Ночь дышала удивительным умиротворением. Мириам выбралась из палатки, на ходу пряча фамильный кинжал в ножны, и огляделась. Погружённый в сон лагерь тихонько колыхался на мягком влажном ветру, и его трепетание таяло в лесных звуках. Подле палаток мерцали костры, собирая вокруг себя дежурных и полуночников. Таких, как Мириам.

Кутаясь в серо-синюю куртку Стражей, Мириам направилась к отрядному костру. Сегодня дежурила Лелиана. Изящная и тонкая, она склонилась над лютней, бесшумно поглаживая мозолистыми пальцами струны, и что-то напевала — подбирала мелодию. Мириам неловко замерла за её плечом.

— Разрешишь?

Лелиана почти незаметно вздрогнула, но как ни в чём не бывало кивнула с дружелюбной улыбкой:

— Конечно. Разве я могу тебе запретить?

С отрывистым вздохом Мириам уселась рядом, вытянув ноги к огню. На измученных ферелденскими дорогами сапогах застыли пятна ночной росы — так небрежно, неаккуратно и до неправильности живо. Лелиана отложила лютню и, поправив кожаные полуперчатки, взглянула на Мириам с пониманием. Казалось, в этом вздохе и взгляде, сосредоточенном на сбитых носках, Лелиана прочитала то многое, что тревожило Мириам ежедневно и изредка не давало спать по ночам. И с таким же пониманием промолчала.

Тихо потрескивал костёр, а его искры терялись в россыпи звёзд. Мириам качнула головой и шепнула:

— Как поразительно сплетаются пути Создателя. И как… Непросто их пройти.

— И правда, — выдохнула Лелиана. — Но у тебя получается! Да, быть может, не так, как от тебя того ждут, но всё-таки получается. А быть предсказуемым — смертельно опасно.

Мириам усмехнулась и пожала плечами. Со стороны, пожалуй, было виднее, потому-то Лелиана говорила с такой стальной уверенностью, а Мириам была готова ей верить. У них была цель — остановить Мор любою ценой, и они к этой цели шли. Медленно, но верно следовали старым договорам Серых Стражей, а Создатель чинил им препятствия, из которых практически невозможно было выбраться живыми. Однако им удавалось.

Их не убили ни Порождения Тьмы, ни бандиты, ни гномы, ни големы, ни Антиванские Вороны, ни демоны, ни одержимые (ни даже Ведьма из Диких Земель, как бы ни пугал Алистер!) — они выжили, выстояли и даже помогали подниматься остальным. Вокруг их небольшого отряда собиралась самая настоящая армия, немного нестройная, совершенно разномастная, но всё-таки сильная. И сила её была не в дисциплине и, наверное, даже не в командире или обязательствах — в надежде на чистый рассвет, с которым по просторам Ферелдена растекутся покой и былая благодать.

В ожидании этого рассвета они сидели в темноте перед кострами, травя байки и потягивая пойло разной дряности и крепости. Мириам оглядела тёмные фигурки то там, то здесь мелькавшие у костров, и восхищённо улыбнулась. Это была лишь малая часть — гонцы, время от времени отправляющие отчёты начальству и готовые в решающий миг отправиться за подкреплением, чтобы объединёнными силами нанести решающий удар по Мору и Архидемону.

Почти так, как мечтал король.

Мириам тихонько рассмеялась. Собственный смех показался едким и надтреснутым. Лелиана, вновь взяв в руки лютню, помедлила и недоумённо приподняла бровь.

— Забавная получится легенда, да? — кивнула Мириам на лютню. — Двое юнцов собрали армию, которая в любое другое время перегрызлась бы между собой.

— Почему же легенда? — качнула головой Лелиана и невесомо перебрала струны. — Это будет самая настоящая песнь о Героине, которая опускалась на самое дно, пила саму тьму, но становилась лишь светлей и вела остальных навстречу свету.

Эти слова, растворившиеся в звенящих нотах простой и нежной мелодии, прозвучали так просто и правдиво, что у Мириам перехватило дыхание. Она хотела просипеть, действительно ли она выглядит такой, заслуживает ли таких слов — не смогла. Лишь уселась поудобнее на влажной траве и, отряхнув руки от земли, посмотрела на Лелиану.

Её лицо почему-то расплывалось.

— Знаешь, я была бы очень рада, если бы имела право написать о тебе песнь.

— Что?.. — Мириам моргнула, пытаясь избавиться от слёз: сколько дней уже не тревожили они её! — Конечно! Ты имеешь на это право, Лелиана. Больше, чем кто-либо!

Лелиана, отложив лютню, подсела поближе к костру и Мириам. Отведя взгляд в сторону леса, она растерянно пожала плечами:

— Когда мне привиделся сон, я была убеждена, что Создатель избрал меня для высшей цели, как когда-то избрал Андрасте. Однако с каждым днём я… Мне кажется, этот сон был о тебе. Я понимаю, наверное, это звучит странно, но ты ведь действительно повсюду рождаешь свет. И тепло. Мириам, за тобой идут, потому что этого хотят — не сомневайся. Даже Огрен. Даже ворчун Стэн. И я… Хочу. Ты можешь меня многому научить. И уже учишь. Впрочем, когда я тебя увидела, я было не поверила, что Создатель направил меня именно сюда — к тебе. Вы были довольно странными.

Мириам потянулась к Лелиане и взяла её за руку. Рука у неё была тёплая, твёрдая и жёсткая — натренированная жестокими интригами Орлея, тетивой лука да струнами лютни.

Их пальцы несмело переплелись.

— Знаешь, я было тоже засомневалась. Но ты так отчаянно хотела помогать. И так искренне верила, как я не умела никогда. Да и не умею… Это ты находишь свет там, где его нет; зажигаешь его там, где его никогда и не было, — шепнула Мириам, вглядываясь в живые и ясные, как родниковая вода, глаза Лелианы. — Словом, совершенно не важно, что значил тот сон. Куда важнее, что ты здесь и ты… Ты не просто одна из тех, кто сражается с Мором. Мне очень хорошо с тобой, Лелиана. Понимаешь?

  Когда Лелиана коротко кивнула, а потом потянулась за объятиями, Мириам ни на миг не усомнилась в её честности. Невидящими глазами уставившись в безмятежный сон лагеря, она сцепила кончики пальцев под лопатками Лелианы, и в груди её разлилось тепло. Не восторженно-трогательное спокойствие, накрывавшее Мириам рядом с Алистером, — это было тепло иного толка: умиротворённость и гармония, как если бы Мириам нашла в Лелиане частичку себя.

Разомкнув объятия, они сели близко-близко друг к другу. «Поразительно — размышляла Мириам, протягивая к костру озябшие пальцы, — как за эти дни мы стали близки. Лелиана, Алистер — кажется, ещё вчера мы были совершенно чужими людьми и даже знать не знали ничего друг о друге! А теперь… Я совершенно не представляю, как бы жила без них. Кажется, Мор всё-таки сближает людей». А Лелиана улыбалась, склонив голову к плечу. Её волосы казались рождёнными из пламени костра, а улыбка была поразительно искренней и живой.

Они сидели плечом к плечу, глядя то друг на друга, то на звёзды, рассказывали друг другу истории целую ночь.

И, как и все, ждали рассвет.

август, 2017

Сегодня долго гулять и шляться по крышам не получилось: ледяной августовский ливень обрушился на парней, загнав под козырёк ближайшего подъезда. Как только первые раскаты грома перестали греметь над головами, Фил предложил продолжить прогулку. Но Артём скептически принял его предложение: рубашка насквозь промокла, а футболка неприятно прилипла к телу. Да и кроссовки начинали подозрительно чавкать. Фил выглядел нисколько не лучше, но гораздо бодрее.

Помёрзнув под козырьком подъезда, они решили расходиться по домам.

— Пошли к тебе, — безапелляционно заявил Фил.

— А ты дома появляешься хоть иногда? — ехидно протянул Артём, доставая из кармана мелочь на автобус.

— Иногда, — Фил взъерошил мокрые волосы и тут же передёрнул плечами от холода. — Чтобы знали, что живой. И рано меня из собственников квартиры выписывать.

В квартире было тихо, душно и пыльно. Отец три дня назад уехал на рыбалку с мужиками и с тех пор Артём не очень-то и заботился о благосостоянии квартиры. Завтракал и ужинал он яичницей, а обед пропускал либо за играми, либо гуляя с Филом. Фил небрежно сбросил кеды в ближайший угол и, на ходу снимая белую футболку, почти прозрачную от воды, бросил:

— Пожрать есть что?

— А без еды никак? — отозвался Артём, распахивая белую дверь холодильника, увешанную разными стикерами-напоминалками.

В холодильнике повесилась мышь. В прямом смысле. К решётке под самым потолком за провод была примотана старая компьютерная мышка, которую Артём года два сломал в порыве гнева, а на мышке болтался ярко-оранжевый стикер. Артём приподнял бровь и, усмеяхаясь, отлепил стикер.

— Если ты нашёл мой подарок, Артём Александрович, значит, дела плохи, — вполголоса прочитал Артём. — Ай да батя… — потерев переносицу, продолжил читать: — И у тебя закончились яйца. Ну, или пришёл ещё кто-то, чтобы пожрать. Список на обороте.

Артём перевернул лист и присвистнул.

— Ты чего? — Фил подскочил сзади, вытираясь полотенцем, которое уже где-то нашёл.

Заглянув через плечо Артёма в холодильник, он расхохотался:

— Блин, надо матери сказать, что когда у нас кончился её авокадо — это ещё не мышь повесилась. И сколько она тут висит?

— Видимо, как отец отъехал, — Артём засунул список в карман джинсов. — Свари пожрать, а?

Фил ещё раз глянул на мышь и хмыкнул:

— Иди вон, яичницу сделай. Всё равно только ими и питаешься.

Артём поморщился. На яйца уже даже смотреть не хотелось. Фил ехидненько прищурился.

— Может, это не потому что я готовить больше ничего не умею, а потому что люблю глазунью.

— Вот и готовь, — пожал плечами Фил и направился в сторону его комнаты: — А я пока порублюсь.

Артём захлопнул холодильник, так что коробки на нём покачнулись, и крикнул вдогонку:

— Чёрт, ну что ты ломаешься, как девчонка? Что — слабо пойти приготовить?

— А тебе? — ехидно отозвался Фил.

Артём цокнул. Готовка не входила в список его талантов. Он мог приготовить простейшие блюда так, чтобы они были более-менее съедобными. Но это ему совсем не нравилось. Он часто вспоминал, как вкусно готовила простейшие блюда мама, втайне завидовал кулинарному таланту Фила и с аппетитом уминал его стряпню по несколько порций за раз.

— А ты научи! — взъерошил волосы Артём.

Фил на секунду как будто завис. А потом в коридоре послышались нарочито громкие шаги. Игнорируя Артёма, Фил прошёл в кухню и по-хозяйски принялся хлопать дверцами шкафчиков, пару раз заглянул в холодильник, видимо, в надежде, что там появится что-то помимо компьютерной мыши. Он то одобрительно угукал и кивал, то обречённо вздыхал и мотал головой. А потом выставлял на стол какие-то продукты. Остатки вермишели в пачке, недоеденный рис, скисшее молоко, яйца, невесть как затерявшаяся в закромах мука, маленький кусок старого сыра, чёрствый (но хотя бы не плесневый) чёрный хлеб.

— Вот, — поставив на стол большую миску, победно улыбнулся Фил.

— И… Что?.. — Артём оседлал стул и побарабанил пальцами по его спинке. — Мы вроде готовить собрались, а не выбрасывать.

— Ты! И из этого ты будешь готовить.

Артём сдержанно кашлянул. Фил хохотнул и пафосно продекламировал:

— Запеканка из ничего! Потрясающее блюдо практически из воздуха!

— Сам придумал? Долго над названием старался?

Фил насупился и проворчал, что по рассказам его матери это было фирменное блюдо девяностых. А потом, активно и воодушевлённо жестикулируя, принялся рассказывать, что это универсальное блюдо: главное — соблюдать сочетаемость продуктов. На непонимающий взгляд Артёма пояснил, что не стоит смешивать овощи и фрукты с молочными продуктами, например. А потом быстро оттараторил около десятка способов смешать продукты, лежащие на столе, без вреда для здоровья.

Артём запомнил запеканку из риса и рожек и гренки.

Фил вальяжно развалился на одном стуле, ноги закинул на другой и, скрестив руки на груди, принялся командовать Артёмом с особым наслаждением. Артём сперва перешучивался с ним и отчаянно пытался переложить готовку на друга. Но Фил как-то хитро обходил все его попытки и продолжал командовать Артёмом.

Артём уже начал опасаться, что придётся всё-таки готовить ему в одиночку, когда Фил присоединился. Правда, произошло это лишь тогда, когда Артём перестал справляться: гренки подгорали, вода для макарон кипела и выплескивалась на заляпанную плиту. Фил грациозно оттеснил Артёма от чернеющих гренок и принялся с воодушевлением переворачивать их и даже, кажется, замурчал под нос какую-то мелодийку.

Артём энтузиазма не разделял. Готовка его замучила уже на этапе придумывания блюда. Артём уже предчувствовал, что запеканка из ничего действительно получится из ничего: все ингредиенты испортятся до попадания в блюдо. А вот Фил настроя не терял и даже подбадривал Артёма рассказами о том, как пару раз едва не спалил дом в процессе жарки мяса.

Артёму вдруг нестерпимо захотелось шашлыков.

— Слушай, Фил, — Артём схватил ещё дымящуюся гренку и громко захрустел ею. — Погнали на шашлыки? Речка, полянка, мясо…

— Пацанов позовём — и вперёд, — легко согласился Фил. — Только, чур, мясо с меня.

— Конечно! — Артём хлопнул друга по плечу, мысленно выдыхая: он втайне надеялся на такой ответ.

Через минут пятнадцать парни поставили запеканку в духовку и со спокойной совестью пошли рубиться в игру. Только Фил коротко предупредил, что готовиться запеканка будет минут двадцать при определённой температуре.

Через десять минут по квартире протянулся запах горелого, горьковатым привкусом отдавшийся на языке. Фил по-собачьи повёл носом и, стянув наушники, сурово поглядел на Артёма. Тот пожал плечами: так мог пахнуть и подгоревший до чёрной корки хлеб.

— Ну смотри… — предостерегающе покачал головой Фил, и они снова нырнули в игру.

Через двадцать минут запах стал мощным, и Артёму пришлось достать из духовки запеканку с почерневшими боками.

Стараясь не обращать внимания на ядовитую ухмылочку молчащего Фила, Артём поставил запеканку на блюдо, распахнул настежь окно, и процедил:

— Кушать подано. Садитесь жрать. Пожалуйста.

Фил попробовал запеканку, прокашлялся и, щедро полив её кетчупом, оптимистично улыбнулся:

— Неплохо, правда. Для первого раза. Моя первая запеканка была такой же.

Фил лежит на кровати и лихорадочно листает ленту «ВКонтакте», только бы не слушать вопли отца над самым ухом. Он уже давным-давно всё выучил: непутёвый, бесперспективный, безнадёжный. Он уже давным-давно понял: если не слушать, то потом не будет больно — и даже обидно ни на йоту не будет.

Главное, когда отец орёт, брызжа слюной на боксёрскую грушу, сцепить зубы и кивать. Пусть думает, что ему стыдно, пусть думает, что он раскаивается, пусть думает, что он согласен и признаёт свою вину. Хотя это, конечно, ни разу не так.

Правая рука в гипсе затекает и зудит, Фил морщится и перекладывает телефон в левую. Правая безвольно бухается на мятую прохладную постель.

— Ты меня вообще слушаешь?! — отец не выдерживает и взмахивает рукой.

Новенький телефон — подарок на день рождения — с треском летит в угол комнаты. Фил подпрыгивает на ровном месте. Сломанное запястье простреливает болью даже под гипсовой лангетой.

— Ты совсем, что ли? — не остаётся в долгу Фил и сверлит отца взглядом исподлобья.

Они ненавидят друг друга — Фил это знает совершенно точно. Ему неприятно смотреть в синие-синие от гнева глаза отца и знать, что у него глаза такие же; ему противно думать, что всем, что у него есть, он обязан отцу; ему… Плевать. Фил опускает взгляд в пол и повторяет себе, как будто жмёт клавишу сверхспособности, которая ещё не накопилась: «Плевать, плевать, плевать!»

Не плевать.

Он подскакивает с кровати. Оказывается, они с отцом почти одного роста. А мамины подруги говорят, Фил ещё будет расти — значит, однажды может стать выше. Фил мечтает об этом: быть выше отца, быть не таким, как отец.

Фил болезненно потирает сломанную руку и бросает на него обозлённый взгляд. Во всяком случае, пытается. Пытается вложить в этот взгляд весь жгучий гнев, клокотавший в груди, когда он бросался в драку с Муромцевым, всю ненависть к этой школьной банде, жалкой пародии на ОПГ девяностых, всю бессильную ярость от того, что отец не желает его хотя бы выслушать. Фил уже не просит о сочувствии, хотя он единственный, кто действительно пострадал в драке.

— Ты понимаешь, что только благодаря мне тебя не исключили из школы, а перевели на домашнее обучение?

— Вот спасибо, — рычит Фил. — Не переживай, больше не придётся. Закончу — уйду в технарь.

— Нет, не уйдёшь. Мой сын будет заканчивать одиннадцать классов. И дальше пойдёт получать высшее образование.

— Ты ж сам говоришь, что меня из школы исключить хотели!

— Найду другую. Знаю пару хороших гимназий. И ты пойдёшь туда, куда я скажу, и будешь делать то, что я скажу.

— А ты не много хочешь?

— Я твой отец! И ты должен полностью мне подчиняться!

— Да какой ты мне отец! Мне руку сломали, потому что я за одноклассницу заступился, когда её кошмарить начали, деньги вымогали, а ещё и виноват!

— Да, ты виноват, потому что ты подставил родителей! Почему мы должны выслушивать о твоих драках, о твоём неадекватном поведении?

Фил сопит, скрипит зубами, сжимает здоровую руку в кулак: он честно пытается сдержаться, но это никогда не срабатывает. Поэтому он вжимает в голову в плечи, когда рычит сквозь зубы:

— Да пошёл ты! Пошли вы оба!

Рука отца проходится аккурат по макушке. Фил пошатывается и заваливается на кровать. Отец возвышается над ним, раздувая ноздри, перебирает пальцами воздух и вдруг гортанно рычит:

— Пошёл вон.

— Чего?

— Пошёл вон из моего дома!

Фил оскаливается — и даже не раздумывает, когда с грохотом раздвигает дверцы шкафа, сбрасывает в спортивную сумку первые попавшиеся шмотки (главное, чтобы не зимние; и хотя бы пара трусов), подбирает с пола телефон, вытаскивает из-под подушки наушники и зарядку. Отец всё это время стоит, уперевшись ладонью в спортивную грушу, не мешает, но даже и не пытается остановить. А может, и не успевает: сборы занимают у Фила не больше минуты.

В коридоре он впрыгивает в замызганные кеды. С кухни сладковато пахнет мамиными рублеными куриными котлетками. Фил туго сглатывает и вылетает из квартиры, не прощаясь.

Дверь захлопывается с грохотом. Лязгает замок. И вместе с этим внутри что-то болезненно обрывается, но Фил игнорирует.

Они сами виноваты. Сами его родили таким, воспитали таким. Сами забили на него, сами забыли — сами выгнали. И он как-нибудь тоже сам… Справится.

На лестничной клетке у почтовых ящиков Фил зарывается в сумку. Телефон находится в груде носков, трусов и футболок. Фил разочарованно цокает: в углу крохотная паутинка трещин. А он так надеялся, что хотя бы один телефон проживёт целым и невредимым больше полугода.

На быстром наборе всегда один-единственный номер: Артемон.

Фил знает: друг не оставит его ночевать на улице, потому что Фил бы его не оставил. Слушая долгие гудки, Фил разглядывает тонкий белый шрам на левой ладони и вспоминает, как после сорев, на которых вообще-то должны были быть соперниками, решили побрататься. Дети сопливые, им ещё и двенадцати не было, откуда они могли знать, что их дружба продлится так долго.

Несмотря на разные школы.

Несмотря на выход из секции.

Несмотря ни на что…

— Да, Фил, — в трубке слышится какое-то гудение, а потом хлопает дверь. — Ты как там? Всё плохо?

— Хуже некуда. Артемон, меня это… Из дома выгнали.

Артём вздыхает. Долго, протяжно, вымученно, и в этом выдохе Фил слышит тонну нелестных отзывов о своём вспыльчивом нраве. Но Артём, в отличие от отца, не озвучивает их, а просто хрипловато улыбается в трубку:

— Скажу маме. Приезжай.

И Фил приезжает.

Он долго-долго трясётся в маленьком автобусе, кутаясь в утеплённую тёмную джинсовку и постукивая зубами от холода: майский вечер холоден, небо прозрачно-голубое, как утренний лёд на лужах, а у обочины всё ещё лежат заледенелые снежные глыбы, потемневшие от смога за зиму. Фил ссыпает звонкие монетки в пластиковую чеплашку водителю и соскакивает на остановке. Над пятиэтажками розовеет потрёпанная панелька — там квартира Артёма, где Фила уже ждут. Он даже видит свет в кухонном оке на шестом этаже: тётя Лена уже готовит.

Перед дверным звонком Фил переминается с ноги на ногу, пока Артём вдруг сам не открывает дверь и кивком приглашает его зайти в квартиру. Фил смотрит на него чуть снизу — всё-таки у Артемона рост под два метра — и растерянно приоткрывает рот.

— Твоё сопение из моей комнаты слышно, — ухмыляется Артём, пропуская Фила в тамбур; и тут же посмеивается: — На самом деле, тебя Варька в окно углядела.

В тамбуре мешаются запахи дешёвого курева (и Фил вспоминает, что сигареты остались в тайнике дома) и сливочного теста — выпечка тёти Лены всегда пахнет особенно по-домашнему, — а жёлтая лампочка с обнажёнными проводами истерично подмигивает, как будто заработала нервный срыв. «Варька?» — хмурится Фил. Смутно знакомое имя неприятно царапает под грудью. Это не та ли подружайка Артемона, с которой они с детства в дёсны целуются?

Фил фыркает: и откуда у него в голове только такие выражения.

— Она самая, — кивает Артём, как будто услышав мысли. — Зато познакомитесь наконец.

Артём стоит, навалившись плечом на косяк, и, скрестив руки на груди, наблюдает, как Фил корячится, пытаясь разуться. Фил косится на него исподлобья, фыркает на болтающуюся перед глазами прядь и наконец выставляет кеды на стойку. Артём забирает у него спортивную сумку и легонько подпихивает под лопатки, загоняя в квартиру.

Второй раз за день за спиной Фила захлопывается дверь и лязгает замок. Но теперь — по-другому. Из кухни появляется тётя Лена, всё такая же невысокая, даже по сравнению с Филом, со своим лохматым пучком и вытирает полотенцем руки. Склонив голову к плечу, она улыбается:

— Гляжу, ты к нам совсем переехать решил?

— Здрас-сьте, тёть Лен, — усмехается Фил и, забывшись, едва не врезает себе по макушке гипсом

.— Где ж тебя так угораздило, Филипп?

— Зовите меня Филом.

— Так и я тебе не тётка. Так где угораздило-то?

— А… Это я… С лестницы упал.

Артемон хрюкает очень не вовремя. Фил поджимает губы и стреляет взглядом в бок. Тётя Лена смеётся и, покачав головой, уходит обратно — готовить. В кухне тут же начинает играть музыка из каких-то старых фильмов.

— Так ты к нам надолго? — усмехается Артём.

— Надеюсь, навсегда, — Фил кривится и потирает руку.

— Всё так серьёзно?

— Он мне сказал: убирайся из моего дома! Куда уж… Серьёзней…

На последнем слове весь пыл Фила как-то мгновенно растворяется. Артём распахивает дверь в свою комнату. Тут, как обычно, всё вверх дном: гитара в кресле-мешке, наушники болтаются на гвозде от часов, турник служит вешалкой. Но покачивающуюся в Артёмовом геймерском кресле девчонку в Артёмовом же бордовом худи (они с Артемоном специально в прошлом году из одной коллекции в «Спортмастере» покупали) это, кажется, совершенно не смущает. Закинув бледные голые ноги на стол, она читает книжку и, кажется, совершенно не замечает их появления.

Или старается делать вид, что ей всё равно.

Артём бросает спортивную сумку Фила в угол к раскладушке: видимо, уже достал с балкона. Девчонка лениво поднимает глаза на них и, перелистнув страницу, цыкает:

— Здрас-сьте.

— Привет, — фыркает сквозь зубы Фил и оборачивается к Артемону.

Артём закатывает глаза:

— Варя, это Фил. Фил, это Варя. Вы друг про друга всё знаете — будьте знакомы.

Варя хмурит тёмные густые брови, загибает уголок страницы.

— Ты не говорил, что он придёт, — смешно покряхтывая, она сползает со стула.

— А я и не планировал, — бурчит Фил.

Не нужно разговаривать с Артёмом так, будто его в этой самой комнате нет.

— А я люблю, когда всё идёт по плану.

Варя прячет руки в карманы и, кажется, пытается оттянуть низ и без того великоватого для неё худи до самых острых голых коленок. Смешная — Фил фыркает в кулак и торопится почесать нос для прикрытия.

— Его родители из дома выгнали, — вздыхает Артемон и хлопает Фила по плечу; Фил морщится: между прочим, помяли его неплохо. — Не могу же я его оставить на улице. Он же мне как брат.

Варя покачивается на пятках и наконец достаёт руку из кармана. Тонкие пальцы, короткие ногти с прозрачным лаком и золотое колечко на указательном пальце — у его одноклассниц руки совсем другие: у них у всех когти на информатике громко клацают по клавишам. «Клаца-ли», — одёргивает себя Фил.

Его же отстранили. Перевели на домашнее обучение.

— Ну… Брат моего брата — мой… — Варя поджимает губы и, кажется, в последний момент меняет слово. — Друг? Я Варя.

Фил растерянно моргает. И запоздало понимает, что рука её болтается перед ним не просто так. Намеренно или случайно, Варя протягивает ему правую руку и даже не думает её менять. Фил аккуратно пожимает её ладонь фалангами пальцев: в гипсовой повязке это делать всё-таки не очень удобно. Варя вздрагивает и, отпустив его руку, начинает растерянно теребить длинную, пушистую, тёмную косу.

— Ой. Больно?

Фил небрежно встряхивает рукой. Вообще-то да, очень — и он знает, что боль начнёт спадать только через пару дней. Но вместо этого качает головой и ухмыляется:

— Со мной и не такое было.

— Думаю, это будет интересно послушать. За чаем, — Варя улыбается и, проскользнув вдоль него лёгким сладковатым запахом, подходит к Артёму. — Я пойду Лене помогу с оладьями. Их теперь нужно втрое больше.

Она не спрашивает, не упрекает — просто сообщает и уходит, плотно и практически беззвучно прикрывая за собой дверь. Фил присвистывает:

— Не так я её себе представлял…

— Поверь мне, она тоже в приятном шоке, — хохочет Артём и, распинав штаны, рюкзак и спортинвентарь, разбирает раскладушку рядом со своей кроватью.

— Шмотки сам разберёшь — или помочь?

— Ну я ж не совсем безрукий, Артемон.

— Тогда отлично, пригодишься. Чувствуй себя как дома, в общем.

Фил открывает шкаф и видит, что на второй сверху полке так и лежит его спортивная футболка, которую он оставил во время очередной ночёвки. Дурацкая улыбка наползает на лицо и всё прошедшее кажется уже совершенно неважным.

Фил дома.