Сервал греет привычно озябшие руки, обнимая большую кружку с горячим шоколадом в отеле «Гёте», и задумчиво смотрит в высокое окно, мерцающее серебристыми плетениями инея в сгущающемся сумраке. В городе загораются фонари, и трамваи грохочут громче в стеклянно-звенящем от холода воздухе.

За звуками города (и перезвоном посуды за хлипенькой дверью в кухню) практически не слышно, как всплывает на экране облачко уведомления. В кружочке маячит суровая мордашка брата, и губы трогает умилительная улыбка: на аватарке Гепарда по-прежнему фотография из личного дела Среброгривого Стража — настоящий защитник Белобога.

Достойнейший из детей Ландау.

[21:07] Геппи: Сестрёнка, занята чем-нибудь?

[21:08] Сервал: Ничего такого, что помешает мне ответить тебе) Репетиций сегодня не предвидится.

[21:12] Геппи: Отлично! Не хочешь заскочить на ужин?

Дрогнувшие пальцы едва не срываются с клавиатуры, Сервал прикусывает губу, но, помедлив, всё-таки набирает ответ.

[21:15] Сервал: Куда? В палатки Среброгривых Стражей вспомнить юность? 😀

На самом деле Сервал знает ответ — и, заблокировав телефон, едва ли не отбрасывает его в сторону, словно перегретую, обжигающую пальцы докрасна, деталь. Гепард никогда не позвал бы её на ужин в лагерь Среброгривых Стражей: и потому что тамошних похлёбок Сервал вдоволь наелась в Академии, и потому что как настоящий мужчина не позволил бы ей ужинать там, но прежде всего потому что он брат, истинный Ландау.

Телефон вспыхивает новым уведомлением, а Сервал даже просматривать его не хочет, сплетает одеревеневшие пальцы на стремительно остывающей чашке. На экране всплывают сообщение за сообщением – Гепард старается сгладить ситуацию. У Сервал ресницы дрожать начинают, и она качает головой.

Гепард старается, из шкуры вон лезет — только его старания никто не оценит, кроме Сервал.

Гепард — стержень семьи Ландау. Он изо всех сил старается сложить из криво расколотых льдинок слово семья, а получается только фамилия.

Дом Ландау – щит Белобога, горделиво сверкающий золотом и достоинством, стойко выдерживающий любые удары судьбы. Следующая путём Клипота фамилия, призванная преданно служить Белобогу, жителям и хранительнице.

Отец наставлял Сервал трудиться, сражаться, терпеть, сцепив зубы, и не маяться музыкой-дурью.

А теперь её музыка согревает сердца в лютые морозы, а концерты освещают чёрное далёкое небо.

Отец советовал Сервал прислушиваться к Коколии, будущей Верховной Хранительнице, и цепляться за соседство с ней, за дружбу – за общие шутки, прикосновения, мечты…

А Коколия выдворила её из Форта (чудо, что не в Подземье) и из своей жизни с обжигающе ледяным безразличием.

Отец твердил, что Ландау должны защищать Белобог, служа Верховной Хранительнице.

А Сервал Ландау восстала против Коколии, отвернувшейся от народа, скрестила клинки с братом.

Отец говорил… А Сервал ему перечила.

Ей теперь кажется, что так было всегда.

Они с отцом никогда не могли найти общий язык – одинаково гордые и упрямые.

Малышку Рыську, с её мечтами, опасно-восторженными, сияющими невиданным прежде северным сиянием, приняли с нежными поцелуями в лоб и родительским благословением.

Гепарда вырастили совершенным защитником, твердыней Белобога и дома Ландау – тем, кем он мечтал стать сам и кем его мечтали видеть.

А от Сервал всегда требовали большего, невозможного, совершенного – идеальную старшую дочь.

— Госпожа Сервал?

Над головой раздаётся чуть подрагивающий голос, и Сервал, сжав переносицу, чтобы сдержать рвано-дрожащий вздох, поднимает голову. Старый Гёте смотрит на неё с мягким заботливым интересом.

— Госпожа Сервал, всё в порядке?

— Да… — рассеянно отвечает она и, поёрзав на кресле, улыбается уверенней. — Да, Гёте, благодарю, горячий шоколад замечательный. Лучшая оплата за скромную работу.

— Мы всегда рады вас видеть в нашем отеле. Спасибо, что делаете нашу жизнь светлей.

Сервал ребром ладони смахивает невидимые слёзы, пощипывающие в уголках глаз и склеивающие дрожащие ресницы, с раскрасневшихся щёк и, ещё раз обменявшись вежливыми кивками с Гёте, подтягивает к себе мизинцем телефон.

[21:16] Геппи: Домой.

[21:17] Геппи: Я имел в виду… У родителей.

[21:19] Геппи: Сервал, я помню, что тебе надоели мои идеи примирить вас. Просто Рысь скоро возвращается, и я подумал, что было бы здорово собраться семьёй, как раньше.

[21:19] Геппи: Да-да, ты сейчас скажешь, что как раньше не бывает. Но может быть, попытаться? Я сумею убедить отца выслушать тебя. Расскажу, какое участие ты приняла в спасении Белобога. И что в Коколии он ошибался, а ты – нет.

[21:21] Геппи: Сервал, прости! Я не хотел… Давить на больное.

— О, Геппи, — Сервал ещё раз проводит ребром ладони по щеке, — я бы рада. Но ты и сам знаешь, что это бесполезно.

[21:57] Сервал: Всё в порядке, братец. Но у меня появилась идея для новой песни. Нужно успеть поймать вдохновение за хвост 😉

Сервал залпом допивает густо сладкий, уже даже не совсем горячий шоколад с оплавившимися зефирками, возвращает кружку за стойку и, постукивая каблуками по старинным ступенькам, выходит на улицу. Ночной Белобог окутывает Сервал пронизывающим до костей ветром, от которого под сердцем болезненно тянет. И возвращаться в мастерскую, холодную и тусклую, совершенно не хочется.

Несмотря на то что это уже давно её дом.

Впрочем, идти Сервал всё равно больше некуда.

Сообщение приходит, когда Сервал пропускает предпоследний трамвай. Коротко дохнув на пальцы, Сервал снимает блокировку и долго-долго глупо улыбается в экран.

[22:03] Геппи: Тогда буду ждать от «Механической горячки» очередной хит. Записывай меня в первых фанатов!

[22:03] Геппи: Но если что, я поговорил с отцом, он будет ждать.

[22:04] Сервал: Спасибо, братишка <3

[22:05] Сервал: За всё, что ты делаешь для нас всех…

Сервал убирает телефон и, перебежав через рельсы, прячет руки подмышками, поднимаясь наверх. Около мастерской неровно мерцает так и не починенный генератор, а перегоревшие лампочки диодов превращают название в холодно-безразличное «…зимье». Сервал усмехается и ускоряет шаг.

Отец будет ждать примерную дочку, но она домой не вернётся.

— Ты чего в темноте?

Голос брата, подёрнутый лёгкой, едва различимой тревогой, тонет в тонком, томном стоне, словно зажатая клавиша ненастроенного синтезатора, расхлябанных дверных петель. Надо бы смазать.

Под пальцами Гепарда глухо щёлкает выключатель, безрезультатно потрескивают провода, лампы загораются тусклым, полумёртвым светом. Надо бы заменить.

Надо бы, надо бы… Слишком многое вдруг надо бы сделать, когда Сервал уже сидит на чемоданах. Когда Звёздный экспресс отправляется с минуты на минуту. Когда брат зачем-то приходит в полупустую и непривычно чистую, какую-то даже неживую, мастерскую.

Сервал торопливо блокирует телефон и украдкой проводит запястьем по щеке. Влажная.

Глупая — хмурится Сервал и, приобняв себя за плечи, вскидывает голову. В полумраке лица Гепарда практически не видно, но оно наверняка обманчиво расслабленно. На самом-то деле он хищным взглядом скользит по опустошённым полкам, запакованным ящикам, коробкам с деталями, которые пригодятся потом кому-нибудь.

Не Сервал.

Вообще-то Сервал Ландау не привыкать прощаться, не привыкать сидеть на чемоданах, не привыкать кидаться из огня да в полымя на волне освобождения и бунта: за свою жизнь она слишком часто меняла позиции, роли, инструменты, комнаты, чтобы научиться прощаться почти безболезненно — игнорировать эту покалывающую под сердцем тревогу. Но сегодня почему-то всё совсем по-другому.

Дело не в дне, конечно, не во времени — в Звёздном экспрессе, который, всего лишь остановившись ненадолго (в сравнении с семисотлетней вечной зимой) у Белобога, перевернул его.

И теперь ждёт её.

— Прячусь, — наконец выдыхает Сервал, когда мягкие широкие шаги брата замирают совсем близко, и по-девчоночьи стыдливо шмыгает носом.

— От кого? — в голосе Гепарда — обманчивая насмешка.

— От себя.

— Что случилось?

В тихой темноте гремит коробка с гайками. Гепард подвигает её к саквояжам Сервал, усаживается на неё и, поставив перед собой смутно знакомый гитарный чехол, внимательно всматривается в её лицо. В тусклом свете почти выгоревших ламп и бледном мерцании ночи Сервал видит в его голубых глазах себя. Растерянную и почему-то маленькую: совсем не похожую на ту бойкую девчушку, что они встретили в Подземье.

Сервал коротко мотает головой и невесело усмехается, убегая от темы и пристального взгляда:

— Скажи, ты всё это специально спланировал, да?

Гепард издаёт смешок, больше похожий на кошачий фырк, и Сервал посмеивается тоже. Её брат, быть может, и командир Среброгривых Стражей, и отличный стратег — однако уж точно не провидец.

Он не мог предусмотреть всего.

Взъерошивая волосы пятернёй, Гепард смущённо мотает головой, и от снисходительно тёплой улыбки (как будто бы он здесь старший брат) на душе почему-то становится тоскливо и холодно. Так, как не было, когда тень Коколии, отголосок Фрагментума, пускал в неё острыми стрелами (или часовыми стрелками?..) воспоминания.

— Я просто хотел пережить ещё одно приключение с сестрой. Быть может, последнее.

— Не дури. И не драматизируй. Ты же знаешь: меня сложно удержать на одном месте.

— Да. Потому что ты постоянно от чего-то бежишь.

— Я бы сказала: за чем-то, — Сервал опускает голову, большим пальцем поглаживая ногти: лак кое-где облупился; тоже надо бы обновить. Повторяет глухо: — Да. Зачем-то…

— Зачем?..

Сервал немногословно ведёт плечом.

Она не знает. Теперь — не знает. Раньше бежала от отца — из-за отца; от Коколии — назло Коколии. Пыталась даже от времени убежать, воспоминаний — от себя убежать. В космос и неизведанные миры; окунуться в исследования, чтобы не окунаться в себя.

В раздумьях пальцы перебирают воздух, словно перед ними натянуты гитарные струны. Наверняка, вышло бы что-то минорное, лирическое — идеальный саундтрек последней ночи в родном городе.

— А ты зачем пришёл? — переспрашивает она, чтобы заполнить пустоту, по привычке наложить голос на фантомный звук.

— Да вот, — поглаживая изгибы чехла, Гепард разглядывает его, чуть потёртый, поцарапанный, но всё ещё добротный; кое-где сверкают золотые узоры, — решил, что тебе пригодится. Ты ведь и музыку увезёшь с собой. И гитару не оставишь. Не повезёшь же её в руках. В чехле как-то… Надёжней.

Сервал порывисто накрывает руку брата своей и с силой цепляется за его пальцы.

— О… Геппи…

Голос срывается разом, как первая струна, которую натянули слишком сильно, в судорожный свист.

— Малыш Геппи, да? — бравадно усмехается брат, да только тоже прячет глаза. — Я пойду, провожу тебя утром, ладно?

Он поднимается, а Сервал всё никак не может отпустить его руку: поднимается вслед за ним. Кивает, мотает головой, как будто ищет хоть какой-нибудь ориентир во мраке, и вдруг порывисто прижимается к Гепарду.

Младший братец стал совсем большой (на полторы головы выше!), но обнимает по-прежнему: неуклюже и бережно, неловко и крепко. Сервал стискивает плотную ткань мундира в кулаках и тяжело сопит. Гепард хочет пошутить что-то неуклюже, но только вздыхает и прижимается щекой к её виску.

— Ты уже не малыш Геппи, — отрывисто шепчет Сервал. — Я теперь увидела. Знаешь, я завтра поднимусь на борт Звёздного экспресса.

— Знаю.

— Не перебивай, когда старшие говорят, — Сервал мягко наступает носком туфли на ногу Гепарду, и тот карикатурно айкает. — Так вот. Я поднимусь, чтобы сказать… Чтобы… Посмотреть на звёзды, на карту миров, на Белобог, каким его видят другие. И вернуться. Я останусь в Белобоге, Гепард. Тут моё место. Тут мой дом.

— И теперь тебя отсюда никто не выгонит… — на выдохе добавляет Гепард, смелее прижимая Сервал к себе.

Сервал часто-часто кивает — и сумрачная комната подёргивается мутной поволокой. Слёзы жгутся в глазах, теснят рыданиями грудь, и брат, успокаивающе скользнув ладонью по спине, шепчет:

— Можешь даже вытереть слёзы об этот мундир.

Сервал Ландау смеётся сквозь слёзы и послушно прижимается к широкой груди брата, пока он бережно целует её в макушку, как она когда-то давным-давно, в детстве, и на душе вдруг становится удивительно спокойно.

Ей больше некому и нечего доказывать.

Ей хочется просто жить.

Жить там, где должно жить Ландау. В Белобоге.

Ночью небо Белобога густо-фиолетовое, тяжёлое, разреженное крохотными белыми точками, так что сквозь узенькое окно и не поймёшь сразу, снег это или звёзды; а иногда — разноцветное, расцвеченное зелено-лиловым пламенем, будто бы где-то высоко в небесах лопнули галогенные лампы.

Сервал замирает, из-под ресниц глядя на цветные блики на окнах (они похожи на отблески волн рок н-ролла на стенах их с Коколией комнатки Академии, в которые стучали раздраженные соседки), рука срывается. Контакты с глухим хлопком взрываются, обдавая ладонь колкими брызгами искр. Сервал отшатывается, бросая паяльник. Детали с металлическим перезвоном валятся друг на друга.

Звяк. Звяк. Звяк.

Сервал рефлекторно морщится, хлопая дверцами ещё плохо закреплённых шкафчиков в поисках аспетика, и клянет самой жестокой вьюгой эту прорастающую сквозь запечатанное было сердце горечь. На тыльной стороне ладони уже начинают опухать крохотные точки ожогов; повезло, что успела отдёрнуть пальцы — иначе не смогла бы играть. А без гитары всё было бы совсем бессмысленным. Наскоро обработав кожу асептиком, Сервал стягивает гогглы и бросает их на стол.

Не в золотистом цвете линз мастерская, освещённая лишь мелкими потрескивающими лампами и двумя раскалёнными обогревателями, выглядит удручающе. Всюду пыль, мелкий мусор: металлическая крошка, обрывки мебельной упаковки, стёкла разбившихся лампочек, неотремонтированные или сломавшиеся в дороге роботы, до которых руки так и не доходили (Сервал морщится, потирая пальцы обожжённой руки, и думает, что теперь вряд ли дойдут) — и гитара. Без чехла, сияющая благородной позолотой на корпусе, она совсем чужая этой мастерской.

И самая родная Сервал.

Тяжёлый фартук накрывает недоделанного робота — до завтра. Размеренный стук каблуков, эхом гулко прокатывающийся по ещё не обжитым комнатам, звучит громче барабанного боя. Притом барабанщик явно не самый умелый. К гитаре Сервал подкрадывается.
Пальцы бездумно проходятся по струнам. Звук выходит неровный, струны коротит голубоватыми вспышками — расстроена.

Сервал охает, отдёргивает пальцы и устраивается вместе с гитарой на нешироком маленьком подоконнике. Подмороженное стекло (сломался обогреватель на улице) умиротворяюще холодит висок. Сервал, придерживая головку грифа, нежно подкручивает колки, и прикрывает глаза.

Пальцы мягко щекочут возбуждённо вибрирующие струны.

И выходит что-то ломкое, тянущее, но притом удивительно мажорное и правильное, так что под веками пощипывает.Сервал хмурится, торопливо смаргивает усталость. Горечь всё так же свербит в груди.

Она была старшей дочерью Ландау — стала позором семьи. Она была Среброгривым Стражем — стала учёной. Она была Архитектором, исследователем Стелларона — стала никем.

Преступницей (без пяти минут).

Ничего.

Сервал Ландау не привыкать — Сервал привыкла.

Она в задумчивости перебирает струны, и теперь волна звука звучит совершенно иначе: бодро и горделиво. Пускай Коколия не думает, что заставит её замолчать. Её песня ещё не спета.

Никто ведь не говорил, что сольник — это легко.

Сообщение от Верховной Хранительницы Белобога (не Коколии, уже — нет…) на электронной почте неотвеченным висит вот уже третьи сутки, а в почтовый ящик с официальными извещениями Сервал и вовсе старается не заглядывать. Только каждый раз, когда берёт в руки телефон, усмехается уголком плотно сжатых губ, гадая, посчитала бы предыдущая Верховная Хранительница трёхдневный игнор государственной изменой, отправила бы отряд Среброгривых Стражей за ней?

Во главе с братом, разумеется…

Когда входная дверь поскрипывает и захлопывается за редкими посетителями «Незимья», времени на размышления не остаётся: Сервал швыряет телефон под стойку и, сложив руки в замок с неподдельным интересом подаётся вперёд.

Всегда любопытно, с чем на этот раз придут белобожцы: с проржавелым сердцем автоматона, заклинившим мушкетом, очевидно, из списанных Среброгривыми Стражами, потёкшим радиатором, зашепелившим радио, потерянным шнуром от телефона, лопнувшим от холода наушником или с каким-нибудь нелепым предлогом просто увидеть Сервал Ландау вживую, а не сквозь мутное от морозных узоров и пыли стекло, просто посудачить о том, что происходит в Белобоге…

С чем бы они ни пришли — Сервал искренне рада помочь.

У неё золотые руки и бесценные мозги, призванные служить Белобогу, но (к великому сожалению отца) не по долгу фамилии — по зову сердца. Поэтому когда Коколия отобрала у неё лабораторию, статус Архитектора и сорвала значок Среброгривого Стража, а отец — фамилию и комнату в особняке, они, сами о том не подозревая, подарили ей гораздо больше. Мастерскую.

Здесь нет толстенных стен и посредников, нет закрученных лестниц и башенок, с высоты которых проблемы каждого белобожца кажутся мелкими и пустячными, здесь есть Сервал – и Белобог. Тот самый Белобог, который отчаянно нуждается в руках мастера.

Нуждался всегда, сколько Сервал себя помнила.

Кто-то же должен починить всё, что нуждается в восстановлении.

Спасти от коррозии ценные детали.

Собрать из старых деталей что-то новое и такое нужное…

Сервал постукивает указательным пальцем по щеке, изучая детали, которые перед ней по одной выкладывает Март 7, что-то беспечно и воодушевлённо щебеча о приверженности Стеллы к мусорным бакам, Подземье и боях роботов. Дань Хэн стоит поодаль, сложив руки под грудью, и время от времени прикрывает глаза и осуждающе покачивает головой, а Сервал с трудом сдерживает нежную улыбку: сейчас он слишком сильно смахивает на Гепарда.

А Стелла, и без того обычно немногословная, сейчас, после того решающего боя, о котором многие слышали (притом — подозревает Сервал — сплошную ложь), и вовсе на редкость молчалива. Стоит, облокотившись о стойку, катает шестерёнку и даже бровью не ведёт на нескончаемую болтовню.

Ей непросто. Там, за границей Белобога, явно случилось что-то, после чего её маленький мир прежним уже не станет.

Сервал не знает, что именно, и не станет допытываться: ей достаточно знать, что лучшим исцелением от лопающегося и разваливающегося на части мира становится создание.

Пусть даже чего-нибудь настолько забавного, вроде маленького робота из металлолома.

— Эй, — подмигивает Сервал Стелле, — мне не помешает пара умелых рук.

Стелла – кто бы сомневался – улыбается и без слов подключается к работе.

Дань Хэн успевает помочь Март 7 заварить кофе, Март 7 – порадоваться (или, быть может, посетовать), что этот кофе совсем не похож на тот, что пьёт некая Химеко на их Звёздном экспрессе, посмеяться вместе с Сервал над созвучностью экспресса с эспрессо и пригласить познакомиться с Вельтом Янгом и Химеко, уверяя, что они друг другу понравятся, пока Сервал налаживает контакты между деталями, а Стелла запускает механизм.

Робот оживает, подмигивая огоньками новеньких светодиодов, и замершая на пару мгновений Март 7 тут же подрывается с восторгом.

— Ты его собрала! Вот это да, Сервал, у тебя в самом деле золотые руки! Ты и вправду лучший мастер во всём Белобоге!

— Пустяки, — скромно улыбается Сервал, мягкой ветошью оттирая пятна машинного масла с пальцев. — У меня была хорошая помощница.

Стелла благодарно кивает в ответ:

— Всё потому что меня учил лучший механик Белобога.

— Твоя помощь была бы неоценима в Подземье, — вздыхает Дань Хэн, опасливо косясь на робота, — им не помешает помощь с электроникой. Многие роботы сошли с ума после того, как разбушевался Стелларон.

— Уверена, с твоей помощью они разберутся быстро!

Сервал усмехается уголком губ:

— Пожалуй. Если бы только всё можно было так легко починить…

— Ты что-то не можешь починить? — Март 7 поудобнее обхватывает робота. — Почему?

Сервал не успевает ответить, даже придумать не успевает, как отшутиться: Дань Хэн опережает её.

— Потому что жизнь не механизм. Я полагаю.

От столь спокойно расставленных точек в мастерской повисает неловкая тишина. Даже Сервал теряется от той холодной горечи и мудрости, которую не подцепляют из книг, которую наживают годами, потерями, бегствами и которая кажется совершенно чужой этому худому бледному парнишке, едва ли старше Гепарда, и растерянно выдыхает:

— Это правда…

А когда Стелла и Март 7, невесомо подталкиваемые в спину Дань Хэном, уходят, Сервал присаживается на край высокого стула и прячет лицо в ладонях, наверняка, оставляя на щеках и висках грязные следы.

Это правда.

Сервал терпеть не может думать об этом, но жизнь вправду сложнее любого известного ей механизма. А в её механизме жизни так и вовсе из строя вышло слишком многое – слишком многое стоило бы наладить.

Только Сервал даже не знает, за что сперва браться…

Поэтому подтягивает к себе полученный три дня назад заказ на ремонт ночника для чьей-то дочери.