2185, «Нормандия» (Омега)

— Ты решила нас добить своим стриптизом? — гортанно рычит Джек, распространяя в тесном пространстве челнока волны раздражения и с явным трудом подавляемой энергии.

Лея Шепард неумело огрызается в ответ, сбрасывая ей под ноги перчатки. Затем избавляется от энергетического пояса и пытается расстегнуть крепления на бёдрах. Тали с кварианскими не то ругательствами, не то причитаниями кидается к ней. Касания тонких пальцев быстры и точны — уж кто-то, а Тали умеет обращаться с любой бронёй! — и с её помощью Лея быстро разделывается с экипировкой на ногах. Джек нервно пощёлкивает языком, Грюнт таращится в окно, Мордин отрывисто бормочет что-то о необычности человеческой реакции на стресс, пока Гаррус учтиво не подсовывает ему под нос ствол винтовки, Заид притворяется спящим. Только Миранда смотрит на неё в упор, сложив руки под грудью, и в льдисто-голубых глазах сейчас слишком много холодной укоризны.

Лея Шепард поджимает губы и смотрит на Миранду в упор, позволяя Тали избавить себя от нагрудника.

Когда ей на инструментрон пришло сообщение от СУЗИ о нападении на «Нормандию», Лея, даже не дочитав его, развернула челнок так резко и так круто, что всех, непредусмотрительно не пристегнувшихся, перетряхнуло едва ли не до лёгкой контузии. Когда дочитала — вовсе передала управление Джейкобу.

— Ты не слишком ли торопишься, Шепард? — прикрывает ладонью глаза Миранда, когда по швам трещит старая просторная футболка, зацепившись за экзоскелет.

Лея сбрасывает и её, оставаясь лишь в коротком спортивном топе. За спиной кто-то издает хриплый задушенно-восхищённый выдох, и она, пожалуй, не хочет знать, кто.

— В броне дезинфекция и сканирование проходит слишком долго, — сквозь зубы поясняет она и вытаскивает из-под сидения берцы.

У неё лишнего времени нет.

Джейкоб сообщает, что они уже скоро будут у «Нормандии». Скоро — слишком долго. Лее нужно сейчас.

Выученными движениями зашнуровывая ботинки практически вслепую, Лея Шепард в который раз за эти часы пытается связаться по инструментрону с Джокером. Тщетно. Он молчит, и от этого пальцы путаются, режутся о жёсткие шнурки.

— Лучше подождать, чем попасть в лапы Коллекционерам. Они уже были знакомы с СУЗИ, где гарантия, что не сумели её взломать?

Никакой гарантии нет.

СУЗИ — исчадие «Цербера», теперь и вовсе получившее, видимо, полную свободу, и нет никакой уверенности, что она спровадила её с отрядом в «Загробную жизнь» вовсе не для поднятия боевого духа, а для захвата корабля. Поэтому Лея Шепард не верит ни единому слову, написанному в сообщении, и не поверит, пока не услышит обо всём от Джокера, не увидит его. И поэтому прежде, чем на ходу выскочить из мягко влетевшего в ангар шаттла, Лея Шепард выхватывает из груды экипировки верного «Палача».

За затихающим шумом двигателя слышно, как Миранда грудью бросается на проход, чтобы заблокировать за ней дверь и слишком громко просит всех оставаться на своих местах до полной остановки и сохранять здравомыслие.

Лея Шепард нервно усмехается, потирает ушибленное при приземлении бедро, и нетерпеливо передёргивает затвор «Палача», пока проходит идентификацию и дезинфекцию в низком гудении приборов.

— Добро пожаловать, капитан Шепард, — мелодичный спокойный голос СУЗИ струится отовсюду, — мы с мистером Моро ожидаем вас в Зале Совещаний.

— Принято, СУЗИ, — сдержанно цедит Лея.

Лея Шепард беззвучно поднимается по лестницам инженерного отсека к лифту, крепко сжимая пистолет. Спину холодит металлом стен и неестественно привычными звуками. Гулко гудит, вибрирует, вращаясь и испуская имульсы, сердце «Нормандии» — «Тантал», с журчанием обновляются щиты, калибруется на инженерных панелях «Таникс»… Лея Шепард слышала подобные звуки с детства, но по-другому. Между гудением приборов всегда были шутки и брань инженеров, переговоры по интеркому, порыкивающие приказы капитана и активное обсуждение планов на предстоящую увольнительную. На «Нормандии» — тишина мертвенная, и Лея впервые слышит, как поскрипывают двери лифта, разъезжаясь.

Лея лёгким касанием активирует панель и вздрагивает, когда двери смыкаются. По металлическим стенам — багровые пятна, смазанные отпечатки окровавленных пальцев, мелкие женские ладошки. Здесь слишком сильно пахнет металлом, электричеством, кровью и предсметрным ужасом — она не может толком описать этот солоновато-табачный, тяжёлый, душный запах, но слишком хорошо его помнит. Тишина вопит надрывными криками и нестройными очередями мелких пуль штурмовых винтовок.

Леи Шепард здесь не было, когда всё случилось. Однако она знает, как это было.

Челюсти сводит от первозданного ужаса, разворачивающегося в районе живота, сердце вибрирует, как перегревшийся пистолет, и — как только открываются двери — Лея Шепард переходит на бег.

В Зал Совещаний Лея Шепард влетает, двери едва успевают раскрыться перед ней. Сердце, кажется, скручивается втрое, прежде чем снова пустить кровь, и мир на мгновение уходит из-под ног, так что приходится вцепиться онемевшими пальцами в косяк.

Джокер сидит на краю стола, сложив руки под грудью и надвинув козырёк кепки на самый кончик носа, так что лица его не различить. За плечом его парит голубоватой сферой СУЗИ и о чём-то с ним разговаривает. Он не отвечает, даже не двигается. Как неживой.

— Джефф! — судорожно выдыхает Лея и с громким щелчком ставит пистолет на предохранитель.

Джокер коротко вздрагивает, когда Лея Шепард зовёт его по имени — впервые, наверное, не Джокером, не лейтенантом, не лейтенантом Моро, а Джеффом — и кивает, мол, услышал, привет, капитан. И только…

Оставив пистолет на краю стола, Лея, так же без слов, медленно не столько из осторожности, сколько из-за сковавшей ноги дрожи, подходит к Джеффу и, похлопав его по плечу, усаживается рядом.

Джефф смотрит на пол, Лея — на стену. Они молчат. Только СУЗИ мигает лилово-голубым где-то на периферии зрения, но тоже не издаёт ни звука. Джефф рассеянно потирает плечо, Лея впивается пальцами в холодную гладкую столешницу.

У них совсем немного времени, чтобы поговорить: наверняка скоро ворвётся Миранда с требованием доложить обо всём Призраку и новым — как всегда, безупречным! — планом действий. А Лея точно знает, что поговорить — надо. Поэтому, скрипнув постукивающими друг о друга зубами, сипло спрашивает:

— Как ты?

— На «Нормандии» как-то пустынно, — тускло отзывается Джефф, растирая ладонями лицо.

— Да…

Пустота на исправно работающей «Нормандии» пугает до зябких мурашек, прошивающих кожу, превращает её в корабль-призрак, корабль-склеп. Только пустота внутри куда как страшнее: она безгранична и голодна, как мерзлая бездна космоса, деформирует и пожирает всё, что попадается ей незащищённым, живым. Лея дышит неровно, сжимая одеревеневшие пальцы в некрепкий кулак, когда сквозь дрожь во всём теле твёрдо и тихо выдыхает, как аксиому:

— Быть единственным выжившим — хуже, чем умереть.

СУЗИ с мгновение поигрывает светло-голубыми динамиками, а потом авторитетно и уверенно — куда искусственному интеллекту до сомнений, когда ему доступны все данные мира — выдаёт:

— Согласно обновлению от августа две тысячи сто восемьдесят третьего года капитан Шепард больше не является единственной выжившей на Акузе. Но ввиду преступных деяний капрала Тумса…

«Заткнись, СУЗИ!» — думает, жмурясь, Лея, а Джокер произносит это вслух. Правда, тут же неуверенно извиняется, на что СУЗИ невозмутимо отвечает, что обида не вписана в её код.

Джокер. Извиняется. Перед ИИ. И даже называет её по имени.

— Джефф…

Лея не выдерживает — прикасается к Джеффу. Ему совершенно точно сейчас нужен кто-то живой. Наплевав на сомнения и (совсем немного) на субординацию, она кладёт ладонь на его плечо. У него кожа горячая, так что сквозь церберовскую футболку обжечься можно, и Лея успевает прикусить язык, прежде чем с него сорвётся вопрос, не подхватил ли Джефф инфекцию, пока была разгерметизация, не был ли ранен.

— Джефф, — повторяет она, поглаживая по плечу.

Джефф двумя пальцами поправляет козырёк кепки и поднимает взгляд. Злые, чуть воспалённые глаза смотрят на Лею в упор опустошённо и осуждающе. От этого взгляда застывают все мысли, все чувства, и уже не мурашки — ледяная дрожь колотит Лею, а Джефф, словно бы контрольным в голову, добивает её спокойным, на грани шёпота и крика, подчёркнуто официальным и болезненно насмешливым извинением:

— Простите, капитан, я опять проштрафился.

Лея знает, что слова здесь не помогут. Ничего не поможет: ни таблетки, ни даже время. Оно способно лишь зарубцевать воспоминания о собственном бессилии, но не избавить от ночных кошмаров, не избавить от страха вновь пережить подобное, не избавить от горького чувства вины, один раз и навек сплетающегося с нервной системой. Однако Лея всё равно подвигается к Джеффу почти вплотную и твёрдым шёпотом говорит:

— Неправда. Ты ещё ни разу меня не подвёл. Ты лучший пилот во всём грёбанном космосе.

— Ну точно. Я ведь ещё ни разу не угробил экипаж!

В его ярости, клокочущей лихорадочным жаром под кожей, не только это нападение Коллекционеров — но и то самое, в котором Лея Шепард умерла.

Лея прикрывает глаза и обречённо качает головой, проклиная и себя, и Келли Чамберс (втайне надеясь, что та ещё жива) за то, что не удосужились поговорить об этом с Джеффом. Ладно Келли: она могла и не знать, как именно погибла Шепард; никто, кроме них с Джокером, толком не знал. Но сама Лея! Видела же, каким отчаянием вспыхивают его глаза каждый раз, когда она машет ему рукой с капитанского мостика, прежде чем в очередной раз покинуть корабль. Собиралась ведь — с силами, с мыслями, с духом — подбирала слова и подходящее время. Только всё не могла найти.

Да и сейчас у них времени, в общем-то, нет.

И Лея перестаёт думать, взвешивать, связывать слова в красивую воодушевляющую речь. Она просто понимает Джокера каждой мыслью, каждой клеточкой тела. Фразы тоже выходят простыми, неровными, в такт редкой пульсации опустившегося куда-то в солнечное сплетение сердца:

— Я знаю, тебе очень хреново. Знаю, что даже если тысячу раз повторю, что нет твоей вины, не поможет. Знаю. Я сама угробила пятьдесят…Сорок девять человек. А ты спас «Нормандию». Нашу «Нормандию». У тебя получилось спасти её, Джефф. У нас получится спасти всех. На этот раз. И если тебе вдруг захочется поговорить… — Она коротко сжимает его плечо. — Я твоя. В любое время.

Лея смотрит на Джеффа широко распахнутыми глазами, почти не дыша и не моргая. Глаза словно покрылись коростой льда, а уголки губ дрожат в какой-то совершенно дурацкой усмешке, мол, смотри, твой капитан — та ещё бесполезная фальшивка.

Лея Шепард никогда и никому не рассказывала, даже намекнуть не смела, что на самом деле случилось на Акузе, изо всех сил старалась закрыть это мрачное пятно её биографии (которое почему-то остальные считали почётным!) верной самоотверженной службой. Но Джеффу Моро, Джокеру — ему, пожалуй, можно рассказать. Он поймёт.

— Не надо, Шепард. У тебя и так хватает дел, кроме как играть в психолога со всем экипажем, — грустно усмехается он, и в коротком молчании Лее почему-то слышится, что психолог из неё так себе. — Но я понял. Возьму себя в руки.

Джефф подмигивает ей совершенно не весело и, сняв её руку со своего плеча, слабенько сжимает в кулаке. Пальцы, скрюченные от холода, расслабляются от тепла его руки, и Лея с трудом сдерживается, чтобы не прижаться к Джокеру целиком — всем озябшим телом, лишь стискивает постукивающие зубы сильнее.

— Ты чего? — хмурится он, когда зубы предательски клацают слишком громко.

— Х-холодновато здесь у вас, — фыркает Лея, поддувая прядь, вывалившуюся из растёрпанной шишки.

СУЗИ беззвучно лопается в воздухе и возвращается в тот же миг.

— Отопительные системы работают в штатном режиме… — Она озвучивает эту информацию так медленно, что, наверное, обладай телом, лицо её и поза выражали бы крайнее недоумение. — Вероятно, дело в перенесённом стрессе. Однако ваши обычные реакции на стресс несколько отличны.

Лея Шепард пожимает плечами и опускает взгляд. Чтобы её так колотило не от собственных воспоминаний — от воображаемой боли, перенесённой кем-то, плющило и морозило от чужой пустоты, она не может вспомнить, как ни пытается.

Наверное, никогда прежде и не было.

— Шепард просто не стоит бегать по кораблю полуголой, — своевременно появляется в проёме Джейкоб, впервые позволяя себе фамильярность, и швыряет в её сторону чёрную олимпийку. — Держи, оденься. Ты оставила это в оружейке, когда собиралась на Омегу.

Озябшие руки Лею не слушаются, Джокер ловко перехватывает олимпийку в полёте и с показушной небрежностью накидывает на её дрожащие плечи:

— Да, кэп, прикройся. А то кое-кто боится увидеть в себя женщину, а в себе мужика.

И хотя Джокер при этом коварно щурится в сторону Джейкоба (а тот скрещивает руки на груди и фыркает слишком поспешно, чтобы посчитать, что это его не задело), сам ненадолго сжимает плечи Леи в неловком полуобъятии. Джейкоб тем временем проходит в противоположный конец стола и принимается докладывать, принципиально глядя в потолок:

— Миранда сказала нам проверить всю «Нормандию» на наличие выживших или не очень.

— Ну как? Нашли? — с мрачным ехидством переспрашивает Джокер.

— Нет. И поэтому она летит сюда ещё более разъярённая, чем вы расстались, Шепард.

— Интересно, чем ты успела её разозлить…

Лея Шепард соскальзывает со стола и, придирчиво снимая с олимпийки собственные тёмно-рыжие волосы, как бы между прочим отвечает:

— Просто я очень торопилась… Сюда. Может быть, даже несколько безрассудно.

— Угу, — тяжело вздыхает Джейкоб, которому, видимо, пришлось отдуваться перед Мирандой вместо Шепард. — Она сказала, что если бы здесь кто-нибудь из Коллекционеров остался, то тебя бы уже не было. А она не для этого так долго тебя восстанавливала.

Джокер переводит взгляд с Джейкоба на Лею, мотает головой и, в одно мгновение помрачнев, прячет глаза под козырьком кепки. А Лея Шепард неуютно прячет озябшие руки в просторные карманы и наваливается спиной на стену.

Она впервые за этот год точно знает, что делать дальше.

Лея Шепард не оставит свой экипаж на расправу Коллекционерам, а Джокера — бездне вины.

2185, Ванкувер

Берцы рвано всхлипывают в лужах. Ванкувер утопает в ледяном дожде, и Лея прячет руки подмышки.

Спустя месяц заключения и месяц приёма биотических блокаторов, от которых мутит сознание и желудок, ей наконец разрешили прогулки — и Лея Шепард до сих пор не может этому поверить и пользуется каждой возможностью, как впервые. Лейтенант Вега уныло плетётся след в след и тяжело сопит, но отказать ей не имеет права: распоряжение сверху.

Они ежедневно совершают круг почёта вокруг штаб-квартиры Альянса: трава льнёт к серой земле, расплывающейся в грязь, неравномерно шумят капли по лепесткам редких деревьев, рассаженных в круг почётными офицерами, из затонированных стёкол за их движением следят сотни пар глаз. Солдаты, офицеры, генералы — Лея холодком вдоль позвоночника ощущает эти взгляды, но головы поднять не смеет.

Она идёт, сложив руки за спиной и глядя под ноги, на чёрный асфальт, растворяющийся в бесконечном потоке воды, потому что не знает, как себя вести. Она не офицер больше (или ещё?), не капитан (какой капитан без корабля?), не заключённый, но и не свободная.

Лея Шепард понятия не имеет, кто она. И что будет дальше.

Но по крайней мере, она знает, что нужно сделать сегодня.

Хотя она, конечно же, опоздала…

Лея поворачивает налево. Джеймс Вега притормаживает, но ладонь на рукоять пистолета не кладёт — хотя так сделал бы любой из лейтенантов, что сейчас наблюдают за ними в окно. Лея замирает. Перед нею — аллея из маленьких ёлочек, насаженных тесно-тесно, как койки в каютах. И дальше — поворот.

Она бывала здесь лишь однажды, в юности: сразу после Мендуара, едва оправился отец, поехали навестить его боевых товарищей, — однако дорогу почему-то до сих пор помнит.

— Шепард, мы отклонились от прогулочного маршрута.

— Знаю, лейтенант, — Лея туго сглатывает ком, царапающийся в горле. — Думаю, вас за это не накажут.

— Вы думаете… — странно хмыкает Вега, но нагоняет её в пару шагов.

Чем больше Лея наблюдает за ним, тем сильнее убеждается в мысли, что это Андерсон привёл этого лейтенанта в её караул. Он относится к ней слишком по-другому: не как к террористке, экстремистке и прочим -исткам, вписанным в её личное дело в качестве обвинения. В его голосе, жестах, поведении проскальзывает странная смесь страха, трепета и восторга. Все вокруг закрывают на это глаза, а Лея Шепард обессиленно поскрипывает зубами.

Она не достойна.

Не теперь. Не после всего…

— Лейтенант, — Лея оборачивается и смотрит на него прямо, покусывая опухшие и почти бесчувственные губы. — Мне нужно. Туда.

Лея больше ничего не говорит, но карие глаза Веги понятливо темнеют. Он знает.

Лее кажется, все вокруг знали, кроме неё. И она даже не удосужилась проверить; и даже мама промолчала. Впрочем, наверное, и к лучшему, что мама рассказала ей обо всём только вчера. Иначе, быть может, «Нормандия» вернулась бы из-за Омеги с двумя цинковыми гробами. В одном было бы тело Мордина. А в другом — её.

Берцы расплёскивают в разные стороны брызги. Кап-кап. Хлюп-хлюп.

Лея сто лет не видела дождя. Фигурально, конечно: буквально — целую (новую!) жизнь. В колониях при моделировании погоды почему-то отдают предпочтение солнцу; иногда — лёгкому ветерку, щекотно играющемуся с искусственно пророщенными травами. А на Цитадели иногда, если выпадает время землянам моделировать погоду в Рождество, идёт снег. Щекотный, пушистый, и, конечно же, не холодный. Искусственный.

Поддельный.

Как и всё, как все на Цитадели.

В дымящихся руинах Цитадели, когда механизмы ещё коротило, а солдаты Альянса доставали из-под завалов ещё тёплые, но уже неживые тела сослуживцев, Доннел Удина в тёмном повороте лабиринтов Цитадели недовольно жевал тонкие губы и обещал, что Шепард пожалеет однажды о том, что взяла на себя право приказать Альянсу защищать «Путь предназначения», спасавший Совет. Он говорил, что ей придётся едва ли не на коленях просить прощения у всех, кто пал, защищая инопланетных советников. Лея сверлила его взглядом исподлобья, обнимая себя за плечи: извиняться она не собиралась.

Лея поворачивает ещё раз направо и оказывается в тупике.

Голографическая стела — символ Альянса — пронзает верхушкой свинцово-тяжёлое небо. Бесчисленное количество имён, фамилий, дат сменяется каждую миллисекунду, превращается в бесконечный поток, похожий на проливной дождь.

Война Первого Контакта, Скиллианский блиц, Акуза, битва за Цитадель — каждое кровопролитное сражение отпечатывается в памяти штаб-квартиры Альянса голубоватыми форменными буквами, портретом из личного дела и чертой между двух дат сотен, тысяч погибших солдат.

Лея слышала, что была идея сделать её из гранита, по старым традициям, но от неё отказались.

Неудивительно: ни одного камня на Земле не хватило бы, чтобы запечатлеть погибших в космических битвах.

Лея Шепард делает шаг, а Джеймс Вега — нет.

— Я подожду вас здесь, коммандер, — вытягивается по уставу он, когда Лея оглядывается через плечо.

«Больше не коммандер…» — хочет в очередной раз напомнить Лея, но лишь обессиленно мотает головой.

Ноги тяжело чеканят офицерские шаги. Лея не моргая глядит на мемориал, пока имена сливаются в единое полотно, растворяясь в воздухе, а потом отдаёт честь, как отсекает воздух вокруг себя.

Пропадает шум, пропадает потрескивание, попискивание голографических табличек, и даже дождь как будто бы колошматит мимо.

Лее остаётся два шага до панели управления — и они самые тяжёлые. Тяжелее, чем шаги до капитанского мостика после истязаний доктора Кенсон. Тяжелее, чем шаги навстречу Джеффу за пару часов до конца. Тяжелее, чем шаги в зале суда.

Пальцы дрожат, пролистывая битвы. Но наконец находят её. Битву за Цитадель.

У Леи дрожат ресницы, когда имена перестают стремительно сменяться и перед глазами застывают таблички. Лица, которые никогда больше не посмотрят на своих родных, улыбаются, двигаются на фотографиях.

Фотографии живые. Они — нет.

Лея Шепард не ищет того, кто ей нужен.

Он находит её сам.

Он смотрит на неё, как всегда, с тёплым прищуром, отфыркивается от кого-то и, рассмеявшись, складывает руки под грудью. На предплечье виднеются волны шрама от батарианского огнемёта.

Лея Шепард знает, он бы не винил её. Он бы не требовал извинений, как того прочил Доннел Удина, он бы поднял её с колен, если бы она упала, он бы погладил её по щеке, если бы она опустила голову, он бы вытер слёзы, если бы она заплакала.

Он бы запретил ей идти против данного в прошлой жизни слова.

Но его больше нет.

Ладонь касается бесплотной таблички, и от неё в кости вплетается замогильный холод.

— Прости, — шепчет Лея.

Голос срывается. Голографические буквы дрожат и расплываются каплями дождя, тают на бледных мозолистых пальцах.

Систем Альянса майор

Адам Алан Шепард

22.07.2128-17.07.2183

Отчаянные всхлипы захлёбываются в отдалённом грохоте грома, разрываются визгом спешащих куда-то аэрокаров живых…

Лея прикрывает ладонью глаза, опускает голову и плачет.

Онтаром, 2183

Спектровский пистолет, ещё толком не пристрелянный, в руке лежит ровно, почти невесомо. Не дрожит. И не дрогнет.

Сощурившись и почти не дыша, Лея Шепард смотрит вперёд и в прицеле видит только жёлтый шестиугольник Цербера.

Она, конечно, говорит Тумсу, что всё ради закона, ради порядка, ради его спасения, но эти слова теряются в голосах, в шуме приборов — растворяются в наэлектризованном дезинфицированном воздухе. Ученый с эмблемой Цербера на плече что-то лопочет, оправдываясь, пытаясь подкупить, умоляя. Капрал Тумс надвигается на него, размахивает (название ствола), рычит о мести и опытах. А у Леи в ушах звенит визг молотильщика, поглощающий предсмертные вопли сослуживцев, один за другим, заглушающий хлюпанье крови и хруст костей. Пальцы прирастают к рукояти пистолета намертво.

— Мне плевать! Плевать на закон! Я должен убить его, Шепард! — врывается в разум голос капрала Тумса, звуки рассыпаются царапучим песком, а он повторяет, как заведённый: — Меня пытали! Я выжил, стал лабораторной мышью. А ты обошлась лишь парой царапин и репутацией!..

— Нет, — одними губами перебивает его Лея Шепард, чувствуя, как сжимаются связки, и коротким взглядом обрывает Тумса.

Он не знает, что она вынесла. Никто не знает.

И ей хочется расквитаться за это не меньше, чем Тумсу.

Лея Шепард жмёт на спусковой крючок легко, но смотрит не на ученишку — на капрала Тумса. Когда хлопает выстрел и тело с грохотом валится на пол, заливая красной кровью просветы меж плит, Тумс сперва дёргается, как от оплеухи, а потом выдыхает, сжимает кулаки и поднимает голову. Он смотрит даже не на Шепард — мимо, на двери. По лицу его прокатывается волна облегчения: уголки губ опускаются, расправляется складка на лбу, глаза прикрываются…

Кайден сейчас соображает быстрее Леи и ловит Тумса за секунду до того, как он упадёт рядом с церберовцем. Тумс хватается за предплечье Аленко, благодарно кивает и даже не пытается отстраниться. Его штормит и мотает из стороны в сторону, словно бы этим выстрелом Лея Шепард выбила из него остатки адреналина, на которых он бегал по лаборатории последние сутки, лишившись отряда. Тумс хрипит, булькает с облегчением, как ВИ, у которого отключили питание, что всё наконец-то закончилось. А Кайден Аленко, закинув руку капрала Тумса на шею, вместе с ним покидает поле зрения Леи. За спиной с шипением раскрываются двери, отстукивают по плитке быстрые короткие шаги, и трехпалая ладонь ложится на плечо.

— Шепард? — рычаще рокочет над головой Гаррус Вакариан. — Мы идём?

Холодная судорога проносится по телу. Пистолет после выстрела кажется тяжелее и не с первого раза пристегивается к набедренной кобуре. Лея Шепард выдыхает, запрокинув голову, коротко, громко, полно и, мимоходом сбросив ладонь Гарруса, проходит к дверям:

— Да. Уходим отсюда. Альянс со всем разберётся.

Лея Шепард не оборачивается, когда покидает лабораторию. Даже не смотрит, следует ли за ней Гаррус (впрочем, слышит и чувствует его тяжёлое недоумённое дыхание затылком), только встревоженно перебирает кончиками пальцев кожу там, где, должно быть, натянуты связки. Вверх-вниз. Вверх-вниз. И старается выдыхать полно, расслабленно — только бы голос не хрипел больше так надрывно.

Когда они выходят из бункера, Лея рефлекторно прикрывает лицо ладонью: Ньютон неприятно засвечивает прямо в глаза. Справа Гаррус тоже недовольно шипит, а потом присаживается на выступ у кодового замка и отрывисто спрашивает:

— Ну и зачем?

Лея Шепард неопределённо ведёт плечом и уходит от вопроса в сторону, чтобы дать команду Джокеру связаться с Пятой флотилией. Тумса, конечно, жаль, но она уже помогла ему всем, чем могла: остальное — дело Альянса. Особенно если им и вправду не всё равно на своих солдат. Джокер сегодня на удивление не словоохотлив: просто обещает сделать всё в лучшем виде, но предупреждает, что придётся подождать ближайшего к системе Ньютона корабля Пятой флотилии. Понятливо кивнув скорее себе, чем ему, Лея Шепард возвращается к Гаррусу. А он смотрит на неё снизу вверх такими жгуче проницательными иссиня-чёрными глазами, что Лее кажется: видит её насквозь.

Но подходить к Аленко и Тумсу — хуже.

— Ты могла бы его сдать Альянсу.

Гаррус Вакариан говорит мягко, даже несколько бархатно, без отвратительного грубого нажима, без демонстрации своего превосходства, чем страдают многие офицеры СБЦ, но у Леи Шепард всё равно ощущение, будто бы она на допросе. Или, как минимум, на проверке профпригодности. Гаррусу ведь даже её ответ не нужен. Выставив снайперскую винтовку перед собой (Лея невольно проглатывает завистливый вздох: Волков-VII выглядит как само совершенство), он задумчиво поглаживает пальцами ствол и бормочет вполголоса:

— У Альянса больше ресурсов. Он с лёгкостью бы прижучил лабораторию. А то и не одну.

Лея Шепард фыркает:

— Едва ли.

И, перехватив его растерянный (насколько можно доверять нечитаемым турианским лицам) взгляд, присаживается рядом. Ньютон продолжает слепить сквозь серо-зеленоватую атмосферу планеты, но в тени конструкций, уходящих под землю, даже на него смотреть становится легче. Лея, насколько ей позволяет экипировка, утыкается затылком в холодную гладкую стену лаборатории и с наслаждением вытягивает уставшие ноги.

— Это Цербер, Гаррус, — после недолгого молчания, не ради того, чтобы собраться с мыслями, но ради того, чтобы просто говорить, наконец выдаёт Лея и надтреснуто посмеивается. — Ты, может, не помнишь. Кайден с Эшли — да. Они убили Кахоку. Целого адмирала. Военного, который назвал Цербер секретным отделом Альянса. Хорошего адмирала. Хорошего человека. А все считают это несчастным случаем. Неужели ты думаешь, что сейчас всё сложилось бы по-другому?

Лея одобрительно кивает Кайдену Аленко, который оборачивается, прежде чем ввести капралу Тумсу, покачивающемуся из стороны в стороны и сжимающего голову так, что, кажется, вот-вот раздавит, успокоительное, и разминает затёкшую шею.

— Тебе полегчало, Шепард?

На этот раз Гаррус говорит без утайки, без сглаживаний: не спрашивает — упрекает.

— А тебе? — не остаётся в долгу Лея, украдкой касаясь горла. — Когда ты застрелил Салеона?

— Это другое, — края мандибул Гарруса подрагивают, наверное, в раздражении. — Я сделал то, что должен был. То, с чем не справилась СБЦ. Защитил тех, до кого не добрались его склизкие пальцы. Ты сама видела, сколько и какой крови в этой лаборатории. Его смерть спасла жизни многих. Не нужно меня упрекать.

— Я вовсе не упрекала, Гаррус. Просто… Пойми. Я тоже… Тоже спасла тех, кого могли загубить эксперименты Цербера. — Лея печально глядит, как Кайден Аленко помогает Тумсу присесть у ближайшей конструкции, и выдыхает: — И капрала.

— За этим стоит какая-то история? — помолчав, аккуратно интересуется Гаррус.

Из Гарруса Вакариана вышел бы отличный офицер СБЦ — лучше многих. Проницательный, рассудительный, наблюдательный, справедливый. Но, разве что, слишком стремительный: не каждый способен вынести его обманчиво мягкий напор. Сейчас Лея Шепард не может. Она сперва оторопело моргает, а потом торопливо мотает головой, без труда предполагая следующий вопрос.

Нет, она не расскажет об Акузе и о том, что там с ней творилось, ни Гаррусу, ни кому бы то ни было ещё.

Лея Шепард вернула голос после Акузы. Но так и не научилась об этом говорить.

Лея Шепард сжимает руки в кулаки — только бы не заметил никто мелкую дрожь пальцев — и, чтобы точно увести Гарруса подальше от размышлений об Акузе, о Цербере, о ней, с мягкой улыбкой не приказывает — предлагает:

— Когда Тумса наконец заберут… Сядешь за руль?

Земля, 2177

— Она молчит уже два месяца. Если так пойдёт и дальше, то её возвращение на службу окажется под большим вопросом. Альянсу тоже не хочется дольше положенного тратиться на реабилитацию бесперспективных сотрудников. Более того, они уже намекают, что если бы на Акузе выжил кто-то ещё… — капитан Андерсон кривится, готовый сплюнуть прямо на больничный пол. — Чтоб их.

— Ну так сделайте что-нибудь! Почему врачи ничего не предпринимают? — раздражённо поджимает тонкие губы мама.

— Её немота имеет, насколько я понял, не физические причины. Всё дело… В голове.

— То есть моя дочь сошла с ума. Интересно.

— Ханна! — отец, до это молча глядевший сквозь бронированное окно в палату, отворачивается, чтобы сжать плечо матери. — Прекращай. На её глазах погибли все, с кем она служила и училась. Тут не каждый бывалый боец останется в здравом уме.

— Незнакомая планета, молотильщик и ужасная гибель сослуживцев, — бормочет вполголоса Андерсон и тоже косится в палату. — Местные психотерапевты полагают, что немота — проявление посттравматического синдрома. Всё было бы легче, если бы Лей… Лея легче шла на контакт. Сменилось уже пять психотерапевтов. Они не знают, с какой стороны зайти.

— Значит, у них пора отобрать лицензии.

— А может быть, оно и к лучшему? Лее всё же не место в Альянсе…

Отец выдыхает это вкрадчиво, осторожно приобнимая маму со спины, но она немедленно сбрасывает его ладони, складывает руки под грудью и рывком разворачивается на каблуках.

— Когда Лея поступила в академию Альянса, едва окончив школу, да, я была против. Но посмотри: она хороший инженер, когда дело касается безопасности систем, ей доступны новейшие импланты, не превращающие биотику в большую проблему, как на гражданке. Ей присвоено новое звание. К тому же — до Акузы — она планировала пройти подготовку N7 вместе с каким-то парнишкой с курса. И, если я знаю свою дочь, а я не могу не знать своего ребёнка, она не отступится. А вот если её турнут из Альянса — это её добьёт.

— Ханна, ты, конечно… — кряхтит, но не договаривает капитан Андерсон, рассеянно приглаживая короткие пепельно-тёмные волосы. — Но на самом деле мне тоже кажется, что у твоей дочери отличные перспективы. Да и время ещё есть. Посмотрим.

Отец многозначительно качает головой и вздыхает, не найдя слов. А после, так же, без слов, протягивает капитану Андерсону крепкую ладонь, сверкая кривым пятном давно зарубцевавшегося ожога во всё предплечье:

— Спасибо, Дэвид, что присматриваешь за нашей девочкой. Мы… Не всегда можем быть рядом.

Капитан Дэвид Андерсон с короткой усмешкой пожимает руку отца:

— Сочтемся, Шепард.

Лея Шепард сидит по-турецки на койке в своей одиночной палате психоневрологического отделения реабилитационного центра Альянса где-то в северной Европе и слушает этот диалог, во все глаза глядя на родителей через стекло палаты. Вообще-то в палату не должен проникать никакой звук, но родители не то случайно, не то нарочно стоят у двери так, что датчики не дают ей запечататься. 

Лея всё слышит. И ярость капитана Андерсона на безразличие Альянса к солдатам. И мамино восхищение её упорством. И папину боль.

Когда мама сбрасывает руки отца и яростно надвигается на него, даром что тоненькая и хрупкая, Лее очень хочется обнять его, поцеловать в колючую щёку и говорить, что с ней всё хорошо.

Лее Шепард очень хочется говорить. Но каждое слово словно бы влетает в прочный биотический барьер: рассыпается пулями-песчинками и больно бьёт отдачей внутри.

Лея Шепард машет рукой родителям на прощание (интересно, когда ещё она увидит их вдвоём?) и невольно вытягивается, разве что по стойке смирно не вскакивая, когда в палату заглядывает капитан Андерсон. Он стоит, уперевшись рукой в косяк, и долго-долго смотрит на неё тёмными, но почему-то мягкими глазами. Лея вскидывает бровь.

— Сегодня придёт новый специалист. Пожалуйста, постарайся.

Лея прикрывает глаза и кивает так убедительно, как только может, а когда за Андерсоном запечатываются двери и кодовый замок вспыхивает оранжевым — время посещений закончилось, — падает навзничь на кровать.

Над головой — белый потолок с некрупными кругами равномерно мерцающих светодиодов, адаптирующихся под время суток и погоду. Вокруг — такие же белые стены, скромно-серая незапирающаяся дверь в санузел и маленькое окно наружу, из которого не видно ничего, кроме неба, дымчато-розового, как любимое мамино платье, на рассвете, а на закате бордово-золотистого, как пески Акузы, когда её оттуда эвакуировали.

Лея Шепард к окну не подходит.

А ещё вокруг — тишина. Тяжёлая, безграничная, она неудержимой волной вливается каждый раз, когда кто-то уходит, и давит на стены, двери, окна — распирает изнутри палату. Распирает Лею, едва ли не разрывая на части с каждым вдохом.

Лея растирает ладонями лицо. Они — все: родители, доктора, психотерапевты, служащие Альянса — полагают, что немота — её выбор. Что она не говорит, потому что где-то когда-то решила, что это лучший способ побороть стресс! Примерно об этом они твердят из раза в раз: вам нужно принять случившееся, попробуйте рассказать, что вас тяготит. Приходят все по очереди, сидят, смотрят на неё выжидающе (даже лично адмирал Стивен Хакетт, живая легенда космофлота Альянса, приходил представлять к награде и внеочередному званию!), а Лея открывает рот и тут же закрывает, потому что самой себе кажется рыбой, выброшенной на лёд. Немой, бьющейся в агонии, загнанной в ловушку.

Да и сама палата — куб льда, в котором Лея замурована докторами Альянса, скована по рукам и ногам блокатором биотики, который не изъять без кода доступа.

Лея Шепард пинает край койки, и голографическая табличка в воздухе покрывается рябью, дробятся буквы её имени, цифры её рождения, а где-то датчик движений посылает сигнал на пульт дежурной сестры.

Лея накрывает ладонью лоб. На тумбочке рядом лежит инструментрон: минимального доступа в экстранет хватит, чтобы пройти курсы повышения квалификации по криптоанализу — заняться есть чем. Лея не хочет и закрывает глаза.

В такой позе её обнаруживает психотерапевт. Новый мозгоправ. Очередной. 

Когда двери палаты тоненько пиликают, приветствуя врача, Лея едва приоткрывает глаз. Он один. В руках — простейший датапад, даже не инструметрон, на плечах не халат, не форма — гражданская одежда: камуфляжные штаны и мятая рубашка. Он проходит по палате свободно и усаживается на широкий подоконник. Лее приходится подняться и усесться по-турецки спиной к двери, чтобы на него посмотреть.

— Добрый день, Лея Шепард. Я ваш новый лечащий врач. Николас Шнейдер, — он сворачивает какое-то окно на датападе и улыбается. — Рассказывайте, что с вами. В общих чертах, конечно, я знаю, но хотелось бы услышать всё из первых уст.

Лея скептически хмыкает и глядит исподлобья на доктора. Николас Шнейдер выглядит сильно старше последнего её терапевта — молодой и слишком активной девушки, — но моложе многих. Ему где-то между тридцатью и пятьюдесятью, лицо порепано возрастом и, видимо, непогодой. Нос кривой, много раз переломанный, поперёк щеки — кривой шрам. «Успел огрести за работу? Бывший военный? Или рос на улице?» — вскидывает бровь Лея.

— Изучаете меня? Правильно. Я вас уже изучил, — он с усмешкой встряхивает датапад, и голубоватый экран на мгновение рассыпатеся в пиксели. — Спрашивайте, если интересно.

Лея Шепард клацает зубами напоказ.

— А! Точно! — доктор Шнейдер смеётся, обнажая крупные белые зубы. — Вы же не можете. Ну что, будем разбираться с этим?

Лея примирительно вздыхает (всё равно не может возразить) и закатывает глаза.

— Нет, мы можем остановиться, когда скажете. Но лучше пока не говорите. Это тот случай, когда психологу платят за молчание. И, к слову, ваш случай не сильно выдающийся. В практике — не моей, к сожалению, — такое встречалось, и я к встрече с вами хорошо подготовился. Тонну статей скачал. Хотите — почитаем вместе? Впрочем, молчание все равно знак согласия. Первая, кстати, как раз об этом…

Лея не успевает мотнуть головой, когда доктор Шнейдер открывает статью и начинает читать её хриплым голосом, нараспев, как сказку. И хотя Лея Шепард была предельно внимательна, прослушивая курс о первой психологической помощи, уже со второй страницы термины кажутся ей заклинаниями из фэнтези.

— Мне, знаете ли, нравится эта мысль, — закончив читать ей третью статью подряд, спрыгивает с подоконника доктор Николас Шнайдер и проходится туда-сюда, как раздражённый учитель. — Немота — это похороны. И ведь похоже на вас, разве нет? Вы выжили там, где многие погибли, и, возможно, где-то глубоко в душе полагаете, что вы тоже умерли. Или должны умереть. Но это неправда, Шепард. Вы живы — вот, что для вас должно быть во главе всего.

Лея, всё время сеанса сплетавшая косички из нитей штанов, легонько вздрагивает и поднимает голову.

Доктор Николас Шнайдер хищником улавливает это короткое телодвижение, в один шаг сокращает расстояние между ними, и сухая грубая рука ложится на плечо. По коже ползут холодные мурашки, Лея съеживается. Вернее, хочет съежиться, но доктор держит её крепко, и медленно, размеренно, внятно, так, чтобы было видно, как буквы рождаются на губах, произносит:

— Не хороните себя раньше времени, Шепард. Не стоит жить так, как будто вы уже умерли.

Доктор Николас Шнайдер завершает сеанс так же неожиданно, как начал, почти не прощаясь, и стремительно теряется за мутным стеклом палаты.

Проводив его глазами, Лея Шепард падает на кровать и переворачивается на левый бок, невидящим взглядом впиваясь в стену. Изнутри её рвёт вопль, плач, визг — чуждые онемевшему горлу звуки. Лея сжимает руку в кулак, и коротким слабым импульсом, отдающимся острой болью в затылке, бьёт в стену. Лея опять закрывает глаза.

Она знает, что будет дальше: то же, что было. Будут белые стены, белые халаты, монологи. Будет тонкая трубочка капельницы — продолжение вены. Будут по капле в руку (и дальше) вливаться витамины и безмятежное спокойствие, безразличие к миру. И, несмотря на лекарства, на терапию, будет немота, выгрызающая неровные пустоты в душе.

«Не хороните себя раньше времени, Шепард. Не стоит жить так, как будто вы уже умерли», — звучит эхом в сознании голос доктора Шнайдера, и Лее хочется рассмеяться, чтобы связки вибрировали, дрожали, чуть ли не лопались.

Он ошибся.

Лея Шепард умерла.

Умерла пятьдесят раз, прежде чем на пятьдесят первый кинуть гранату. И выстрелить.