2185, Ванкувер

Берцы рвано всхлипывают в лужах. Ванкувер утопает в ледяном дожде, и Лея прячет руки подмышки.

Спустя месяц заключения и месяц приёма биотических блокаторов, от которых мутит сознание и желудок, ей наконец разрешили прогулки — и Лея Шепард до сих пор не может этому поверить и пользуется каждой возможностью, как впервые. Лейтенант Вега уныло плетётся след в след и тяжело сопит, но отказать ей не имеет права: распоряжение сверху.

Они ежедневно совершают круг почёта вокруг штаб-квартиры Альянса: трава льнёт к серой земле, расплывающейся в грязь, неравномерно шумят капли по лепесткам редких деревьев, рассаженных в круг почётными офицерами, из затонированных стёкол за их движением следят сотни пар глаз. Солдаты, офицеры, генералы — Лея холодком вдоль позвоночника ощущает эти взгляды, но головы поднять не смеет.

Она идёт, сложив руки за спиной и глядя под ноги, на чёрный асфальт, растворяющийся в бесконечном потоке воды, потому что не знает, как себя вести. Она не офицер больше (или ещё?), не капитан (какой капитан без корабля?), не заключённый, но и не свободная.

Лея Шепард понятия не имеет, кто она. И что будет дальше.

Но по крайней мере, она знает, что нужно сделать сегодня.

Хотя она, конечно же, опоздала…

Лея поворачивает налево. Джеймс Вега притормаживает, но ладонь на рукоять пистолета не кладёт — хотя так сделал бы любой из лейтенантов, что сейчас наблюдают за ними в окно. Лея замирает. Перед нею — аллея из маленьких ёлочек, насаженных тесно-тесно, как койки в каютах. И дальше — поворот.

Она бывала здесь лишь однажды, в юности: сразу после Мендуара, едва оправился отец, поехали навестить его боевых товарищей, — однако дорогу почему-то до сих пор помнит.

— Шепард, мы отклонились от прогулочного маршрута.

— Знаю, лейтенант, — Лея туго сглатывает ком, царапающийся в горле. — Думаю, вас за это не накажут.

— Вы думаете… — странно хмыкает Вега, но нагоняет её в пару шагов.

Чем больше Лея наблюдает за ним, тем сильнее убеждается в мысли, что это Андерсон привёл этого лейтенанта в её караул. Он относится к ней слишком по-другому: не как к террористке, экстремистке и прочим -исткам, вписанным в её личное дело в качестве обвинения. В его голосе, жестах, поведении проскальзывает странная смесь страха, трепета и восторга. Все вокруг закрывают на это глаза, а Лея Шепард обессиленно поскрипывает зубами.

Она не достойна.

Не теперь. Не после всего…

— Лейтенант, — Лея оборачивается и смотрит на него прямо, покусывая опухшие и почти бесчувственные губы. — Мне нужно. Туда.

Лея больше ничего не говорит, но карие глаза Веги понятливо темнеют. Он знает.

Лее кажется, все вокруг знали, кроме неё. И она даже не удосужилась проверить; и даже мама промолчала. Впрочем, наверное, и к лучшему, что мама рассказала ей обо всём только вчера. Иначе, быть может, «Нормандия» вернулась бы из-за Омеги с двумя цинковыми гробами. В одном было бы тело Мордина. А в другом — её.

Берцы расплёскивают в разные стороны брызги. Кап-кап. Хлюп-хлюп.

Лея сто лет не видела дождя. Фигурально, конечно: буквально — целую (новую!) жизнь. В колониях при моделировании погоды почему-то отдают предпочтение солнцу; иногда — лёгкому ветерку, щекотно играющемуся с искусственно пророщенными травами. А на Цитадели иногда, если выпадает время землянам моделировать погоду в Рождество, идёт снег. Щекотный, пушистый, и, конечно же, не холодный. Искусственный.

Поддельный.

Как и всё, как все на Цитадели.

В дымящихся руинах Цитадели, когда механизмы ещё коротило, а солдаты Альянса доставали из-под завалов ещё тёплые, но уже неживые тела сослуживцев, Доннел Удина в тёмном повороте лабиринтов Цитадели недовольно жевал тонкие губы и обещал, что Шепард пожалеет однажды о том, что взяла на себя право приказать Альянсу защищать «Путь предназначения», спасавший Совет. Он говорил, что ей придётся едва ли не на коленях просить прощения у всех, кто пал, защищая инопланетных советников. Лея сверлила его взглядом исподлобья, обнимая себя за плечи: извиняться она не собиралась.

Лея поворачивает ещё раз направо и оказывается в тупике.

Голографическая стела — символ Альянса — пронзает верхушкой свинцово-тяжёлое небо. Бесчисленное количество имён, фамилий, дат сменяется каждую миллисекунду, превращается в бесконечный поток, похожий на проливной дождь.

Война Первого Контакта, Скиллианский блиц, Акуза, битва за Цитадель — каждое кровопролитное сражение отпечатывается в памяти штаб-квартиры Альянса голубоватыми форменными буквами, портретом из личного дела и чертой между двух дат сотен, тысяч погибших солдат.

Лея слышала, что была идея сделать её из гранита, по старым традициям, но от неё отказались.

Неудивительно: ни одного камня на Земле не хватило бы, чтобы запечатлеть погибших в космических битвах.

Лея Шепард делает шаг, а Джеймс Вега — нет.

— Я подожду вас здесь, коммандер, — вытягивается по уставу он, когда Лея оглядывается через плечо.

«Больше не коммандер…» — хочет в очередной раз напомнить Лея, но лишь обессиленно мотает головой.

Ноги тяжело чеканят офицерские шаги. Лея не моргая глядит на мемориал, пока имена сливаются в единое полотно, растворяясь в воздухе, а потом отдаёт честь, как отсекает воздух вокруг себя.

Пропадает шум, пропадает потрескивание, попискивание голографических табличек, и даже дождь как будто бы колошматит мимо.

Лее остаётся два шага до панели управления — и они самые тяжёлые. Тяжелее, чем шаги до капитанского мостика после истязаний доктора Кенсон. Тяжелее, чем шаги навстречу Джеффу за пару часов до конца. Тяжелее, чем шаги в зале суда.

Пальцы дрожат, пролистывая битвы. Но наконец находят её. Битву за Цитадель.

У Леи дрожат ресницы, когда имена перестают стремительно сменяться и перед глазами застывают таблички. Лица, которые никогда больше не посмотрят на своих родных, улыбаются, двигаются на фотографиях.

Фотографии живые. Они — нет.

Лея Шепард не ищет того, кто ей нужен.

Он находит её сам.

Он смотрит на неё, как всегда, с тёплым прищуром, отфыркивается от кого-то и, рассмеявшись, складывает руки под грудью. На предплечье виднеются волны шрама от батарианского огнемёта.

Лея Шепард знает, он бы не винил её. Он бы не требовал извинений, как того прочил Доннел Удина, он бы поднял её с колен, если бы она упала, он бы погладил её по щеке, если бы она опустила голову, он бы вытер слёзы, если бы она заплакала.

Он бы запретил ей идти против данного в прошлой жизни слова.

Но его больше нет.

Ладонь касается бесплотной таблички, и от неё в кости вплетается замогильный холод.

— Прости, — шепчет Лея.

Голос срывается. Голографические буквы дрожат и расплываются каплями дождя, тают на бледных мозолистых пальцах.

Систем Альянса майор

Адам Алан Шепард

22.07.2128-17.07.2183

Отчаянные всхлипы захлёбываются в отдалённом грохоте грома, разрываются визгом спешащих куда-то аэрокаров живых…

Лея прикрывает ладонью глаза, опускает голову и плачет.

Земля, 2177

— Она молчит уже два месяца. Если так пойдёт и дальше, то её возвращение на службу окажется под большим вопросом. Альянсу тоже не хочется дольше положенного тратиться на реабилитацию бесперспективных сотрудников. Более того, они уже намекают, что если бы на Акузе выжил кто-то ещё… — капитан Андерсон кривится, готовый сплюнуть прямо на больничный пол. — Чтоб их.

— Ну так сделайте что-нибудь! Почему врачи ничего не предпринимают? — раздражённо поджимает тонкие губы мама.

— Её немота имеет, насколько я понял, не физические причины. Всё дело… В голове.

— То есть моя дочь сошла с ума. Интересно.

— Ханна! — отец, до это молча глядевший сквозь бронированное окно в палату, отворачивается, чтобы сжать плечо матери. — Прекращай. На её глазах погибли все, с кем она служила и училась. Тут не каждый бывалый боец останется в здравом уме.

— Незнакомая планета, молотильщик и ужасная гибель сослуживцев, — бормочет вполголоса Андерсон и тоже косится в палату. — Местные психотерапевты полагают, что немота — проявление посттравматического синдрома. Всё было бы легче, если бы Лей… Лея легче шла на контакт. Сменилось уже пять психотерапевтов. Они не знают, с какой стороны зайти.

— Значит, у них пора отобрать лицензии.

— А может быть, оно и к лучшему? Лее всё же не место в Альянсе…

Отец выдыхает это вкрадчиво, осторожно приобнимая маму со спины, но она немедленно сбрасывает его ладони, складывает руки под грудью и рывком разворачивается на каблуках.

— Когда Лея поступила в академию Альянса, едва окончив школу, да, я была против. Но посмотри: она хороший инженер, когда дело касается безопасности систем, ей доступны новейшие импланты, не превращающие биотику в большую проблему, как на гражданке. Ей присвоено новое звание. К тому же — до Акузы — она планировала пройти подготовку N7 вместе с каким-то парнишкой с курса. И, если я знаю свою дочь, а я не могу не знать своего ребёнка, она не отступится. А вот если её турнут из Альянса — это её добьёт.

— Ханна, ты, конечно… — кряхтит, но не договаривает капитан Андерсон, рассеянно приглаживая короткие пепельно-тёмные волосы. — Но на самом деле мне тоже кажется, что у твоей дочери отличные перспективы. Да и время ещё есть. Посмотрим.

Отец многозначительно качает головой и вздыхает, не найдя слов. А после, так же, без слов, протягивает капитану Андерсону крепкую ладонь, сверкая кривым пятном давно зарубцевавшегося ожога во всё предплечье:

— Спасибо, Дэвид, что присматриваешь за нашей девочкой. Мы… Не всегда можем быть рядом.

Капитан Дэвид Андерсон с короткой усмешкой пожимает руку отца:

— Сочтемся, Шепард.

Лея Шепард сидит по-турецки на койке в своей одиночной палате психоневрологического отделения реабилитационного центра Альянса где-то в северной Европе и слушает этот диалог, во все глаза глядя на родителей через стекло палаты. Вообще-то в палату не должен проникать никакой звук, но родители не то случайно, не то нарочно стоят у двери так, что датчики не дают ей запечататься. 

Лея всё слышит. И ярость капитана Андерсона на безразличие Альянса к солдатам. И мамино восхищение её упорством. И папину боль.

Когда мама сбрасывает руки отца и яростно надвигается на него, даром что тоненькая и хрупкая, Лее очень хочется обнять его, поцеловать в колючую щёку и говорить, что с ней всё хорошо.

Лее Шепард очень хочется говорить. Но каждое слово словно бы влетает в прочный биотический барьер: рассыпается пулями-песчинками и больно бьёт отдачей внутри.

Лея Шепард машет рукой родителям на прощание (интересно, когда ещё она увидит их вдвоём?) и невольно вытягивается, разве что по стойке смирно не вскакивая, когда в палату заглядывает капитан Андерсон. Он стоит, уперевшись рукой в косяк, и долго-долго смотрит на неё тёмными, но почему-то мягкими глазами. Лея вскидывает бровь.

— Сегодня придёт новый специалист. Пожалуйста, постарайся.

Лея прикрывает глаза и кивает так убедительно, как только может, а когда за Андерсоном запечатываются двери и кодовый замок вспыхивает оранжевым — время посещений закончилось, — падает навзничь на кровать.

Над головой — белый потолок с некрупными кругами равномерно мерцающих светодиодов, адаптирующихся под время суток и погоду. Вокруг — такие же белые стены, скромно-серая незапирающаяся дверь в санузел и маленькое окно наружу, из которого не видно ничего, кроме неба, дымчато-розового, как любимое мамино платье, на рассвете, а на закате бордово-золотистого, как пески Акузы, когда её оттуда эвакуировали.

Лея Шепард к окну не подходит.

А ещё вокруг — тишина. Тяжёлая, безграничная, она неудержимой волной вливается каждый раз, когда кто-то уходит, и давит на стены, двери, окна — распирает изнутри палату. Распирает Лею, едва ли не разрывая на части с каждым вдохом.

Лея растирает ладонями лицо. Они — все: родители, доктора, психотерапевты, служащие Альянса — полагают, что немота — её выбор. Что она не говорит, потому что где-то когда-то решила, что это лучший способ побороть стресс! Примерно об этом они твердят из раза в раз: вам нужно принять случившееся, попробуйте рассказать, что вас тяготит. Приходят все по очереди, сидят, смотрят на неё выжидающе (даже лично адмирал Стивен Хакетт, живая легенда космофлота Альянса, приходил представлять к награде и внеочередному званию!), а Лея открывает рот и тут же закрывает, потому что самой себе кажется рыбой, выброшенной на лёд. Немой, бьющейся в агонии, загнанной в ловушку.

Да и сама палата — куб льда, в котором Лея замурована докторами Альянса, скована по рукам и ногам блокатором биотики, который не изъять без кода доступа.

Лея Шепард пинает край койки, и голографическая табличка в воздухе покрывается рябью, дробятся буквы её имени, цифры её рождения, а где-то датчик движений посылает сигнал на пульт дежурной сестры.

Лея накрывает ладонью лоб. На тумбочке рядом лежит инструментрон: минимального доступа в экстранет хватит, чтобы пройти курсы повышения квалификации по криптоанализу — заняться есть чем. Лея не хочет и закрывает глаза.

В такой позе её обнаруживает психотерапевт. Новый мозгоправ. Очередной. 

Когда двери палаты тоненько пиликают, приветствуя врача, Лея едва приоткрывает глаз. Он один. В руках — простейший датапад, даже не инструметрон, на плечах не халат, не форма — гражданская одежда: камуфляжные штаны и мятая рубашка. Он проходит по палате свободно и усаживается на широкий подоконник. Лее приходится подняться и усесться по-турецки спиной к двери, чтобы на него посмотреть.

— Добрый день, Лея Шепард. Я ваш новый лечащий врач. Николас Шнейдер, — он сворачивает какое-то окно на датападе и улыбается. — Рассказывайте, что с вами. В общих чертах, конечно, я знаю, но хотелось бы услышать всё из первых уст.

Лея скептически хмыкает и глядит исподлобья на доктора. Николас Шнейдер выглядит сильно старше последнего её терапевта — молодой и слишком активной девушки, — но моложе многих. Ему где-то между тридцатью и пятьюдесятью, лицо порепано возрастом и, видимо, непогодой. Нос кривой, много раз переломанный, поперёк щеки — кривой шрам. «Успел огрести за работу? Бывший военный? Или рос на улице?» — вскидывает бровь Лея.

— Изучаете меня? Правильно. Я вас уже изучил, — он с усмешкой встряхивает датапад, и голубоватый экран на мгновение рассыпатеся в пиксели. — Спрашивайте, если интересно.

Лея Шепард клацает зубами напоказ.

— А! Точно! — доктор Шнейдер смеётся, обнажая крупные белые зубы. — Вы же не можете. Ну что, будем разбираться с этим?

Лея примирительно вздыхает (всё равно не может возразить) и закатывает глаза.

— Нет, мы можем остановиться, когда скажете. Но лучше пока не говорите. Это тот случай, когда психологу платят за молчание. И, к слову, ваш случай не сильно выдающийся. В практике — не моей, к сожалению, — такое встречалось, и я к встрече с вами хорошо подготовился. Тонну статей скачал. Хотите — почитаем вместе? Впрочем, молчание все равно знак согласия. Первая, кстати, как раз об этом…

Лея не успевает мотнуть головой, когда доктор Шнейдер открывает статью и начинает читать её хриплым голосом, нараспев, как сказку. И хотя Лея Шепард была предельно внимательна, прослушивая курс о первой психологической помощи, уже со второй страницы термины кажутся ей заклинаниями из фэнтези.

— Мне, знаете ли, нравится эта мысль, — закончив читать ей третью статью подряд, спрыгивает с подоконника доктор Николас Шнайдер и проходится туда-сюда, как раздражённый учитель. — Немота — это похороны. И ведь похоже на вас, разве нет? Вы выжили там, где многие погибли, и, возможно, где-то глубоко в душе полагаете, что вы тоже умерли. Или должны умереть. Но это неправда, Шепард. Вы живы — вот, что для вас должно быть во главе всего.

Лея, всё время сеанса сплетавшая косички из нитей штанов, легонько вздрагивает и поднимает голову.

Доктор Николас Шнайдер хищником улавливает это короткое телодвижение, в один шаг сокращает расстояние между ними, и сухая грубая рука ложится на плечо. По коже ползут холодные мурашки, Лея съеживается. Вернее, хочет съежиться, но доктор держит её крепко, и медленно, размеренно, внятно, так, чтобы было видно, как буквы рождаются на губах, произносит:

— Не хороните себя раньше времени, Шепард. Не стоит жить так, как будто вы уже умерли.

Доктор Николас Шнайдер завершает сеанс так же неожиданно, как начал, почти не прощаясь, и стремительно теряется за мутным стеклом палаты.

Проводив его глазами, Лея Шепард падает на кровать и переворачивается на левый бок, невидящим взглядом впиваясь в стену. Изнутри её рвёт вопль, плач, визг — чуждые онемевшему горлу звуки. Лея сжимает руку в кулак, и коротким слабым импульсом, отдающимся острой болью в затылке, бьёт в стену. Лея опять закрывает глаза.

Она знает, что будет дальше: то же, что было. Будут белые стены, белые халаты, монологи. Будет тонкая трубочка капельницы — продолжение вены. Будут по капле в руку (и дальше) вливаться витамины и безмятежное спокойствие, безразличие к миру. И, несмотря на лекарства, на терапию, будет немота, выгрызающая неровные пустоты в душе.

«Не хороните себя раньше времени, Шепард. Не стоит жить так, как будто вы уже умерли», — звучит эхом в сознании голос доктора Шнайдера, и Лее хочется рассмеяться, чтобы связки вибрировали, дрожали, чуть ли не лопались.

Он ошибся.

Лея Шепард умерла.

Умерла пятьдесят раз, прежде чем на пятьдесят первый кинуть гранату. И выстрелить.