адам Алан Шепард

22.07.2128-17.07.2183

Отчаянные всхлипы захлёбываются в отдалённом грохоте грома, разрываются визгом спешащих куда-то аэрокаров живых…

Лея прикрывает ладонью глаза, опускает голову и плачет.

2186 год, Цитадель

— Кстати, я приняла предложение Удины.

Эшли неуклюже ведёт плечом, с которого совсем недавно сняли лангету, и невесомо приподнимает уголки пухлых губ. Мимолётная улыбка могла бы показаться умилительно красивой, если бы тянуло улыбнуться в ответ. Почему-то не тянет.

— О должности Спектра? — сдержанно уточняет Лея зачем-то (прекрасно ведь знает, о чём речь и почему Эшли старается говорить настолько завуалированно, насколько умеет) и тут же, опустив взгляд, пытается смягчиться: — Поздравляю.

— Мелочь, — потирает плечо Эшли и спешно добавляет: — По сравнению с тем, что происходит.

Лея Шепард молчит, приподняв бровь, и душит кривую усмешку. Мелочь… Если бы три года назад кто-нибудь назвал назначение специалистом в спецкорпус тактической разведки мелочью, Лея Шепард охотно переложила бы бесконечные скачки по ретрансляторам и фотографии погибших в своём инструментроне на его плечи: пускай бы тащил этот груз легче пушинки. А если бы Эшли Уильямс — сержанта Уильямс, вгрызающуюся в возможность заслужить признание в ВКС Альянса, мысленно перегрызающую глотки косо глядящим ксеносам — кто-нибудь предупредил, что она станет Спектром, она, наверное, рассмеялась бы в лицо не то от досады, не то от злости.

Но теперь Лея Шепард стоит, сложив руки под грудью и расправив плечи, и придирчиво, как впервые, оглядывает второго спектра из людей, словно бы и не видела её в бою никогда, а Эшли Уильямс небрежно ведёт бровью, бормоча, что даже представления не имеет, какие обязанности возложит на её плечи Удина.

Эшли Уильямс не торопится показывать средний палец всем ксеносам Совета, Лея Шепард не торопится разбрасываться восторгами и поздравлениями.

— Что ты думаешь об этом? — несмело, негромко спрашивает Эшли и опускает голову, как провинившаяся школьница.

Но даже от этого вопроса неестественная больничная тишина, вибрирующая приборами и попискивающая данными, не разрушается, не рассыпается, сгущается всё сильнее напряжением в воздухе и царапает слух изнутри. Лея неприязненно качает головой и задумчиво потирает плечо. Быть может, вовсе не в больнице дело, не в нелюбви к ней. Взгляд почему-то с удовольствием скользит по палате: от прибора к прибору, от датапада на краю тумбы к сборнику стихотворений и коробке конфет (интересно, этим Удина решил подкрепить своё предложение?). А чтобы взглянуть на Эшли, приходится сделать усилие. Да и Эшли старается не смотреть на Лею лишний раз, несмотря на то что они как будто бы всё уже обсудили и договорились, что должны доверять друг другу. Хотя о каком доверии может идти речь, если капитан-лейтенант Уильямс не то что обсуждать новое звание не хочет (да, поборола проклятье семьи Уильямс, да, послужила на благо Альянса систем) — руку при встрече не пожимает.

И даже сейчас, после их разговора, что Марс расставил все точки, Эшли Уильямс держится на расстоянии двух широких шагов, а Лея Шепард пытается защититься от неосязаемых, невидимых выпадов скрещенными на груди руками и не спешит поворачиваться спиной.

Они всё-таки изменились. За три года, может быть, даже слишком.

Смерть изменила их. Наверное, сделала лучше, если на плечи Шепард легла судьба всей Земли (или даже Млечного Пути), а на плечи Уильямс — защита Совета. Но — развела по разные стороны. Потому что очень сложно поверить, что кто-то вернулся из-за черты смерти прежним; потому что практически невозможно вернуться тем, кем ты был. И хотя Лея Шепард это понимает (вбивает себе в голову с той самой встречи на Горизонте), что-то всё равно голодным варреном гложет душу.

— Ты прекрасный солдат с отличным послужным списком, — на одном дыхании выдаёт Лея практически искренне. — Ты это заслужила.

— Когда ты такое говоришь… Это много значит.

Эшли Уильямс улыбается почти взаправду — Лея Шепард прячет руки в карманы жёстких форменных штанов Альянса и прислоняется к стене. Они говорят ещё немного: о надежде, о семьях, о борьбе, которая никогда не заканчивается. Но Лея почему-то не верит ни одному слову, они расщепляются в дезинфицированном воздухе больницы на фононы и тонут в тишине.

Тишина всё растворяет лучше всякой кислоты.

Поэтому Эшли безмолвно — красноречиво поглядев в сторону окна — просит Лею оставить её наедине с документами, мыслями о семье и физиопроцедурами, а Лея уходит, махнув рукой, которую хотела протянуть.

***

Горло раздирает сухость и тошнота, а ещё — воздух Цитадели, по-особенному густой от постоянных запахов крови и панацелина, звуков новостей и неестественных взрывов смеха. Лее хочется это запить, поэтому в зоне ожидания Дока 24 она лавирует между встречающими, провожающими, прощающимися к кофе-автомату и списывает со счёта десяток кредитов. Автомат дребезжит, похрустывает и кряхтит, как будто не механизм, а консервная банка под прессом, но всё-таки заваривает в картонном стаканчике с голубым символом Цитадели кофе той самой орехово-приторной сладости и густоты. Лея поспешно размешивает сахар, отправляет палочку в контейнер на переработку и оглядывается, куда бы присесть.

— Шепард? Шепард, я тут!

Лея крупно вздрагивает всем телом, откликаясь на зов, и чудом не расплескивает кофе на руку. Встречи со старыми знакомыми Шепард не любит: за два года усвоила, что голоса из прошлого не приносят ничего, кроме тошнотворной горечи под языком и боли. До сих пор ноет скула после встречи с Джек, а на разноцветный синяк, который не способна скрыть ни одна тоналка (Лея целую тонну пробников израсходовала в магазинчиках Президиума!), вот уже неделю беззастенчиво таращится половина экипажа. Вторая половина — опасливо косится украдкой.

Впрочем, сейчас всё должно пройти по-другому. Диаметрально. Потому что Лея Шепард, оборачиваясь на очередной оклик, видит у перил обзорной палубы Миранду Лоусон и невольно расплывается в улыбке.

— Миранда! Не ожидала тебя здесь увидеть!

— Серьёзно? — с деланной обидой поджимает губы Миранда, когда Лея присоединяется к ней. —Между прочим, я тебе писала, что буду рада встретиться с тобой на Цитадели.

— Да? Прости. Я в суете порой забываю проверить почту. Хорошо, у меня теперь есть секретарь, который скидывает письма первой степени важности прямиком на инструментрон.

— Смотри-ка, — едкой хмыкает Миранда, — а раньше никого на выстрел не подпускала к терминалам.

— Чамберс слишком сильно верила Церберу. А тебе… Тебе это никогда не мешало.

Лея Шепард коротко смеётся, вспоминая постскриптум в письме Орианы Лоусон, адресованный Миранде. На лицо Миранды падает тень от пришвартовывающегося в соседнем доке крейсера, и то ли от этого, то ли от бровей, сведённых к переносице, она кажется мрачно-печальной, когда спрашивает вполголоса:

— А я по-твоему… Не верила Церберу?

— Нет, — легко мотает головой Лея, — ты верила в Цербер. И оказалась права: может быть, Жнецы ещё не успели заполонить всю Галактику, потому что мы и технологии Цербера тогда поработали… Неплохо.

— Ты так думаешь?

Лея Шепард пожимает плечами. Она не любит вспоминать прошлый год — головокружительный кошмар, показавшийся спуском к сердцу Ада, пропахший кровью, перегретыми термозарядами и химозным алкоголем Омеги — но он сам снова и снова догоняет её случайными встречами: Призрак, Цербер, Эшли Уильямс, Саманта Трейнор, родом с Горизонта, Джек. Теперь — Миранда. Лея делает короткий глоток и интересуется, чем занималась Миранда в последнее время. Ожидает чего-то глобального — Миранде Лоусон под стать: собирала компромат на Призрака, вместе с сестрой пыталась отобрать у отца корпорацию, изучала отрывки данных о базе Коллекционеров, вместе с Цербером готовилась отвоёвывать у Лиары Т’Сони оружие против Жнецов…

— Была в бегах, — слишком непринуждённо выдыхает Миранда и невесело улыбается. — Скрываться ото всех — не так весело, как кажется.

Миранде Лоусон в очередной раз удаётся оглушить Лею Шепард. Она замирает со стаканом у губ, так и не сделав глоток. У Леи много вопросов в голове. Наяву — лишь отрывистые фразы:

— Ты… Я… Почему ты не сказала?

— Это не имеет значения. Я ведь знала, что уход из Цербера не пройдёт незамеченным. — Миранда качает головой и торопится перевести тему: — Такое ощущение, что мы целую вечность не виделись, коммандер Шепард. Только подумай, в какое интересное время мы живём.

— Даже слишком… — без особого энтузиазма соглашается Лея.

Систему за системой Млечный Путь захватывают Жнецы, Ария Т’Лоак и наёмники-головорезы с Омеги готовы защищать всю Галактику, пока Совет отказывает в помощи, Джек учит детей, Миранда Лоусон больше не с Цербером. А Лея Шепард, Джокер, Карин Чаквас и «Нормандия» — снова члены Альянса. «Если долго думать об этом, можно сойти с ума», — тяжело вздыхает Лея, по кругу гоняя кофе в стаканчике, и украдкой изучает Миранду.

Кое-что даже в этом рушащемся мире остаётся практически неизменным: Миранда Лоусон по-прежнему безукоризненно хороша. Аккуратная укладка, ровный едва различимый макияж, сдержанность в речи, точность в каждом движении, только на лабораторном костюме больше не найти жёлтый шестиугольник, только жесты как будто бы мягче, а улыбка — шире, живее, искренней.

— Но кое-что всё равно не меняется, не правда ли? — усмехается Миранда, кончиками пальцев показывая на кофе. — Дай угадаю: полстакана кофейного порошка, полстакана сахара и пара капель кипятка. И всё из вон того замызганного автомата?

Лея Шепард морщит нос, передразнивая проницательность Миранды, и смакует вязкий пересладкий глоток.

— С тобой неинтересно. Ты всё про меня знаешь. Даже то, чего пока не знаю я.

— Знаю, — на редкость легко соглашается Миранда и посмеивается, прикусив губу. — Но всё ещё не всегда тебя понимаю. Почему ты пьёшь эту дешёвую бурду? Мне казалось, Альянс платит своим офицерам приличное жалование.

Один выстрел — две поражённых мишени. Прямо как в байках Архангела, рассказанных под стакан виски Лиаре Т’Сони. Лея Шепард ведёт бровью, растягивая очередной глоток, а Миранда довольно, как сытая львица в умиротворяющих научных передачах про Землю, и самолюбиво улыбается. Знает, что безупречна.

— Ты определись, хочешь знать про Альянс или про кофе.

— Просто представить себе не могу, что они тебе наплели, чтобы ты вернулась… — качает головой Миранда и, опустив голову, торопливо выдыхает себе под нос, словно опасаясь быть услышанной: — Я не смогла попасть к тебе после того, как Альянс арестовал тебя.

— Меня отстранили. Посадили под условно домашний арест. Всё сложно.

Всё сложно — пожалуй, слишком простое описание тех нескольких предварительных слушаний, где совет адмиралов прогонял по кругу одни и те же вопросы, перечислял одни и те же статьи, очевидно, намереваясь заговорить Шепард до смерти, и полугода заключения в Ванкуверской штаб-квартире, которое по документам мягко обзывалось «домашним арестом».

Лея Шепард катает между ладоней картонный стаканчик и хмурится: жаль, вычеркнуть эти дни из разума, из реальности нельзя, и кто-нибудь нет-нет, да вспомнит!

— Не сомневаюсь, — кивает Миранда. — Удивительно, что тебя не отдали под трибунал. Альянсу вообще не свойственна гибкость никакого рода. И тем удивительнее видеть тебя… В этом.

Миранда Лоусон с привычным скептицизмом поддевает двумя пальцами жёсткую ткань форменной рубашки на плече Леи. Лея беззвучно смеётся, опустив голову, и толкает Миранду локтем в бок:

— Да брось. Ты же знаешь. Я всегда была офицером Альянса.

Миранда сдавленно фыркает и обречённо качает головой, кажется, опять хочет застонать от безнадёги: «Ты неисправима, Шепард!» Но молчит, проглатывая фразу. Молчание Миранды не такое, как молчание Эшли Уильямс, изучающе-подозрительное, когда хочется защищаться молчанием в ответ — оно неловкое, виноватое, как будто бы Миранда, Миранда Лоусон, которая преуспевает буквально во всём, впервые не знает, как правильно поддержать диалог. Эта тишина не травит, не душит — мешается и раздражает, как зуд от песчинки в глазу, и Лея Шепард торопится избавиться от неё. Она залпом допивает остатки кофе и непринуждённо пожимает плечами:

— А что до кофе…. Знаешь, только это бурда мне и нравится, — между животом и грудью, чуть ниже солнечного сплетения, дрожит горячий шар, непонятно, от кофе, воспоминаний или присутствия Миранды. — Вкус детства. Когда ждёшь, пока корабль, на котором возвращается мама, папа, или оба, пришвартуется в доке, пока все пройдут процедуры, не находишь себе места. В прямом смысле. Мест в зоне ожидания тоже нет: все заняты. А если корабль задерживается… Или ты краем уха услышала, что «Эйнштейн» оказывал поддержку на Мендуаре…

Стакан с хрустом сжимается в руке. Воспоминания мелькают широко распахнутыми глазами испуганных детей и кровавыми повязками — самые яркие воспоминания её шестнадцати лет. Лея судорожно выдыхает, прикрывая глаза, и даже не вздрагивает, когда мягкая холодная ладонь Миранды ложится на её плечо:

— Шепард… На Земле…

— Миллионы людей погибли за считанные секунды, — голос опять предательски срывается, а перед глазами не то небо, не то голубые глаза мальчишки за несколько секунд до взрыва аэрокара. — Жнецы. Именно этого мы боялись.

— Им нужно было выслушать тебя давным-давно, — впиваясь пальцами в плечо, рычит сквозь зубы Миранда, но тут же убирает руку: — Прости.

Лея Шепард коротко мотает головой и, растерянно повертев в руках мятый стаканчик, поворачивается всем корпусом к Миранде:

— И всё-таки, ты здесь какими судьбами?

— О, мне нужно связаться с парой человек, как и тебе. Цитадель — лучшее место для встречи. Пока что…

Миранда Лоусон, как обычно, хитрит, извивается, ускользает от прямого ответа, спрашивает о планах Альянса так, как будто бы у Альянса есть какие-то планы, и Лея Шепард ей отвечает так же, уклончиво, невесомо, исподлобья вглядываясь в глаза, и всё-таки ожидает внятного ответа. Миранда увиливает от разговора изящными невесомыми (даже каблуки не цокают) шагами по узкому проходу дока к КПП, но на полпути всё-таки оборачивается — сдаётся:

— Шепард… На самом деле, есть одно личное дело. Я тебе писала о нём. Я давно не получала писем от Орианы. Я… Волнуюсь.

— Мне казалось, мы обеспечили безопасность твоей сестре, — хмурится Лея, небрежным броском отправляя смятый стаканчик в ближайшей контейнер для переработки целлюлозы.

— Да. Просто… Я знаю, что в этом замешан отец.

— Что случилось?

— Не знаю. Я сделала всё, что могла, но толку не было.

— Почему ты решила, что в этом замешан ваш отец?

— Мы с Орианой регулярно списывались. И, конечно, я следила за сестрой. А потом она просто взяла — и исчезла… Без следа. Это мог быть только отец. Даже когда нам удалось её спрятать, я знала, что он будет её искать, ни перед чем не остановится. Она — последнее, что останется после него. Я даже предполагаю, как он мог это обставить.

— Я тоже, — отрывисто выдаёт Лея, складывая руки под грудью; по коже проносится дрожь. — Есть кое-кто, кто может уничтожить любого, а может воскресить.

— Цербер, — вскидывает бровь Миранда и мрачно усмехается.

— Призрак, — конкретизирует Лея, голос низко вибрирует ледяной яростью. — Сомневаюсь, что он просто так отпустил своего лучшего оперативника. Ты опасный противник.

— Так и есть. Он сказал, что со мной было приятно иметь дело, но ему нужно разобраться с ситуацией.

Лею Шепард передёргивает. Как наяву она слышит этот полумеханизированный сипловатый голос Призрака и видит сигарету, медленно превращающуюся под его пальцами в серый пепел. Такими словами озвучивают приговор. Он в ярости, в гневе… И с холодной головой. Они обе понимают, что противостояние Призраку — приговор кому-то из них, и пока что Призрак сильнее.

Лея делает порывистый полушаг к Миранде:

— Если я только чем-то…

— Нет, — ледяным ровным голосом отрубает Миранда и отводит взгляд; если посмотрит, если подумает — согласится. — У тебя и так хватает дел, Шепард. Я… Я справлюсь, не сомневайся.

Лея Шепард не сомневается в Миранде. Это же Миранда Лоусон — у неё лучшие гены, надёжные связи, крепко зажатые в угол должники, самые секретные каналы информации, вот только совсем мало тех, кто протянет ей руку. Может быть, Лея Шепард — единственная. Но когда она делает ещё один шаг, Миранда легко ускользает в сторону КПП, и рука нелепо повисает в воздухе.

— Миранда…

— Что ты со мной делаешь, Шепард! — шипит Миранда, оборачиваясь.

Её каблуки раздражённо отстукивают ровно три шага — три ступеньки до Леи Шепард. Лею окутывает лёгким запахом жасмина, невесомые ладони замирают на лопатках. Обнимает Миранда не так, как Лиара, слишком невесомо, слишком неловко, слишком несмело. А Лея чувствует напряжённое дыхание Миранды на виске и бережно поглаживает её по спине. Обе вечно в невидимой броне, вынужденные носить фальшивые улыбки, держать руку на пульсе и рукояти пистолета, сейчас, кажется, в сутолоке зоны ожидания, в запахах слёз, топлива, декстрогазировки и дрянного кофе, они гораздо ближе друг другу, дороже, чем могли когда-либо представить.

— Будь осторожна, — горячо шепчет Лея, когда Миранда отстраняется, дружеским поцелуем мазнув по щеке.

— Ничего не могу обещать.

Миранда легко взбегает по ступенькам к КПП, но перед тем, как раствориться в тенях и суете, оборачивается.

— Знаешь, Лея… — мягко и едва уловимо, как умеет только она, улыбается Миранда. — Ты была права. Всё-таки синий тебе куда больше к лицу, чем чёрно-белый. Чего не скажешь о «Нормандии».

Лея Шепард поправляет примятый воротник рубашки и, пряча руки в карманы, до нелепого широко улыбается в ответ.

2179, станция на орбите Земли

Тихонько пиликает входная дверь, и Лея, задремавшая в бесформенном кресле-мешке под тонкозвучные мотивы индиктроники, дёргается. Вытягивает ноги, стряхивая морозное оцепенение, накрывшее её вдруг (и уже привычно), и прислушивается. Сквозь рок-балладу о невозвращении из пустоты до неё долетают обрывки родительских разговоров. С кем-то. Но слушать теперь их уже не так интересно, как в детстве: они всё об одном.

— Она не разговаривает!

Когда мама с отчаянной яростью озвучивает это уже в который (сотый? тысячный? — Лея сбилась со счёту ещё во время пребывания в реабилитационном центре на территории бывшей Швейцарии) раз, Лея закатывает глаза, легонько стукаясь макушкой о металлическую стенку, чуть более плотную, чем тонкие, как из жести, перегородки в клинике. 

— Она не разговаривает с нами, а не совсем не говорит, Ханна. Это немного разные вещи. Кроме того, доброго утра, как минимум, она нам желает.

— Ты повторяешься. Придумай что-нибудь поудачней.

Не нужно выходить в кухню, чтобы видеть, как мама, маленькая, худенькая, выворачивается из-под жёсткой отцовской руки и, обняв себя за локти, пристраивается у кофеварки. А отец, растерянно сжав в кулаке воздух, с мягкой улыбкой делает шаг навстречу:

— Я тебя люблю…

В голосе отца столько же горечи, сколько терпения. В квартире на мгновение воцаряется умиротворяющая тишина. Она совпадает с дрожащим позвякиванием электроксилофона, и мигрень, уже будто забившая уши ватой, ударяет в виски. Лея кривится и утомлённо массирует их прохладными пальцами. Головная боль не проходит вот уже полтора месяца. 

А ведь её убеждали, что импланты нового поколения, L3, не имеют побочек.

И точно не закоротят.

— Она не совсем не разговаривает, Дэвид. Просто отмалчивается, когда мы её спрашиваем о планах.

Это отец объясняет уже гостю, но его хрипловатый густой голос, как всегда спокойный, глохнет в грохоте кофеварки. Едва различимый ванильно-молочный аромат соевого кофе соблазнительно щекочет обоняние.

Её даже не пытаются позвать: знают — не выйдет. Потому что чтобы выйти, нужно собраться с силами, духом и совестью, улыбнуться и сказать, что будет дальше: завтра, послезавтра, потом… 

Но Лея всё ещё существует в плотном коконе беззвучия и капельниц палаты с видом на горы, где не было никакого завтра — только сегодня. Каждый день — одинаковое: бегство от зубастого червя. Так обзывал их сеансы Николас Шнейдер, когда Леиному голосу, плачу, стону, удалось наконец пробиться сквозь немоту. 

Лея тускло усмехается и думает, что от зубастого червя не убежать, если он устроил себе уютное гнёздышко среди множества песчинок мыслей и даже не знает, что от него кто-то бежит.

— Поговори, может, ты с ней? — выдыхает отец, когда кофеварка выстреливает щелчком.

— Я?

— Да, ты! — вдруг оживляется мать и даже, кажется, начинает хлопать дверцами шкафчиков в поисках чего-нибудь повкусней. — Мы родители. А ты… Друг. К тому же, наша вина, мы не всегда были рядом, пока она росла. А теперь наше присутствие её тяготит.

Мама зрит в корень — и от этого становится жарко до пятен на коже. Родители и вправду теперь никогда не выходят на дежурство вместе — только по очереди. Как будто боятся, что Лея станет слоняться по пустой квартире, постукивая в тонкие переборки, что ночами станет заваривать крепкий отцовский чай и, кутаясь в одеяло, воробушком восседать на барном стуле и глядеть в окно на человейник очередной станции. Такой же, как все остальные.

Боятся, что Лея останется в квартире одна. 

А она ведь, на секундочку, лейтенант первого ранга, офицер Альянса…

Была им.

В полуприкрытую дверь стучат едва слышно, тихо ровно настолько, чтобы привлечь внимание Леи, но не потревожить мигрень.

— Разрешите, лейтенант первого ранга Шепард?

Теперь-то Лея узнаёт этот бодрый гулкий голос без труда и, едва ли не подпрыгнув на месте до лёгкого головокружения, поднимается открыть. Пульт искать нет ни желания, ни времени, ни смысла (всё равно потеряется, и ей придётся вставать до двери и обратно). Когда дверь пиликает от лёгкого касания и отъезжает вправо, Лея пятится к кровати, пропуская Дэвида Андерсона в комнату.  

— Андерсон!

На расстёгнутом не по уставу воротнике синей форменной рубашки золотисто поблескивает широкая полоса, и Лея впервые за долгое время улыбается без усилий. Андерсон приподнимает уголки в ответ, чуть склонив голову, и лучики морщинок разбегаются в разные стороны от уголков его глаз — теперь все улыбаются, когда Лея зовёт их по имени — и с плохо скрываемой неловкостью потирает обритые почти под ноль тёмные волосы. 

— Проходи.

Кивком головы Лея приглашает его или бухнуться в кресло-мешок, или присесть на кресло за рабочим столом, заранее предполагая, что он выберет. Угадывает. И пока Андерсон поудобнее разваливается в кресле-мешке, вытягивая ноги, Лея усаживается на кровать в позу лотоса и украдкой разглядывает его. 

На самом деле, Дэвид Андерсон мало изменился с тех пор, как навещал её во время реабилитации, но выглядит совсем по-другому. Не то свет, не то стены дома, не то торжественно поблескивающие золотые петлички, ещё не покоцанные службой, не то взгляд, спокойный, без преувеличенной тревоги и сожаления, каким на неё смотрят многие — но Дэвид кажется роднее. 

Роднее всех родных, как бы кощунственно это ни звучало, сейчас в мучительном ожидании потягивающих тревожно чашку за чашкой на маленькой кухне.

От этой мысли становится не по себе, и Лея опускает голову, рассеянно пощёлкивая чехлом от наушников. 

Андерсон с поскрипыванием усаживается в кресло поглубже и постукивает кончиками пальцев по полу. Ему в руку попадается наушник, маленькая чёрная раковинка, и он, хмыкнув, подбирает его. Андресон хмурится, вслушиваясь в приглушённые пульсации, прежде чем Лее удаётся отключить музыку на инструметроне. Она вскидывает голову, придушивая в себе испуганный вздох, но Андресон не глядит осуждающе. Просто качает головой и подбрасывает наушник в руке.

— Вас можно поздравить с новым званием, капитан Андерсон? – с дружелюбной усмешкой бросает Лея как бы между прочим, выкручивая фаланги пальцев. 

— Спасибо, — коротким кивком отзывается Андерсон. — Ходят слухи, тебя тоже скоро можно будет поздравлять с повышением.

Лея раздражённо – и уже привычно – фыркает и на едва приподнятые брови Андерсона коротко мотает головой. Несмелый взгляд, брошенный из-под бровей, снова опускается на пальцы. Подушечки теперь гладкие, ногти практически ровные, если не считать давнего изгиба на когда-то отбитом указательном — ни песчинки под кожей, ни зарубцевавшейся царапинки, ни пятна от чистки оружия, ни затёршейся мозоли. 

Ни отпечатка кровавого песка и белого солнца Акузы. 

Ни следа тяжёлой службы — той, за какую положено награждать. 

Лея Шепард наград не заслужила: она это знает. Ни ордена, подобного тому, какой стыдливо прятал в самом тёмном и пыльном углу своего шкафчика Джеймс, ни внеочередного звания, которое ей обещал Стивен Хакетт, едва навещал её после пересадки имплантов, ни программы повышения квалификации, приглашение на которую висело непрочитанным в почтовике вот уже вторую неделю.

Награждают не тех, кто остался в живых благодаря настоящему герою, не тех, из-за кого осиротели почти пятьдесят семей. 

Лея ведь никогда не хотела держать в руках оружие, не училась стрелять из штурмовой винтовки — она должна была защищать. Вот только не справилась даже с этим. Поэтому теперь матери, жёны, сёстры, отцы, мужья, братья и дети всех тех, кто остался на Акузе, проклинают её. 

Пускай Лея не слышит этих проклятий, она их ощущает, и это травит хуже яда молотильщика. Тот разъедал кожу до самых костей, этот — душу до опустошения.

— Шепард, эй!

Андерсон кидает наушник ей точно в руки, Лея выпадает из оцепенения. 

— Не надо, — сипит она, сжимая руки в кулаки.

— Поздравлять?

— Звания. Звания не надо.

Андерсон с притворным разочарованием поджимает губы и покачивает головой:

— Штаб-лейтенанта тебе в любом случае дадут.

 — За что?

Впервые за долгие месяцы находится смелость и слова, чтобы говорить о новой должности. Пускай и сквозь плотно сжатые, как в попытке сдержать рвущуюся прочь боль, зубы, но Лея всё-таки повторяет то, что так долго копилось внутри:

— За что? За то, что я там всех угробила?

На последнем слове голос предательски срывается в сип. Андерсон тяжело вздыхает, и Лея, испуганно потерев шею, поднимает на него помутнившийся вмиг взгляд. Она почти не моргает: расплакаться сейчас совершенно ни к чему. А Андерсон, вопреки ожиданиям, остаётся спокойным. Он не кидается её утешать, не просит прекратить, не умоляет не думать о себе так, не торопится разубеждать. Сперва он внимательно рассматривает её, а потом запрокидывает голову и тускло усмехается собственному размытому отражению в тёмном металле перегородки. 

— Я тебе так скажу: пока дослужился до капитана, успел понять многое о нашей службе. В том числе и то, что в таких ситуациях не бывает виноватых

— Я там была, Андерсон, — вскидывает голову Лея, проглатывая всхлип. — Я. Там. Была.

— Прости. Хотел выразиться по-другому: если бы ты была виновна, разве тебя бы наградили?

Лея протяжно (и на удивление ровно) вздыхает. Этот вопрос мучает её без малого полгода — и теперь кажется таким же философски-вечным, как «быть или не быть», «кто управляет случайностями» и «бесконечна ли Вселенная».

— Не знаю, — признаётся она, и голос почти не дрожит. — Не… Я уже ничего не знаю, Дэвид. Мне… Говорили, что моей вины нет. Но я там была. Я знаю, что всё… Могло сложиться по-другому. Я могла сделать больше. Кто бы что ни говорил. Я ведь почему-то жива, а другие — нет.

— Ты никогда не найдёшь на этот вопрос ответа.

— Мне это тоже говорили, — угрюмо кивает Лея, — просто… Я не хочу. Не хочу это переживать, не хочу это помнить.

— Я знаю. Знаю так же, что ты не сможешь спрятаться вечно.

— Почему нет? — Лея неловко спускает ноги с кровати и, растерев ладонями лицо, взмахивает руками. — Смогу. Уйду в лабораторию, как изначально и планировала. Буду анализировать, вести расчёты, строить алгоритмы… Не знаю… Исследовать природу молотильщиков!

Андерсон заинтересованно подаётся вперёд, многозначительно поднимая палец:

— Вот именно. Ты не знаешь. Ты уже попробовала эту жизнь, Лея. Ты по-другому не сумеешь.

— Но почему бы не попытаться? 

Лея пожимает плечами, но уверенность тает в воздухе, слабеет, как запах кофе, который нервно допивают родители в кухне. В затылке, там, где этот проклятый имплант нового поколения, назойливо зудит признание правоты Андерсона. В которую Лее не хочется верить.

Но правда в том, что она — биотик. А на них на гражданке всегда будут смотреть с подозрением, всегда будут сторониться.

Правда в том, что она — биотик, единственный выживший в кровавой бане в песках Акузы, где планируют поставить мемориал. Как только там станет безопасно, разумеется.

Правда в том, что она — биотик, импланты которого посчитали закоротившими в момент катастрофы.

И все, с кем она будет работать, начнут задавать вопросы. Не вслух, скорее всего, но хуже — про себя: «Не закоротят ли её импланты в неподходящий момент? И закоротило ли их в самом деле, или она просто опьянела от силы и уничтожила всех?» Даже если им сверху прикажут забыть обо всём и действовать, не забудут, не станут действовать.

Лее Шепард из Альянса уже не выйти.

Лея подтягивает колени к груди, а Андерсон понимающе — как будто прочитал мысли! — посмеивается:

— Думаю, ты и сама понимаешь, почему… С этого не соскочить, думаешь, я не пытался? Не пытался устроить себе нормальную, человеческую жизнь?

— И что вышло?

Лея знает ответ. Мама сотни, а то и тысячи раз рассказывала, что им с отцом повезло встретить друг друга в Альянсе, потому что люди с гражданки и люди с Альянса живут на разных планетах. Зачастую, к сожалению, в прямом смысле этого слова. Лея знает, что Андерсону сочувствие не нужно, уже — нет: прошло слишком много лет с его развода. Поэтому, приподняв брови, посмеивается, когда Андерсон немногословно хлопает по новеньким погонам на плечах.

— Так что вперёд, без-пяти-минут-штаб-лейтенант Шепард! 

Звание рядом с фамилией, как биотика с взрывчатым веществом, не сочетаются — оглушают Лею на мгновение, огненным ливнем окатывают с головы до пят. 

— Надеюсь, тебя не послали они? — с подозрением щурится Лея и ныряет в инструментрон.

Помеченное непрочитанным, на незакрытой корпоративной почте всё ещё висит письмо с тремя восклицательными знаками — его бы посчитать за спам. Но сине-белая эмблема Альянса не позволяет. Лея растягивает письмо на голо-экране и разворачивает к Андерсону. Белые буквы едва заметны в голубоватом свете комнаты.

— Что это? — морщится Андерсон, вчитываясь.

— Приглашение, — коротко фыркает Лея и сворачивает письмо. — На программу. Ты знаешь, какую.

— Понятия не имею…

— Эн-семь.

С протяжным вздохом Андресон откидывается в кресле назад, упираясь затылком в переборку. «Не знал», — понимает Лея. Озябшие пальцы ныряют в карманы спортивных штанов.

— Звучит плохо, — наконец констатирует она, когда молчание начинает затягиваться.

Голос неуверенно сипит.

— Думаю, ты заслужила, — выдыхает наконец Андерсон, но подниматься не торопится.

Лея скептически вскидывает бровь. Она знает об этой программе больше, чем может полагать Дэвид Андерсон: не только потому что после получения письма она облазила все форумы в сети и даркнете и выяснила, что участники программы дают подписку о неразглашении, но и потому что Джеймс Шепард, “Первый”, герой Элизиума, участник Скиллианского блица, мечтал попасть в программу N7 и стать универсальным бойцом, но его первое резюме завернули.

Второе отправить он не успел.

Лея рассерженно растёрла ладонью налившийся тяжестью кончик носа и поморщилась. 

Джеймс Шепард не смог попасть на N7, а её, случайную выжившую на Акузе, приглашают туда.

Это нелепость.

— Всё очень даже логично, — отзывается Андерсон, ёрзая в кресле. Кажется, Лея озвучила свои сомнения вслух. — Суть программы N7 — в выживании.

Внутри Леи в момент обрывается что-то, бьётся на тысячи осколков и звенит-звенит-звенит: звенит сиреной, звенит спасательным сигналом, звенит приборами в клинике, звенит выстрелами на похоронах, звенит обвинениями осиротевших семей. Лея торопится заткнуть уши космическими перезвонами ксилофона. 

— Они издеваются? — голос предательски дрожит и Лея хватает ртом воздух. — Издеваются, да?

— Лея…

Лея не слышит Андерсона — она в полумиге от того, чтобы не зарыдать — но заставляет себя проглотить тугой ком, перекрывший дыхание, и продолжить слушать, подняв голову. По губам Андерсона пробегает несмелая улыбка, которую он торопится спрятать, сдвигая брови к переносице.

— Такое предложение делается однажды в жизни, Лея. Я не буду говорить, что ты пожалеешь, если не воспользуешься шансом — это смешно, да и неправдоподобно. Но я точно знаю, что я не стал бы тем, кем я стал, без N7. 

— Отличным бойцом и надёжным другом? — шмыгнув носом, усмехается Лея.

— И это тоже. 

— Но… Выживать?..

— N7 — это непросто объяснить. Я… Рос в этом. Тогда идея этой программы только-только обкатывалась и, возможно, была не той, что сейчас. Но я могу сказать, что N7…

— Можешь? — ловит его на слове Лея и со смешком заговорщицки подаётся вперёд: — А как же подписка о неразглашении?

— А ты, я смотрю, времени даром не теряла. Значит, что-то тебя зацепило, да?

— Ты хотел рассказать, о чём программа эн-семь.

— О борьбе. 

Лея закатывает глаза, а Дэвид Андерсон раскатисто смеётся, так что его эхо его гогота дрожью прокатывается по переборкам. Где-то на кухне подрываются с места мать с отцом.

— N7 — программа, суть которой одним словом можно описать именно так. Борьба. Преодоление. Мне пришлось изрядно потаскать свой организм и психику, чтобы запомниться Джону Гриссому. Но в конце концов, каждая капля пота себя оправдала.

Лея с деланной брезгливостью морщит нос, и Андерсон снова смеётся, а она — вместе с ним. Отсмеявшись, Лея откашливается, поправляет воротник топа и качает головой:

— И всё-таки с меня хватит… Выживать.

Андерсон? уперевшись руками в колени, поднимается и спокойно пожимает плечами. Как пожелаешь, Шепард, — его вечный ответ, потому что он ей не командир и не родитель. Надёжный друг семьи, который исполняет свои обязанности безукоризненно. Пожалуй, он даже представить себе не может, насколько Лея ему благодарна…

— Андресон! — окликает она его у самой двери, за мгновение до прикосновения к центру управления; он оборачивается, едва приподняв брови. — Спасибо…

— Не за что, Шепард, — Андерсон растерянно приглаживает обритую голову (Лея без труда воображает, как волоски щекочут ладонь) и дёргает уголком губ: — И всё-таки ты подумай, Лея… В конце концов, некоторые говорят, что лучшее средство от сожалений — запах пороха.

Панель управления откликается тонким пиликаньем, дверь с шипением сдвигается в сторону — Лея укоризненно вздыхает:

— Нельзя чинить менталку, пока перебираешь ствол.

— Думаю, половина Альянса с тобой не согласится. 

— А другая?..

— А другая продолжит молча сходить с ума под свист оружия, — Дэвид Андерсон подмигивает ей, придерживая дверь, чтобы не захлопнулась. — На службе не найти нормальных, Лея. Как ни старайся. Война или служба, смерти или рутинный долг так или иначе отпечатываются на человеке. И там, где на гражданке от него могут шарахаться, в Альянсе ему протянут руку. 

— Ты так веришь в Альянс… 

Лея снова усаживается на кровати в позу лотоса, Андерсон обречённо покачивает головой:

— Я верю в то, что быть частью Альянса — иметь возможность хоть что-нибудь изменить. Выздоравливай, Лея.

Стоит двери за Андерсоном плотно закрыться, Лея падает на кровать, раскинув руки и ноги в стороны, и долго смотрит в мутный потолок. Так много она не разговаривала давно, и впервые по телу проносится физическое утомление, как после хорошего кардио. Даже мышцы приятно ломит.

Мама коварно подсылает отца позвать Лею к ужину, и Лея — о чудо! — соглашается. Она с наслаждением по маленьким кусочкам жуёт наспех приготовленную мамой запеканку и смотрит на родителей. Счастливых, спокойных, уверенных друг в друге и в завтрашнем дне родителей. За плечами у каждого — не одна операция, на груди у каждого — не одна медаль. Может быть, Андерсон прав и ей в самом деле место здесь, в Альянсе? 

В конце концов, её воспитали военные; в конце концов, её баюкали корабли…

В конце концов, ей снова и снова снится космос, бескрайний, манящий, неисследованный — голубовато-чёрный космос… И форма в тон ему. 

Лея Шепард подскакивает посреди ночи на кровати, сон слетает в сторону. Неоновые угловатые цифры инструментрона сообщают, что сейчас два часа ночи по местному времени. Что ж — пожимает плечами Лея, вводя код-пароль, — самое время дать ответ Альянсу.

Над формулировками Лея не думает долго: в Альянсе ценят действия, не слова.

Просто коротко пишет: «Согласна, какие документы предоставить?»

Письмо улетает, а Лея падает обратно на кровать и удовлетворённо прикрывает глаза.

Может быть, Андерсон прав и она пожалеет о своём решении, а может быть, это то, что сделать должно.

Во всяком случае, Джеймс Шепард хотел бы оказаться в N7…

2186, Цитадель

Едва различимый щелчок термозаряда, занимающего место в дробовике, действует магически. В зоне ожидания дока D24 не остаётся никого: ни развалившегося на два места озадаченного бизнесмена, ни фаната новостей, кажется, не оставляющего место перед терминалом, ни обнимающегося с женой-азари турианца.

Одна Лея Шепард.

И ствол дробовика в чешуйчатых лапах крогана.

Всё это уже было когда-то: и немая тишина с белым шумом волн вод Вермайра, и залитые жаждой крови глаза крогана, и чёрное — темнее зловнщего космоса — дуло. Только Лея Шепард тогда стояла в экипировке, держала пистолет под рукой и Кайдена с Эшли на подстраховке, а ещё — была невиновна.

— Ты спятил, Рекс? — нервно посмеивается Лея Шепард в ответ на обвинения и пытается отодвинуться от дробовика. — С чего бы мне тебя предавать?

Лея бормочет ещё что-то невразумительное про отцовские — или дедовские — доспехи не в силах перестать улыбаться с натянутым дружелюбием. Она толком и не помнит, как это было, где — да и было ли в самом деле! Помнит только, что сразу после этого Рекс назвал Шепард другом, а уже через несколько дней — наставил на неё дробовик.

Чернота дула недоверчиво покачивается, подступает к лицу, так что можно почувствовать отвратительный запах омни-геля. Лея Шепард туго сглатывает, делает ещё полшага назад, чудом не оступаясь: сама бы себе не поверила. Не после того, как шевельнулись предательски губы вслед собственному голосу на записи.

— Смелая попытка, Шепард! Но на этот раз слова не помогут.

Лея знает. Потому что и слов никаких у неё нет. Ни слов, ни мыслей — ничего, кроме шума сердца в ушах и дрожи в немеющих кончиках пальцев. Гулкий голос Рекса обещает быструю смерть — выстрел в голову. Холодный металл дробовика прижимается ко лбу. Лея медлит. Думает, почему гражданские — и не только — нерасторопные в бытовых мелочах, заслышав звуки оружия, становятся неуловимей вспышки света. Думает, что Рексу, чтобы её убить, нужно было ходить тише и прикрутить на дробовик самодельный глушитель. А потом невидимая сила толкает её в спину, как тогда, много лет назад на Акузе: «Шепард, не стой столбом!»

Сгусток кинетической энергии вбивается в пол через миг после того, как Лея кувырком укатывается за колонну. По голени прокатывается огненно-кипучая боль (задело всё-таки по касательной!). Мир теряет краски, словно бы Цитадель накрывают стремительные, неправильно густые сумерки. Сердце бьётся гулко. Может быть, даже слишком, так что Рекс со своим звериным чутьем чувствует: не может не чувствовать вскипающий в венах, сковывающий жгучей дрожью всё тело страх.

— Перед тем, как ты умрёшь, скажу, что я отзываю своих воинов с Земли! Если мой народ погибнет, то и твой погибнет тоже!

«Дрянь! — обхватив часто пульсирующий кровавый ожог прохладной ладонью, Лея всем телом вжимается в колонну и стискивает зубы до хруста. — Его народ… Мы не за один народ сражаемся! Если погибнет Земля, погибнут все остальные!» Взгляд лихорадочно мечется по зале ожидания: дрожащие гребни, спины, мелко вибрирующие сидения, выбоины в полу — всё сливается в голубовато-лиловую пелену. За бронированным стеклопластиком КПП серо-синими пятнами суетятся, хватаясь за «Мстители», сотрудники СБЦ, в паре метров валяется один из них, оглушённый. Рядом — «Палач», не привычный, с чёрных рынков Омеги, но тоже надёжный. Дотянуться бы.

Выжить.

Лея осторожно высовывается из-за угла. Тень крогана, уродливо вытянутая, распластанная на исцарапанном ногами полу, неотвратимо приближается; Рекс безошибочно направляет дробовик в её сторону.

— Нужно поискать другой выход, Рекс! — кричит Лея, опять прижимаясь к колонне.

— Другой выход нужно было искать на Вермайре! Но я ошибся, поверил тебе. Каким же я был дураком!

«И я была наивной дурой!» — беззвучно выдыхает Лея Шепард. Холод не то металла, не то ужаса, ползёт по коже мурашками вниз. Эти слова адресованы Рексу, но звучат не для него: вибрирующая надежда для неё, сигнал к действию для коммандера Бейли, мгновение назад перехватившему её взгляд. Только бы понял.

Только бы прикрыл спину.

— Что замолчала, Шепард? В чём дело? Есть ствол, но нет Эшли, чтобы сделать за тебя грязную работу?

Лея Шепард прикусывает губу до боли и крови и беззвучно неровно смеётся, следя за шевелением тени на стенах. Сердце грохочет бешено, в венах вскипает кровь. Рекс уже близко. Так близко, что его блеклое, размытое, полупрозрачное, мутное отражение неторопливо скользит вдоль окон КПП. Так близко, что почти отомстил.

— Ты трусиха и предательница! — рокочет Рекс, желая быть услышанным всей Цитаделью, наверное; но его голос тут же тонет в посвистывающем треске очереди из винтовки.

М-8 хороша всем — разве что термозаряды расходует быстрее, чем убьёт крогана — но для Леи мгновения растягиваются в часы. Она рывком выкатывается из укрытия пистолету навстречу, потому что находиться рядом с раненым разъяренным кроганом безоружной так же нелепо и бестолково, как пытаться голыми руками задушить молотильщика.

А ещё потому что хочет, чтобы Рекс её видел. Видел, что она не боится его.

Передернув затвор «Палача», Лея Шепард коротко касается тёплой шеи сержанта СБЦ. В подушечках пальцев отпечатывается пульс, непонятно только, чей — едва уловимый сержантский или болезненный Леин.

Очередь из винтовки Бейли с хрустом впечатывает Рекса в стекло. Лея Шепард мягко вскакивает, сжимая обеими руками пистолет, и за два широких шага становится плечом к плечу с коммандером Бейли.

Они держат Рекса на мушке. Коммандер Бейли не стреляет, потому что пытается заменить термозаряд в перегретой винтовке. Лея Шепард — опять не смеет выстрелить. А Рекс, распластанный на стекле, истекающий кровью, изрешеченный двумя винтовками подчистую, Рекс смотрит всё с той же слепой яркостью, кровью залившей глаза. Всё так же направляет на неё дробовик.

— Я… Знаю… Что… Ты сделала… Шепард.

И хотя ствол в ослабевших лапах мотыляет из стороны в сторону, Лея Шепард уверена: Урднот Рекс не промажет. Палец намертво примерзает к спусковому крючку. Выстрелить гораздо легче, чем переубедить; правда на стороне того, кто выстрелил раньше. Такова философия кроганов. Может быть, с ними давно стоило поговорить на их языке?

Лея Шепард стреляет и закрывает глаза. Волной тошноты её накрывает звон скачущих по полу осколков, вязкий звук упавшего тела и предсметрный яростный вопль крогана, тонущий в хрусте огромного куска стекла. Лею Шепард штормит, пистолет вываливается из рук, отдача — несильная, но возвратившаяся как будто издалека — и боль в обожженной ноге лишают равновесия.

Лея тяжело садится тут же, на холодный пол, усыпанный выбоинами от выстрелов дробовика, и осторожно срывает с опухшей кожи кусок жёсткой ткани. По пальцам вязко сползает тёмная красная кровь.

— Шепард! Что это было, черт побери?

Коммандер Бейли присаживается перед ней и торопливо запускает на инструментроне сканер первичной диагностики. Лея не шевелится. Оторопело глядя в разбитое стекло, только что поглотившее Рекса, она шепчет:

— Мы… Не сошлись во мнениях по одному вопросу. Но я надеялась, что до этого не дойдёт. — На периферии зрения торопливо моргает инструментрон Бейли, оповещая о завершении сканирования, и Лея медленно оборачивается к нему: — Как там?

— Кажется, просто царапина, — с явным облегчением выдыхает Бейли и, скрыв инструментрон, подставляет Лее Шепард плечо. — Вы даже не пытались защищаться.

— Не каждый день в тебя тычет дробовиком разъяренный кроган. Всё больше как-то лазеры Жнецов, — невесело кряхтит она в ответ, позволяя себя поднять.

— Да? А я думал, это для вас ещё лёгкий день.

Лея коротко мрачно посмеивается и, едва сделав шаг, бесцеремонно всем телом наваливается на коммандера Бейли. Ноги не держат не то от боли, не то от пережитого ужаса. Сходиться лицом к лицу с кроганом всё-таки не одно и то же, что выходить один на один со Жнецом.

Кроганы непредсказуемее.

— Вы мне жизнь спасли. Спасибо.

— Просто выполнил свою работу, — не без самолюбования улыбается Бейли и смущённо добавляет. — Ну и вернул вам долг.

Док D24 оживает. Поднимаются с пола, выползают из-под кресел, выкатываются из углов испуганные гражданские и ошарашенные безоружные военные. Воздух гудит от вибраций инструментронов, гарнитур и разноголосья. Все обеспокоены, все напуганы — все живы. Слабость накатывает снова, когда коммандер Бейли отдаёт приказ своим людям прибрать всё этажом ниже, Лея спотыкается на ровном месте.

Бейли заботливо прижимает её к себе покрепче и выглядывается в лицо, наверное, бледно-серое, как через пару часов после «Лазаря».

— Может, всё-таки в Гуэрта?

Лея мотает головой и с усилием, переборов ком тошноты в районе груди, усмехается уголком губ:

— Не нужно. Сами же сказали: царапина. Давайте к вам. Вы мне дадите обработать ногу панацелином, не возвращаться же мне на «Нормандию» в таком виде, а я дам показания. Вам ведь по-любому ещё рапорты строчить.

Коммандер Бейли мрачно кряхтит, проклиная на все лады бюрократов и крючкотворцев, пока они на разные ноги хромают к лифту. Лея Шепард слушает шипящие ругательства, смотрит на мелькающую перед глазами серо-синюю форму СБЦ и невольно вспоминает Гарруса Вакариана. Ещё вчера он восхищался чудесами дипломатии, позволившими ей примирить кварианцев и гетов, турианцев и кроганов.

А сегодня — Лея Шепард кидает короткий взгляд через плечо, едва ВИ Цитадели оповещает, что лифт отправляется в Посольства, и видит осколки, пятна крови, следы выстрелов повсюду — она его подвела.

Онтаром, 2183

Спектровский пистолет, ещё толком не пристрелянный, в руке лежит ровно, почти невесомо. Не дрожит. И не дрогнет.

Сощурившись и почти не дыша, Лея Шепард смотрит вперёд и в прицеле видит только жёлтый шестиугольник Цербера.

Она, конечно, говорит Тумсу, что всё ради закона, ради порядка, ради его спасения, но эти слова теряются в голосах, в шуме приборов — растворяются в наэлектризованном дезинфицированном воздухе. Ученый с эмблемой Цербера на плече что-то лопочет, оправдываясь, пытаясь подкупить, умоляя. Капрал Тумс надвигается на него, размахивает (название ствола), рычит о мести и опытах. А у Леи в ушах звенит визг молотильщика, поглощающий предсмертные вопли сослуживцев, один за другим, заглушающий хлюпанье крови и хруст костей. Пальцы прирастают к рукояти пистолета намертво.

— Мне плевать! Плевать на закон! Я должен убить его, Шепард! — врывается в разум голос капрала Тумса, звуки рассыпаются царапучим песком, а он повторяет, как заведённый: — Меня пытали! Я выжил, стал лабораторной мышью. А ты обошлась лишь парой царапин и репутацией!..

— Нет, — одними губами перебивает его Лея Шепард, чувствуя, как сжимаются связки, и коротким взглядом обрывает Тумса.

Он не знает, что она вынесла. Никто не знает.

И ей хочется расквитаться за это не меньше, чем Тумсу.

Лея Шепард жмёт на спусковой крючок легко, но смотрит не на ученишку — на капрала Тумса. Когда хлопает выстрел и тело с грохотом валится на пол, заливая красной кровью просветы меж плит, Тумс сперва дёргается, как от оплеухи, а потом выдыхает, сжимает кулаки и поднимает голову. Он смотрит даже не на Шепард — мимо, на двери. По лицу его прокатывается волна облегчения: уголки губ опускаются, расправляется складка на лбу, глаза прикрываются…

Кайден сейчас соображает быстрее Леи и ловит Тумса за секунду до того, как он упадёт рядом с церберовцем. Тумс хватается за предплечье Аленко, благодарно кивает и даже не пытается отстраниться. Его штормит и мотает из стороны в сторону, словно бы этим выстрелом Лея Шепард выбила из него остатки адреналина, на которых он бегал по лаборатории последние сутки, лишившись отряда. Тумс хрипит, булькает с облегчением, как ВИ, у которого отключили питание, что всё наконец-то закончилось. А Кайден Аленко, закинув руку капрала Тумса на шею, вместе с ним покидает поле зрения Леи. За спиной с шипением раскрываются двери, отстукивают по плитке быстрые короткие шаги, и трехпалая ладонь ложится на плечо.

— Шепард? — рычаще рокочет над головой Гаррус Вакариан. — Мы идём?

Холодная судорога проносится по телу. Пистолет после выстрела кажется тяжелее и не с первого раза пристегивается к набедренной кобуре. Лея Шепард выдыхает, запрокинув голову, коротко, громко, полно и, мимоходом сбросив ладонь Гарруса, проходит к дверям:

— Да. Уходим отсюда. Альянс со всем разберётся.

Лея Шепард не оборачивается, когда покидает лабораторию. Даже не смотрит, следует ли за ней Гаррус (впрочем, слышит и чувствует его тяжёлое недоумённое дыхание затылком), только встревоженно перебирает кончиками пальцев кожу там, где, должно быть, натянуты связки. Вверх-вниз. Вверх-вниз. И старается выдыхать полно, расслабленно — только бы голос не хрипел больше так надрывно.

Когда они выходят из бункера, Лея рефлекторно прикрывает лицо ладонью: Ньютон неприятно засвечивает прямо в глаза. Справа Гаррус тоже недовольно шипит, а потом присаживается на выступ у кодового замка и отрывисто спрашивает:

— Ну и зачем?

Лея Шепард неопределённо ведёт плечом и уходит от вопроса в сторону, чтобы дать команду Джокеру связаться с Пятой флотилией. Тумса, конечно, жаль, но она уже помогла ему всем, чем могла: остальное — дело Альянса. Особенно если им и вправду не всё равно на своих солдат. Джокер сегодня на удивление не словоохотлив: просто обещает сделать всё в лучшем виде, но предупреждает, что придётся подождать ближайшего к системе Ньютона корабля Пятой флотилии. Понятливо кивнув скорее себе, чем ему, Лея Шепард возвращается к Гаррусу. А он смотрит на неё снизу вверх такими жгуче проницательными иссиня-чёрными глазами, что Лее кажется: видит её насквозь.

Но подходить к Аленко и Тумсу — хуже.

— Ты могла бы его сдать Альянсу.

Гаррус Вакариан говорит мягко, даже несколько бархатно, без отвратительного грубого нажима, без демонстрации своего превосходства, чем страдают многие офицеры СБЦ, но у Леи Шепард всё равно ощущение, будто бы она на допросе. Или, как минимум, на проверке профпригодности. Гаррусу ведь даже её ответ не нужен. Выставив снайперскую винтовку перед собой (Лея невольно проглатывает завистливый вздох: Волков-VII выглядит как само совершенство), он задумчиво поглаживает пальцами ствол и бормочет вполголоса:

— У Альянса больше ресурсов. Он с лёгкостью бы прижучил лабораторию. А то и не одну.

Лея Шепард фыркает:

— Едва ли.

И, перехватив его растерянный (насколько можно доверять нечитаемым турианским лицам) взгляд, присаживается рядом. Ньютон продолжает слепить сквозь серо-зеленоватую атмосферу планеты, но в тени конструкций, уходящих под землю, даже на него смотреть становится легче. Лея, насколько ей позволяет экипировка, утыкается затылком в холодную гладкую стену лаборатории и с наслаждением вытягивает уставшие ноги.

— Это Цербер, Гаррус, — после недолгого молчания, не ради того, чтобы собраться с мыслями, но ради того, чтобы просто говорить, наконец выдаёт Лея и надтреснуто посмеивается. — Ты, может, не помнишь. Кайден с Эшли — да. Они убили Кахоку. Целого адмирала. Военного, который назвал Цербер секретным отделом Альянса. Хорошего адмирала. Хорошего человека. А все считают это несчастным случаем. Неужели ты думаешь, что сейчас всё сложилось бы по-другому?

Лея одобрительно кивает Кайдену Аленко, который оборачивается, прежде чем ввести капралу Тумсу, покачивающемуся из стороны в стороны и сжимающего голову так, что, кажется, вот-вот раздавит, успокоительное, и разминает затёкшую шею.

— Тебе полегчало, Шепард?

На этот раз Гаррус говорит без утайки, без сглаживаний: не спрашивает — упрекает.

— А тебе? — не остаётся в долгу Лея, украдкой касаясь горла. — Когда ты застрелил Салеона?

— Это другое, — края мандибул Гарруса подрагивают, наверное, в раздражении. — Я сделал то, что должен был. То, с чем не справилась СБЦ. Защитил тех, до кого не добрались его склизкие пальцы. Ты сама видела, сколько и какой крови в этой лаборатории. Его смерть спасла жизни многих. Не нужно меня упрекать.

— Я вовсе не упрекала, Гаррус. Просто… Пойми. Я тоже… Тоже спасла тех, кого могли загубить эксперименты Цербера. — Лея печально глядит, как Кайден Аленко помогает Тумсу присесть у ближайшей конструкции, и выдыхает: — И капрала.

— За этим стоит какая-то история? — помолчав, аккуратно интересуется Гаррус.

Из Гарруса Вакариана вышел бы отличный офицер СБЦ — лучше многих. Проницательный, рассудительный, наблюдательный, справедливый. Но, разве что, слишком стремительный: не каждый способен вынести его обманчиво мягкий напор. Сейчас Лея Шепард не может. Она сперва оторопело моргает, а потом торопливо мотает головой, без труда предполагая следующий вопрос.

Нет, она не расскажет об Акузе и о том, что там с ней творилось, ни Гаррусу, ни кому бы то ни было ещё.

Лея Шепард вернула голос после Акузы. Но так и не научилась об этом говорить.

Лея Шепард сжимает руки в кулаки — только бы не заметил никто мелкую дрожь пальцев — и, чтобы точно увести Гарруса подальше от размышлений об Акузе, о Цербере, о ней, с мягкой улыбкой не приказывает — предлагает:

— Когда Тумса наконец заберут… Сядешь за руль?

Корабль Коллекционеров, 2185

О том, что «Цербер» забыл восстановить ей кое-что поважнее, чем расползающаяся по швам кожа, Лее Шепард ненавязчиво сообщает Гаррус Вакариан, едва его раскуроченная челюсть заживает ровно настолько, чтобы издаваемые шуршащие звуки были понятны системе перевода. Лея, как и каждый день до этого, заглядывает к нему после ужина, разобравшись с рассеянной по Омеге эпидемией, продезинфицированная трижды (ИИ «Нормандии», Мордином и Чаквас), в медотсек. Доктор Чаквас категорически отказывается разрешать ему переселяться поближе к главной батарее. До полного выздоровления — как говорит она.

А Лея смотрит на пропитанные чернильной синевой повязки на челюсти и качает головой: полное выздоровление тут наступит нескоро. Когда Лея неловко присаживается на край койки в медблоке, длинные пальцы Гарруса с хрустом прокручивают стороны кубик Рубика: ему скучно. При виде Леи он немного оживляется, приподнимается на подушках повыше и спрашивает вполголоса, полушёпотом — мандибулы едва шевелятся — наверное, ему ещё больно:

— Почему ты не выстрелила?

— О чём ты? — с полуухмылкой хмурится Лея Шепард.

Притвориться, что она не понимает, о чём речь, очень легко. Только пальцы с досадой впиваются в край койки.

Понимает: помнит. Чуть ли не каждую ночь прокручивает в голове по фрагментам тот вечер на Омеге, когда Гаррус всунул ей в руки снайперку — «Прикрой меня, Шепард! Я поменяю позицию!» — а она растерянно вертела её в руках, не понимая, как правильнее её держать, смотрела в прицел, видела макушку саларианца, но спусковой крючок нажать не сумела.

— Ты знаешь, о чём я, Шепард, — рокочет Гаррус, и Лею прошибает холодными мурашками.

Гаррус Вакариан видел её в бою меньше одного раза — и первым понял, что-то не так. Может быть, потому что Лея отчаянно мазала из всего, что тяжелее и больше пистолета. Может быть, потому что сотрудника СБЦ из Гарруса все же не вытащить, и он попросту живёт в мире мелких деталей.

А может быть, он просто слишком хорошо её знает — лучше, чем «Цербер».

— Знаю. Думаю, просто я — это уже не совсем я… — болезненно морщится Лея, вглядываясь в своё отражение в мутном стекле медблока.

Гаррус разочарованно прищёлкивает мандибулами и касается раскуроченной челюсти.

Как только Чаквас разрешает ему переступить порог медотсека, Гаррус теснит Джейкоба в, обновляя арсенал после каждой вылазки: иногда бандиты с Омеги таскают с собой неплохое оружие, которому грех пропадать в пыли. Вызволять оперативника «Цербера» — перед Призраком, как ни противно, очки зарабатывать нужно — из лап «Затмения» Лея берёт Гарруса (кто, как не Архангел, знает все их уловки и слабости) и Касуми: действовать нужно быстро и тихо. Поэтому Лея прикручивает к «Палачу» глушитель.

Гаррус, проверяющий свою винтовку, долго смотрит на неё через визор: Лея кожей ощущает его пристальный взгляд, а кроме того, видит мутное отражение в металлических стенах отсека. Чуть быстрее и резче, чем следовало бы, загоняет термозаряд в магазин.

— Почему не берёшь винтовку?

Лея недовольно ведёт плечом, пистолет примагничивается к бедру:

— Пистолет надёжнее.

Она хочет выйти, готовиться к высадке — Гаррус прихватывает её за плечо:

— Что-то не так, Шепард? Ты же была хорошим снайпером.

— Да она и сейчас стрелок отличный, — считает должным отметить Джейкоб, наблюдающий за сборами Касуми.

— Я сказал: снайпер. Каждый снайпер — стрелок, но не каждый стрелок — снайпер.

Фраза пулевым прошибает сознание.

И после возвращения на «Нормандию» Лея, ещё пыльная, запыхавшаяся и злая, как кроган с уязвлённым самолюбием после десятка пуль, пролетевших перед самым носом и покорёживших неудачную броню, врывается в главную батарею, отвлекая Гарруса Вакариана от методичной калибровки новых турианских орудий, прикрученных к «Нормандии».

— Помоги мне вспомнить, какого быть снайпером.

Лея Шепард решительно сжимает руки в кулаки. Гаррус Вакариан едва подёргивает мандибулами — будто бы усмехается.

Лею Шепард уже не раз учили стрелять из снайперки: сначала отец, потом парнишка на Акузе, потом специалисты N7, вынудившие овладеть всеми видами оружия. И каждый из учителей, снова и снова повторял слова отца: «Терпение и дыхание — вот настоящее оружие снайпера. Его мир — это прицел. Он видит только цель, существует ради неё».

И Лея Шепард стискивает зубы, терпит и натужно дышит, в очередной раз перебирая в арсенале снайперскую винтовку. Про специалистов всегда говорят, что у них руки помнят. У Леи Шепард всё наоборот — руки каждый раз берут винтовку неправильно, и тогда когти Гарруса легонько постукивают по пальцам, заставляя их вспоминать, как обнимать снайперку.

Раз в три дня стабильно Лея Шепард находит предлог, под которым умудряется спровадить Джейкоба или на помощь Миранде, или в бар к Касуми, просит СУЗИ на три часа заблокировать вход в оружейную, а сама остаётся с Гаррусом.

На Омеге, впрочем, тоже немало укромных пустующих проулков и оружия — особенно, после зачистки банд — и достаточно разумных людей и ксеносов, не высказывающих отъявленный интерес, зачем турианец и человеческая женщина стреляют по пустым банкам и контейнерам.

После очередного уединения Джокер начинает отпускать болезненно колкие шутки о взаимокалибровке и её последствиях, но даже не представляет, насколько близок к правде и насколько от неё далёк.

Гаррус калибрует Лею — настраивает на работу с винтовками. Разбирает, собирает, заставляет пальцы привыкать к мелким пулям, к прикладу, вплотную вжимающемуся в плечо, к прицелу.

И каждый раз, возвращая винтовки на место, напоминает: для снайпера главное — цель.

У Леи Шепард цель — вернуться.

Вернуться довольно непросто, когда половина Галактики хочет тебя убить (включая текущего работодателя), а убийцы мертвы уже как пятьдесят тысяч лет.

На корабле Коллекционеров у Леи Шепард появляется новая цель: надрать задницу Призраку. Правда, для начала нужно всё-таки возвратиться.

Прижавшись грудью к ящикам и чувствуя, как горячо бьётся в крови панацелин, Лея Шепард видит, как выкуривают из укрытия Гарруса, чтобы окружить.

Пистолет слишком далеко — слишком близко Коллекционер с лазером, и Касуми не видно, не слышно. Рядом только винтовка, старенький «Богомол», видимо, кого-то из колонистов. Без церберовских наворотов, с одним патроном в обойме и девятью —

в запасе. Но выбора у неё тоже нет.

Лея подтягивает к себе винтовку, твёрдо упирает локоть в ящик, плотно вжимает затыльник в плечо, прижимается щекой к прикладу. В прицеле маячит и покачивается хищно озирающийся Коллекционер — Лея выравнивает линию.

Его широкий лоб аккурат на пересечении линий.

Лея Шепард выдыхает. И нажимает спусковой крючок.

«Первый».

Пуля вылетает легко, импульсом, стремительной частицей света, и за перестрелкой Лея даже не чувствует, как стонет плечо, пока перезаряжает винтовку.

Хватает в прицел Коллекционера, пустившего со свистом голубоватый свет из штурмовой винтовки над её головой. Выдох. Касание. Выстрел.

«Второй».

Лея действует почти бездумно — только считает.

От первого до девятого.

На десятом — голова Предвестника рассыпается золотисто-зелеными ошметками жуков, и в зале повисает звенящая тишина, которая пахнет кровью, электричеством и немного — горелой плотью. Лея Шепард перемахивает через ящики, обходит колонну и подбегает к Гаррусу.

Жив.

— Отличный выстрел, — смахивая со лба зелёную гниль, пыхтит Гаррус.

Термозаряд с щелчком поддаётся жёсткому толчку и занимает своё место в магазине. Лея бережно и твёрдо прижимает к груди винтовку, как, наверное, мать баюкает утомившего её ребёнка, кивком головы просит Касуми разведать обстановку впереди. Та безмолвно и беззвучно сливается с пространством, а Лея подходит к Гаррусу и протягивает ему ладонь. Он поднимается сам, аккуратно оставляя ящики с пометкой «взрывоопасно», оценивающим взглядом сквозь визор глядит на неё с винтовкой и повторяет:

— Одна пуля — один эээ, — Гаррус озадаченно мычит, разглядывая зеленовато-лиловые пятна под ногами, — труп. Замечательно.

Его мандибулы дрожат и, наверное, если бы раны на костной коросте зарастались быстрее, Лее бы повезло увидеть улыбку турианца. Ей думается, что это явление в галактике даже более редкое, чем Жнецы, и она беззастенчиво счастливо отвечает ему тёплой улыбкой:

— Просто у меня был неземной учитель.

— Что я слышу, капитан! Кажется, кто-то научился каламбурить, — оглушительным треском помех оживает наушник, и тут же слышится смешок Джокера.

Лее прикладывает два пальца к уху, вслушиваясь в родной до тёплых мурашек голос среди помех, и едва ли не кричит, оглушённая перестрелкой и собственным успехом:

— Джокер! Слышу тебя! Командуй, куда дальше.

— Как пожелаете, капитан.

Джокер прокладывает ей маршрут вон из ловушки Коллекционеров, а Лея сжимает винтовку и ей кажется, что теперь её шаги — куда увереннее.

Земля, 2177

— Она молчит уже два месяца. Если так пойдёт и дальше, то её возвращение на службу окажется под большим вопросом. Альянсу тоже не хочется дольше положенного тратиться на реабилитацию бесперспективных сотрудников. Более того, они уже намекают, что если бы на Акузе выжил кто-то ещё… — капитан Андерсон кривится, готовый сплюнуть прямо на больничный пол. — Чтоб их.

— Ну так сделайте что-нибудь! Почему врачи ничего не предпринимают? — раздражённо поджимает тонкие губы мама.

— Её немота имеет, насколько я понял, не физические причины. Всё дело… В голове.

— То есть моя дочь сошла с ума. Интересно.

— Ханна! — отец, до это молча глядевший сквозь бронированное окно в палату, отворачивается, чтобы сжать плечо матери. — Прекращай. На её глазах погибли все, с кем она служила и училась. Тут не каждый бывалый боец останется в здравом уме.

— Незнакомая планета, молотильщик и ужасная гибель сослуживцев, — бормочет вполголоса Андерсон и тоже косится в палату. — Местные психотерапевты полагают, что немота — проявление посттравматического синдрома. Всё было бы легче, если бы Лей… Лея легче шла на контакт. Сменилось уже пять психотерапевтов. Они не знают, с какой стороны зайти.

— Значит, у них пора отобрать лицензии.

— А может быть, оно и к лучшему? Лее всё же не место в Альянсе…

Отец выдыхает это вкрадчиво, осторожно приобнимая маму со спины, но она немедленно сбрасывает его ладони, складывает руки под грудью и рывком разворачивается на каблуках.

— Когда Лея поступила в академию Альянса, едва окончив школу, да, я была против. Но посмотри: она хороший инженер, когда дело касается безопасности систем, ей доступны новейшие импланты, не превращающие биотику в большую проблему, как на гражданке. Ей присвоено новое звание. К тому же — до Акузы — она планировала пройти подготовку N7 вместе с каким-то парнишкой с курса. И, если я знаю свою дочь, а я не могу не знать своего ребёнка, она не отступится. А вот если её турнут из Альянса — это её добьёт.

— Ханна, ты, конечно… — кряхтит, но не договаривает капитан Андерсон, рассеянно приглаживая короткие пепельно-тёмные волосы. — Но на самом деле мне тоже кажется, что у твоей дочери отличные перспективы. Да и время ещё есть. Посмотрим.

Отец многозначительно качает головой и вздыхает, не найдя слов. А после, так же, без слов, протягивает капитану Андерсону крепкую ладонь, сверкая кривым пятном давно зарубцевавшегося ожога во всё предплечье:

— Спасибо, Дэвид, что присматриваешь за нашей девочкой. Мы… Не всегда можем быть рядом.

Капитан Дэвид Андерсон с короткой усмешкой пожимает руку отца:

— Сочтемся, Шепард.

Лея Шепард сидит по-турецки на койке в своей одиночной палате психоневрологического отделения реабилитационного центра Альянса где-то в северной Европе и слушает этот диалог, во все глаза глядя на родителей через стекло палаты. Вообще-то в палату не должен проникать никакой звук, но родители не то случайно, не то нарочно стоят у двери так, что датчики не дают ей запечататься. 

Лея всё слышит. И ярость капитана Андерсона на безразличие Альянса к солдатам. И мамино восхищение её упорством. И папину боль.

Когда мама сбрасывает руки отца и яростно надвигается на него, даром что тоненькая и хрупкая, Лее очень хочется обнять его, поцеловать в колючую щёку и говорить, что с ней всё хорошо.

Лее Шепард очень хочется говорить. Но каждое слово словно бы влетает в прочный биотический барьер: рассыпается пулями-песчинками и больно бьёт отдачей внутри.

Лея Шепард машет рукой родителям на прощание (интересно, когда ещё она увидит их вдвоём?) и невольно вытягивается, разве что по стойке смирно не вскакивая, когда в палату заглядывает капитан Андерсон. Он стоит, уперевшись рукой в косяк, и долго-долго смотрит на неё тёмными, но почему-то мягкими глазами. Лея вскидывает бровь.

— Сегодня придёт новый специалист. Пожалуйста, постарайся.

Лея прикрывает глаза и кивает так убедительно, как только может, а когда за Андерсоном запечатываются двери и кодовый замок вспыхивает оранжевым — время посещений закончилось, — падает навзничь на кровать.

Над головой — белый потолок с некрупными кругами равномерно мерцающих светодиодов, адаптирующихся под время суток и погоду. Вокруг — такие же белые стены, скромно-серая незапирающаяся дверь в санузел и маленькое окно наружу, из которого не видно ничего, кроме неба, дымчато-розового, как любимое мамино платье, на рассвете, а на закате бордово-золотистого, как пески Акузы, когда её оттуда эвакуировали.

Лея Шепард к окну не подходит.

А ещё вокруг — тишина. Тяжёлая, безграничная, она неудержимой волной вливается каждый раз, когда кто-то уходит, и давит на стены, двери, окна — распирает изнутри палату. Распирает Лею, едва ли не разрывая на части с каждым вдохом.

Лея растирает ладонями лицо. Они — все: родители, доктора, психотерапевты, служащие Альянса — полагают, что немота — её выбор. Что она не говорит, потому что где-то когда-то решила, что это лучший способ побороть стресс! Примерно об этом они твердят из раза в раз: вам нужно принять случившееся, попробуйте рассказать, что вас тяготит. Приходят все по очереди, сидят, смотрят на неё выжидающе (даже лично адмирал Стивен Хакетт, живая легенда космофлота Альянса, приходил представлять к награде и внеочередному званию!), а Лея открывает рот и тут же закрывает, потому что самой себе кажется рыбой, выброшенной на лёд. Немой, бьющейся в агонии, загнанной в ловушку.

Да и сама палата — куб льда, в котором Лея замурована докторами Альянса, скована по рукам и ногам блокатором биотики, который не изъять без кода доступа.

Лея Шепард пинает край койки, и голографическая табличка в воздухе покрывается рябью, дробятся буквы её имени, цифры её рождения, а где-то датчик движений посылает сигнал на пульт дежурной сестры.

Лея накрывает ладонью лоб. На тумбочке рядом лежит инструментрон: минимального доступа в экстранет хватит, чтобы пройти курсы повышения квалификации по криптоанализу — заняться есть чем. Лея не хочет и закрывает глаза.

В такой позе её обнаруживает психотерапевт. Новый мозгоправ. Очередной. 

Когда двери палаты тоненько пиликают, приветствуя врача, Лея едва приоткрывает глаз. Он один. В руках — простейший датапад, даже не инструметрон, на плечах не халат, не форма — гражданская одежда: камуфляжные штаны и мятая рубашка. Он проходит по палате свободно и усаживается на широкий подоконник. Лее приходится подняться и усесться по-турецки спиной к двери, чтобы на него посмотреть.

— Добрый день, Лея Шепард. Я ваш новый лечащий врач. Николас Шнейдер, — он сворачивает какое-то окно на датападе и улыбается. — Рассказывайте, что с вами. В общих чертах, конечно, я знаю, но хотелось бы услышать всё из первых уст.

Лея скептически хмыкает и глядит исподлобья на доктора. Николас Шнейдер выглядит сильно старше последнего её терапевта — молодой и слишком активной девушки, — но моложе многих. Ему где-то между тридцатью и пятьюдесятью, лицо порепано возрастом и, видимо, непогодой. Нос кривой, много раз переломанный, поперёк щеки — кривой шрам. «Успел огрести за работу? Бывший военный? Или рос на улице?» — вскидывает бровь Лея.

— Изучаете меня? Правильно. Я вас уже изучил, — он с усмешкой встряхивает датапад, и голубоватый экран на мгновение рассыпатеся в пиксели. — Спрашивайте, если интересно.

Лея Шепард клацает зубами напоказ.

— А! Точно! — доктор Шнейдер смеётся, обнажая крупные белые зубы. — Вы же не можете. Ну что, будем разбираться с этим?

Лея примирительно вздыхает (всё равно не может возразить) и закатывает глаза.

— Нет, мы можем остановиться, когда скажете. Но лучше пока не говорите. Это тот случай, когда психологу платят за молчание. И, к слову, ваш случай не сильно выдающийся. В практике — не моей, к сожалению, — такое встречалось, и я к встрече с вами хорошо подготовился. Тонну статей скачал. Хотите — почитаем вместе? Впрочем, молчание все равно знак согласия. Первая, кстати, как раз об этом…

Лея не успевает мотнуть головой, когда доктор Шнейдер открывает статью и начинает читать её хриплым голосом, нараспев, как сказку. И хотя Лея Шепард была предельно внимательна, прослушивая курс о первой психологической помощи, уже со второй страницы термины кажутся ей заклинаниями из фэнтези.

— Мне, знаете ли, нравится эта мысль, — закончив читать ей третью статью подряд, спрыгивает с подоконника доктор Николас Шнайдер и проходится туда-сюда, как раздражённый учитель. — Немота — это похороны. И ведь похоже на вас, разве нет? Вы выжили там, где многие погибли, и, возможно, где-то глубоко в душе полагаете, что вы тоже умерли. Или должны умереть. Но это неправда, Шепард. Вы живы — вот, что для вас должно быть во главе всего.

Лея, всё время сеанса сплетавшая косички из нитей штанов, легонько вздрагивает и поднимает голову.

Доктор Николас Шнайдер хищником улавливает это короткое телодвижение, в один шаг сокращает расстояние между ними, и сухая грубая рука ложится на плечо. По коже ползут холодные мурашки, Лея съеживается. Вернее, хочет съежиться, но доктор держит её крепко, и медленно, размеренно, внятно, так, чтобы было видно, как буквы рождаются на губах, произносит:

— Не хороните себя раньше времени, Шепард. Не стоит жить так, как будто вы уже умерли.

Доктор Николас Шнайдер завершает сеанс так же неожиданно, как начал, почти не прощаясь, и стремительно теряется за мутным стеклом палаты.

Проводив его глазами, Лея Шепард падает на кровать и переворачивается на левый бок, невидящим взглядом впиваясь в стену. Изнутри её рвёт вопль, плач, визг — чуждые онемевшему горлу звуки. Лея сжимает руку в кулак, и коротким слабым импульсом, отдающимся острой болью в затылке, бьёт в стену. Лея опять закрывает глаза.

Она знает, что будет дальше: то же, что было. Будут белые стены, белые халаты, монологи. Будет тонкая трубочка капельницы — продолжение вены. Будут по капле в руку (и дальше) вливаться витамины и безмятежное спокойствие, безразличие к миру. И, несмотря на лекарства, на терапию, будет немота, выгрызающая неровные пустоты в душе.

«Не хороните себя раньше времени, Шепард. Не стоит жить так, как будто вы уже умерли», — звучит эхом в сознании голос доктора Шнайдера, и Лее хочется рассмеяться, чтобы связки вибрировали, дрожали, чуть ли не лопались.

Он ошибся.

Лея Шепард умерла.

Умерла пятьдесят раз, прежде чем на пятьдесят первый кинуть гранату. И выстрелить.