VIKTOROOK

дом для моих историй

Метка: 18+

  • Живое не подчиняется закону энтропии

    На базе было холодно, как на глубине Ада, пускай Дэйв и не хотел признавать это сравнение, и выходить курить приходилось практически ежечасно — а запас сигарет необратимо истощался. Как, впрочем, и топливо для зажигалок. Элисон тихо задвинула за собой тяжёлую дверь в лабораторию и дважды свернула по тёмному коридору к вытяжке. Электричество в коридорах они вырубили через месяц, после налёта.

    Количество шагов до места курения Элисон знала наизусть.

    Колёсико зажигалки щёлкнуло, неохотно высекая крохотную искру. Элисон на мгновение затаила дыхание — отсыревшая сигарета зажглась. Густой тяжёлый дым почти привычно зацарапал горло: личные запасы «Silk Cut» закончились почти сразу, пришлось перейти на солдатские пайковые сигареты, к которым так и не удалось привыкнуть, а впереди маячила перспектива самокруток — трубки мира, как шутил Дэйв, выбираясь покурить к Элисон.

    Как сейчас, например.

    Элисон услышала его неровные, чуть подпрыгивающие шаги ещё в начале поворота, и когда Дэйв оказался в паре шагов, без слов отвела руку с сигаретой в сторону. Дэйв выхватил сигарету практически на лету и, смачно затянувшись, чеканно выпустил в воздух три кольца.

    Элисон хмыкнула:

    — Понтуешься.

    — А что ещё делать? — в тон ей отозвался Дэйв, возвращая сигарету.

    Элисон коротко затянулась и пожала плечами.

    — А что ты предлагаешь?

    — Ну… Действовать?

    — Действовать? — голос сорвался на полуписк, полусмешок, Элисон торопливо впихнула в пальцы Дэйва сигарету. — Действовать… В каком направлении?

    — Запустить механизм.

    Элисон обернулась и уставилась на Дэйва. Его лицо, слабо освещённое крупицами огонька на кончике догорающей сигареты, не выражало ничего, кроме бесконечной усталости. Элисон понимала: сама изо дня в день у отражения в мутных зеркалах душевых комнат находила новые мимические морщины и седые волосы — новую причину ненавидеть всё это.

    — Странно, — фыркнула Элисон, после короткой затяжки вновь передавая сигарету Дэйву, — мне казалось, из нас двоих у меня должна наблюдаться тяга к смерти как у старого больного животного.

    — Перестань, — хохотнул Дэйв, подталкивая её локтем в плечо, — ты не такая уж и старая. К тому же… Разве смысл не в этом?

    — Смысл? — Элисон мрачно усмехнулась, сделала последнюю затяжку и, затушив сигарету о стену, затолкала окурок за решётку воздуховода: к кучке таких же. Обернулась к Дэйву, с трудом различая его коренастый силуэт. — Я уже не уверена, что он был. Прости.

    В мрачном молчании сумрачного коридора они двинулись обратно, в лабораторию. Рукава пуховиков шуршали, соприкасаясь, единым звуком прокатывалось эхо размеренных твёрдых шагов по выложенным железными плитами коридорам.

    Когда-то именно Элисон заприметила активного, заинтересованного студента в университете, где читала курс факультативных лекций по основам мировоззрения, и предложила ему участие в проекте «Феникс», который — как верила она и все те, кто теперь телами грудился в морозильных камерах-хранилищах — должен был перевернуть представления о мире и сам мир.

    Перевернул. Их — так уж точно.

    Дэйв отодвинул дверь, пропуская Элисон вперёд, в лабораторию. Одна из продолговатых ламп болталась на грани перегорания и паре проводов — иногда истерично мигала зеленоватым больничным светом. Элисон, уже почти не морщась, скинула пуховик на покосившийся стул и подошла к панели управления станцией. Запасной, разумеется — центральный пульт разворотили в период налёта. Дэйв пантерой оказался рядом, уперев смуглые грубые кисти по обе стороны от главного экрана, кивнул на него:

    — Пара движений — и всё закончится.

    Элисон бухнулась на стул, так что его уцелевшие колёсики протестующе скрипнули, и взъерошила волосы.

    — Вот именно: всё. И мы в том числе.

    — Мы? — на губах Дэйва промелькнула нервно-недоверчивая усмешка. — Мы и так скоро закончимся, Элисон.

    Его пальцы крутанули пару датчиков, переключили рычажки, и на главный экран вывелась статистика по базе. Элисон обречённо уперлась кулаками в виски: статистика была удручающей, и Дэйву не было нужды всё перечислять. Однако он перечислил.

    Кислородных баллонов оставалось немного; генератор барахлил; половина дверей к выходу были уже заблокированы, и без доступа к главному компьютеру, который был уничтожен, возможность открыть их была маловероятной.

    — То, что мы выжили — это чудо.

    — Хорошее чудо, — скривилась Элисон, закатив глаза, — я выхаживала тебя две недели.

    — Я о том, что мы не поубивали друг друга, не поломали друг друга, не сошли с ума…

    —У нас было дело, — повела плечом Элисон. — Мы должны были восстановить разрушенное.

    — И доделать работу, — нахмурился Дэйв.

    Элисон покосилась на рабочий экран. То там, то здесь на микрокарте Земли мигали красные точки опасности: вооружённые конфликты, эпидемии, разрушения. Задачей проекта «Феникс» было решить все эти проблемы — одним разом. Буквально одним нажатием кнопки.

    — Мы можем связаться с большой землей, сообщить, что мы живы… И тогда…

    Элисон утомлённо помотала головой: она цеплялась за паутинку, за соломинку, пока их кружило в водовороте. Дэйв мягко похлопал её по колену.

    — И тогда всё повторится. Ты этого хочешь?

    На безымянном пальце блеснуло потемневшее золото кольца, Элисон прокрутила его, разгоняя припухлость, и мотнула головой. Вряд ли ей бы хватило выдержки пережить всё ещё раз.

    Страницы: 1 2 3

  • Никто не поимеет Шепард

    2186, Омега

    Генерал Петровский должен умереть.

    Это Лея Шепард осознаёт предельно отчётливо, пока обновлённая в бункере Арии программка в инструментроне, перехватив короткий сигнал, подбирает криптоключ. Символы сменяют друг друга со скоростью света, сливаясь в сплошное полотно, и поддавшийся наконец механизм откликается тихим размеренным тиканьем, запуская обратный отсчёт мгновениям жизни Олега Петровского. Ария Т’Лоак, едва дёрнув бровью, окутывает себя мерцанием биотического барьера, и Лея Шепард следует её примеру, хотя вся её концентрация уже трещит по швам.

    Генерал Олег Петровский сегодня умрёт — в этом нет никаких сомнений. Так предписывают все законы.

    По законам войны лишение вражеской армии — а у Призрака целая армия цепных одержимых пёсиков — генерала, а также хорошей базы, сильно упростит ведение если не наступления, то хотя бы контратак.

    По законам офицерской чести генералы не сдаются в плен: они стреляют себе в висок, пачкая мундир и погоны кровью, но не позором. Хотя где офицерская честь — и где «Цербер».

    Даже по законам гуманизма Олег Петровский должен умереть, чтобы и люди, и ксеносы, потерявшие в этой кровавой бойне, деспотии близких, отравленные чистым нулевым элементом, не думали, что об этом позабыли. Чтобы Лея Шепард знала: они сделали всё, что могли, и даже чуточку больше…

    Но прежде всего, конечно, законы Омеги. Жестокие и вполне однозначные — сражайся или умри, ствол в лоб или смерть в подворотне, кровь за кровь, смерть за смерть — Лея Шепард впервые готова их принять, сцепив зубы, перекусав сухие губы до крови, правда, но всё-таки принять. И коротко кивает Арии, когда открываются двери.

    И Ария Т’Лоак, Королева Пиратов, Фемида Омеги, сама Омега, врывается широким решительным шагом в командный центр «Цербера», в свою тронную залу. Она не торопится, отнюдь: она как будто наслаждается каждым ударом тяжёлого каблука о пол, красный уже от неона, не от крови, но Лея всё равно едва поспевает за ней, на ходу вгоняя в «Палача» новый термозаряд.

    Лея Шепард неслышно взбегает по лестнице с одной стороны, Ария Т’Лоак, покачивая бёдрами, поднимается по другой, нарочно медленно, однако Олег Петровский всё равно не успевает доиграть партию. Он проиграл. И его приказ о капитуляции — «всё кончено» — ещё вибрирует эхом под высокими потолками.

    — Коммандер Шепард, я сдаюсь на вашу милость, — торопится выдохнуть Петровский, очевидно, ища защиты у Шепард.

    Лея Шепард дёргает уголком губ в тусклой усмешке и едва уловимо мотает головой. Во-первых, у неё уже не осталось щитов прикрывать преступников, наёмных убийц и просто безумных учёных всех мастей: потерялись где-то за ретранслятором Омега-4. А во-вторых, здесь, на Омеге (да и не только) Ария Т’Лоак точно могущественнее и едва ли прислушалась бы к Лее Шепард, даже если бы она вдруг решила сохранить Петровскому жизнь. Лея Шепард об этом даже думать не хочет, чтобы потом не кусать губы, не топиться в подушке от чувства вины перед Альянсом и собой: Олег Петровский уже мертвец.

    Его дыхание и голос — вопрос времени.

    — Ничего более жалкого слышать мне не приходилось, — хрипит Ария Т’Лоак, хищницей подступая к нему.

    Воздух искрит и сжимается под волнами цвета индиго. Олег Петровский пятится мелкими шажками до тех пор, пока не упирается в стол, и тут же с лёгкого взмаха руки — мощного биотического удара, валится под ноги. Лея Шепард, брезгливо отступая на полшага, уже в который раз за вторые галактические сутки безмолвно соглашается с Арией.

    Он просит сотрудничества с Альянсом, обещает сдать Призрака, и Лея Шепард мнётся с ноги на ногу, выдыхая сквозь зубы. Призрак Шепард нужен. У неё — и от своего лица, и от лица Альянса — крайне много вопросов и претензий. Только «Церберу» веры нет, пускай и на грани гибели (особенно на грани гибели, ведь можно сказать что угодно!), и когда Ария Т’Лоак бесцеремонно локтем отпихивает её, Лея Шепард покорно отступает.

    Генерал Петровский сегодня умрёт. Тонкие пальцы, искрящиеся от энергии, впиваются в его широкую шею. Хрустит под его спиной пластик приборов, руки лихорадочно мечутся по обесточенной панели управления, горло содрогается в хрипах:

    — Но… Я же дал тебе уйти… с Омеги… Я заслужил… снисхождение.

    — Это правда, Ария? — горло давит спазм, словно бы и Лею кто-то придушивает.

    — Да. «Цербер» захватил станцию, но дал мне уйти, — по-змеиному присвистывает Ария, и Лея Шепард понимает, что просит Петровский зря, потому что Ария Т’Лоак не Лея Шепард: её не прельстит информация, не разжалобит старый должок.

    К тому же забрать у Арии Т’Лоак Омегу — это как лишить Джокера «Нормандии» и дурацких приколов, Гарруса калибровки и обострённого чувства справедливости, а Лею жетонов Альянса и фамильного упрямства. Хуже, чем убить: лишить сущности, сердца. Такое не прощают. И Ария Т’Лоак продолжает с упоением впиваться пальцами в генеральскую шею:

    — Чувствуешь, Олег? Это смерть, и она всего в нескольких дюймах. Запомни, каково это…

    Её голос дрожит от наслаждения так, как будто бы она высасывает из него жизнь по капле, по крупице, и мрачный холод, эхо свидания с ардат-якши, скользнувший под кожей, заставляет отвернуться к шахматной партии. Лея морщится, слушая предсмертные хрипы Олега Петровского, и поджимает губы. Она вспоминает реактор, вибрирующий от каждого прикосновения к панели управления, и голограмму Петровского, искусно играющего на натянутых донельзя нервах, вспоминает искалеченных нулевым элементов и экспериментами «Цербера» ксеносов — адъютантов, и Найрин. Её по-туриански скупую, но совершенно не по-туриански мягкую улыбку, растворяющуюся в ослепительной синей вспышке не то взрыва, не то ярости Арии Т’Лоак.

    Лея Шепард стискивает челюсти до туповатой боли. Олег Петровский не может не умереть.

    — Я не буду тебя убивать! — в отчаянии рычит Ария, и Лея Шепард, оборачиваясь, едва не сбрасывает с доски ферзя. И хотя Ария на неё даже не смотрит, повторяет спокойно и уверенно специально для неё: — Я не буду тебя убивать — ради своего партнёра и ради войны с твоим хозяином. Надеюсь, ты будешь полезен.

    Ария Т’Лоак отбрасывает Петровского под стол и брезгливо кривится, подпинывая носком сапога воздух:

    — Забирай его, Шепард. Тебе с Альянсом решать его судьбу. Только убери этот мусор с моей станции.

    Лея Шепард на мгновение забывает, как думать и дышать, чувствуя ритмичную пульсацию одной лишь мысли: Ария Т’Лоак изменила своё решение из-за неё, ради неё. А Петровский тем временем поднимается, совершенно по-генеральски одёргивает китель и позволяет себе чересчур едкий комментарий для того, чья жизнь мгновение назад дрожала биотическими разрядами на убийственно изящных пальцах:

    — Капитан. Я рад, что вы… Оказываете успокоительный эффект на мисс Т’Лоак. Я сам однажды пытался образумить её. С удовольствием послушаю, как это получилось у вас.

    Коротко мотнув головой, Лея поправляет шахматную доску и хмурится:

    — Не заблуждайтесь насчёт своего будущего. Бесед по душам не будет.

    — Почему нет? Насколько я знаю, Альянс обеспечивает своим военнопленным довольно комфортные условия. Кто знает — может, мы с вами ещё станем друзьями.

    Генерал Петровский торжествующе улыбается сквозь усы и расправляет плечи, очевидно, чувствуя себя победителем. Шестиугольник «Цербера» блестит позолотой вызывающе ярко, Лея поудобнее перехватывает «Палач» и сквозь зубы рычит:

    — Никогда.

    И до того, как Олег Петровский скажет что-то ещё, после чего Лею вновь поведут первобытные дико-кровавые ритмы Омеги, она (с молчаливого разрешения Арии) приказывает Брэю его увести.

    Они с Арией Т’Лоак остаются наедине в сердце ликующей, освобождённой, вдоволь напившейся крови Омеги.

    — Я несколько месяцев ждала момента, когда смогу грохнуть его, — признаётся Ария сквозь зубы, но с удивительно мягкой улыбкой, бережно поглаживая перила площадки. — Но стоило несколько часов провести с тобой — и размякла. Ты какую-то заразу несёшь.

    Лея Шепард может сказать Арии Т’Лоак то же самое с точностью до наоборот: несколько часов рядом с Арией напомнили ей, как приставлять ствол к подбородку вместо уговоров, с подозрением относиться к каждой протянутой руке помощи, показали, что значит — держать власть. Однако Арии не нужны ответные откровения, Ария упивается восхищением и властью, так что Лея качает головой:

    — Это не делает тебя слабее.

    Потому что даже сейчас Ария, пускай и в растерянности от собственного милосердия, выглядит Королевой Омеги, восхитительно властной, решительной, последовательной в своих поступках.

    Лее Шепард никогда такой не стать, как ни пытайся.

    — Восхищена твоим упорством, — едва приподняв уголки губ, мрачно усмехается Ария. — Благодаря тебе я вернула Омегу.

    У Леи вспыхивают щёки таким пламенем, словно перегрелись давно прижившиеся импланты, и она облокачивается на перила. Может быть, Ария Т’Лоак и не умеет говорить «спасибо», но это её скупое признание, пожалуй, дороже всякой бесплатной выпивки в «Загробной жизни», запасов нулевого элемента и даже флота наёмником.

    Они обсуждают планы по восстановлению Омеги, словно бы и вправду партнёры: не наёмница на побегушках Королевы Пиратов; не Королева Омеги, использующая офицера Альянса в качестве живого щита; а живущие по диаметрально противоположным законам, движимые разными мотивами, однако готовые практически без опаски подставить друг другу спину партнёры.

    И хотя Ария не жмёт (а Лея и протянуть не пытается) ей руку на прощание, покидая Омегу, Лея Шепард всё-таки чувствует между лопаток благодарно-уважительный взгляд Арии Т’Лоак, взирающий со всех экранов, и даёт обещание сюда возвратиться (как с полгода назад клялась не возвращаться сюда никогда), когда война закончится в их пользу.

    Страницы: 1 2

  • Кривое зеркало

    «Друг друга отражают зеркала
    Друг друга, и взаимно искажая отражение» —
    А что, если не так?
    И правда в том, что зеркала не искажают ничего,
    А отражают искажение?
    pyrokinesis — «я верю только в неизбежность зла»

    Не приближайся к зеркалам, особенно старинным и мутным, особенно сверкающим и звенящим, не вглядывайся в отражение, если не хочешь сойти с ума.

    Это твердили им с детства. Не вглядывайтесь в зеркала, не смотрите в глаза своему отражению долго, иначе увидите мир таким, каким его видели братья-создатели, иначе увидите то, что человеческому разуму не постичь!

    И они следовали этим правилам: заглядывали в зеркала мимолётом, отводили взгляд от собственного отражения, скрывали их в глубине шкафов, закрывали створки трюмо, не оставались с зеркалами один на один.

    Однако однажды Аглае показалось, что что-то попало в глаз, и она, отделившись от группы, подошла к зеркалу в медной раме, изъеденной зелёными коррозионными пятнами, вгляделась в свои глаза — и осколок в груди шевельнулся.

    Аглая сидела на бархатном диване в вип-зоне ночного клуба, закинув ногу на ногу, и ленивым взглядом сканировала гостей. Вот изменщик: прижимает к груди девчонку в коротком платье и с ярким макияжем, а сам оглядывается по сторонам, не заметил ли кто. Вот охотница до лёгких денег: сидит у барной стойки ногу на ногу, как бы невзначай обнажив аккуратную, как фарфоровую, коленку и болтает соломкой в почти закончившемся коктейле. Вот любитель развратного отдыха: пересчитывает толстую пачку денег и глядит на девчонку, что вертится на пилоне. А она, в свою очередь, ненавидит их всех.

    Место похоти, разврата, ненависти — здесь людьми правят звериные инстинкты, и породить такое место было способно лишь истинное чудовище.

    Аглая в изнеможении откинулась на спинку дивана. Волны неонового света сменяли друг друга, до боли обжигая глаза. Биты музыки грохотали в ушах автоматной очередью. Наконец среди посетителей мелькнула фигура в небрежно распахнутом бордовом пиджаке и круглых чёрных очках в золочёной оправе, и Аглая демонстративно взглянула на часы.

    — Опоздал, опять, — вздохнула она вполголоса и закатила глаза.

    Давид легко поднялся по трём ступенькам к ней и пригладил растёрпанные чуть вьющиеся волосы.

    — Прости, меня задержали.

    Из-под горла коричневой водолазки виднелся мазок ярко-красной помады, но Аглая ничего не стала говорить, а только фыркнула и рывком поднялась.

    — Идём. Нас ждут.

    Аглая перепрыгнула через ступеньки и решительно направилась по длинному коридору, освещённому тревожным алым мерцанием: там располагались комнаты для особых развлечений особенных гостей, а в самом конце коридора — кабинет владельца этого заведения.

    — А ты не хочешь обрисовать ситуацию? — едва поспевая за ней, спросил Давид.

    — Если бы ты не опаздывал и не пропускал летучки, был бы в курсе, — отрезала Аглая.

    Они зашли в приёмную, Давид приподнял очки. Он в них походил на слепого, но на самом деле его хрустальные, полупрозрачные глаза, поражённые осколком, видели гораздо больше, чем глаза обычного человека, и воздействовали на них. Одного взгляда Давида хватило, чтобы секретарша собрала все свои немногочисленные пожитки в маленькую красную сумочку и скрылась в красном мерцании коридора.

    Только каблуки глухо застучали по ковру.

    Давид снова надел очки. Аглая, оглянувшись через плечо, подмигнула ему, пусть её одобрение было ему без надобности, и без стука вошла в кабинет.

    Владелец клуба — грузный, но ещё не толстый лысеющий мужчина — сидел в кожаном кресле, откинувшись на спинку стула и разговаривал с кем-то по телефону, договариваясь о крупной поставке девочек кому-то (Аглая успела подумать, что у этого «кого-то» тоже следовало бы поискать осколок), но стоило двери захлопнуться, положил трубку.

    В воздух витали запахи табака и миндаля: на сейфе стоял диффузор, наверное, презентованный ему секретаршей по случаю какого-нибудь празднества. Но для Аглаи воздух пах металлом.

    — Чем обязан? — сурово сдвинул брови владелец, но голос его предательски дрогнул.

    Он знал, чем он обязан, он чувствовал то же, что и они: вибрацию в густеющем воздухе, вязкий запах металла, тонкий перезвон.

    — Вы и сами знаете, чем, — располагающе улыбнулся Давид и задрал очки на лоб. — Не так ли?

    Ещё на заре мира братья-создатели, искусные стеклодувы, соревнуясь в мастерстве, создали зеркала. У одного брата зеркало вышло кривым: всё, что ни было напротив него, обращалось в чудовищное. У другого брата зеркало вышло истинным: оно отражало суть всего, что окажется против него. Эти зеркала долго стояли друг против друга, но однажды в порыве ссоры братья разбили зеркала, и осколки огненным ливнем опрокинулись на землю, и поразили некоторых людей.

    Страницы: 1 2 3

  • Откровение

    художник: нейросеть

    Она не мессия.

    Она — Зверь Апокалипсиса, вышедший из-под земли, прошедший сквозь шторм и вернувшийся из вышедшего из берегов моря.

    Она копьё Лонгина, пронзающее сердце мира.

    Она бич Божий — всего лишь глупое, жестокое орудие в руках умелого палача, вспарывающего раны мира, вспарывающее небеса и землю, заставляющее мир рыдать, стонать и биться в агонии.

    Она — никто.

    Лэйн поняла это, когда затрепетавшая в груди сила — сгусток энергии столь колоссальной, что закружилась голова, что подкосились ноги, что задрожали пальцы, —вырвалась из груди, чудом не размолов рёбра, и сотрясла мир громом, и зажгла небеса.

    Вырывая копьё Лонгина из ослабевших рук Грега и ныряя в последнюю дверь коридора собственных мыслей, Лэйн не думала, что вернётся.

    Но думала, что этой жертвой сумеет искупить свою вину перед миром, поможет склеить его заново, пусть не идеально, но как сумеет, по-человечески: скотчем, изолентой, ржавыми гвоздями — всем, что окажется под рукой.

    Теперь искупать вину было не перед кем.

    Проклятая Донован была права: не стоило верить книге, не стоило ожидать от небес снисхождения или благоговения — небеса всегда были жестоки и безразличны к людям. Но теперь Лэйн уже ей об этом не скажет, как не скажет ничего и никому.

    Мир пал. Испарялся на глазах. Растворялся, сгорал в кровавом огне.

    А Лэйн стояла на вершине горы и сжимала-разжимала кулаки, под босыми ногами лежали обломки базы, а слёзы, холодные, отчаянные, катились по щекам и терялись в кровавых разводах на белом платье.

    Она ведь сделала всё, что мог сделать обычный человек, и даже больше!

    Она перевела текст, написанный на чужом языке.

    Она нашла путь, нашла корень, нашла червоточину.

    Она нашла противоядие, нашла избавление.

    Она сама себя напорола на копьё Лонгина. Не зная, что в этом её предназначение, принесла себя в жертву. Без креста, без таблички, без верных апостолов и без предательства.

    Принесла себя в жертву, напоследок подумав, что, может быть, хоть теперь её полюбит кто-то ещё, кроме Грега. Хоть теперь её простят…

    Принесла себя в жертву, чтобы выжил мир.

    Но мир не выжил. Он лежал у ног Лэйн, умирающий в страшных мучениях.

    А ещё у ног Лэйн лежал отряд.

    Лэйн думала, огненные шары сотрут с лица земли всё сущее — испепелят быстрее, чем ядерный взрыв, не оставив даже теней, обратят в звёздную пыль, но её отряд казался нетронутым.

    Они лежали в обломках «Сибири» и ошарашенно таращились в развороченное небо, как будто бы их застали врасплох. До крови обдирая босые ноги и руки, Лэйн спустилась к ним. Сердце, ещё живое и вполне человеческое, пропустило удар, дрожь прошибла колени.

    У Ноа были разбиты очки. Он хмурился, как будто не договорил что-то важное и серьёзное.

    — Тебя перебили опять, да? — грустно вздохнула Лэйн, двумя пальцами закрывая ему глаза.

    — А ты всё-таки жив, — глупая улыбка скользнула по губам, когда Лэйн увидела Лестера, но тут же прикусила губу: — Был… Жив.

    Дмитрий сжимал в объятиях Анну, наверное, и в последнюю минуту был готов пожертвовать своей жизнью ради сестры. Жаль, это их не спасло. Из груди вырвался неровный смешок:

    — Ты ошибалась, Анна. Я всё-таки победила заражение. И даже смерть.

    — А ты… Ты отличный генерал, — Лэйн присела перед Дмитрием на колено и, стянув с него жетоны, надела их. Они плаксиво бряцнули и обожгли кожу холодом. — Ты лучше, чем думал. Ты был прав. Тысячу раз прав, когда не доверял мне. Это всё началось с меня. Это всё…

    Лэйн поднялась, захлёбываясь словами. Собственного языка не хватало, чтобы выразить всю глубину боли, всю горечь вины, сворачивающуюся под языком, и Лэйн просвистела на языке, мёртвом, как весь мир теперь:

    — Mea maxima culpa…1

    Жаль, некому было её исповедать…

    Страницы: 1 2

  • Начертано красным

    Начертано красным

    Их история началась задолго до первой встречи в Церкви Убежища, ещё в те дни, когда каждый из них исправно следовал своей дорогой.

    Ровене Тревельян был предначертан путь мага, Каллен Резерфорд избрал путь храмовника. Они существовали параллельно, не зная друг друга и через боль преодолевая препятствия…

    Чтобы однажды пересечься на общем пути восстановления мира, бросить друг другу вызов взглядами и переосмыслить всё, что они знают о магах и храмовниках. Сломать предубеждения друг ради друга.

    к оглавлению

  • Самая тёмная ночь

    Асгерд бежала. Всю жизнь отец учил их с братьями держать бой — сжимать древко меча так, чтоб клинок продолжением руки становился — а Асгерд бежала. Юфтевые башмачки едва касались древесины; она беззвучно всхлипывала, напитавшаяся крови и ярости.

    Асгерд сбегала, но не от боя. Предательски заколотый в собственной постели супруг не остался неотмщённым: убийца остался в той же спальне, пронзённый мечом своего конунга, рукой его жены, рядом с колыбелью их первенца.

    Теперь Асгерд желала обмануть саму смерть. Бережно прижимая к груди крепко спящего, напоенного медовухой, ребёнка, она убегала прочь по длинным коридорам чертогов, где когда-то была счастлива, чтобы спастись. Их жизнь, расшитая на гобеленах, печально трепыхалась ей вослед.

    Отец конунга Бёдвура пал в бою, защищая свои чертоги, свою семью, от рук собственных ярлов, волков, покусившихся на руку кормящую.

    Его жене, гордой, воинственной вдове Брюнхильд, из викингов, названной по имени валькирии, удалось спастись из горящего чертога и найти приют в землях другого конунга, где она бесстрашным, властным, воинственным воспитала последнего выжившего, младшего сына Бёдвура, с материнским молоком поила его желанием мести и учила вернуться.

    И Бёдвур вернулся, под руку с девой лесной: пришёл как конунг с мечом родовым и длинным — и разрушил до основания построенное предателями, завоевал чертог и уважение фралов. И на тинге, свидетелем которому был отец Асгерд, был провозглашён новым конунгом.

    Лесная дева погибла внезапно — Асгерд сглотнула и резко налево, коснувшись швов-рубцов, проложивших погребальный костёр — осиротел чертог, осиротел Бёдвур. И тогда ему предложили Асгерд.

    Их гобеленов было всего два: пышная свадьба и рождение первенца — окружённые благословением богов.

    «Боги отвернулись от нас, отец, — бормотала Асгерд в макушку ребёнка, пока под ногами сменялись, крошились в спешке ступеньки, — за то, что мы совершили, чтобы я оказалась здесь…»

    Чёрный ход зарос мхом и плющом. Асгерд в кровь разодрала пальцы, обломала ногти до мяса, навалилась плечом на тяжёлую дверь, и рухнула на колени в душную влажную летнюю ночь. Небо от дыма и крови разбухло и побагровело фурункулом. Из-за кустов вышла тонкая тень с длинным мечом.

    Асгерд вскочила.

    — Прошу, пощадите, — взмолилась она, пусть ей этого бы и не простили.

    — Никто не причинит тебе вреда.

    — Ингвар?

    Имя сорвалось с губ, обжигая: старший сын Бёдвура и лесной девы, его без малого год считали сгинувшим в густых лесах среди диких зверей. Зов материнской крови оказался сильнее: он вырос, возмужал. Асгерд попятилась, слёзы застлали глаза. Спиной наткнувшись на стену, стонавшую от боли и криков, она медленно сползла на землю.

    — Никто не причинит тебе вреда, — рыкнул Ингвар, и меч легко и звонко, как игла, вонзился в землю. — Ты жена моего отца, ты мать моей сестры. Я не позволю.

    — Но как же…

    — Ярлы поступили бесчестно. Ударили ночью. В спину. Хотели избавиться и от меня. Лес меня спас. И спасёт тебя, Асгерд. И вырастит Сольвейг.

    — Ингвар…

    Ингвар протянул ей ладонь. Не юноши — мужчины. Мозолистую, крепкую, с рубцом поперёк ладони.

     — Я помню, ты хорошо относилась ко мне, Асгерд, когда отец уходил, а мы оставались. Я помогу тебе, если ты пообещаешь помочь мне.

    — Что ты задумал, Ингвар?

    — Я вернусь. И приведу с собой войско. И возвращу всё то, что построил мой отец.

    Качнув головой, Асгерд схватилась ладонью за лезвие меча и поднялась. Алая кровь затерялась на мутном подоле ночной сорочки. Расправив плечи, Асгерд вложила свою ладонь в ладонь Ингвара.

    Перед ней стоял достойный сын своего отца, истинный воин, которому по силам обмануть смерть и покарать подлых предателей. Который сумеет не разрушить, но отвоевать созданное отцом.

    Асгерд слишком долго жила волею богов и родителей.

    Но сейчас ей давался шанс всё переломить, поэтому она без малейших колебаний прошептала:

    — Клянусь.

  • Отложенный выстрел

    2186, Цитадель

    Едва различимый щелчок термозаряда, занимающего место в дробовике, действует магически. В зоне ожидания дока D24 не остаётся никого: ни развалившегося на два места озадаченного бизнесмена, ни фаната новостей, кажется, не оставляющего место перед терминалом, ни обнимающегося с женой-азари турианца.

    Одна Лея Шепард.

    И ствол дробовика в чешуйчатых лапах крогана.

    Всё это уже было когда-то: и немая тишина с белым шумом волн вод Вермайра, и залитые жаждой крови глаза крогана, и чёрное — темнее зловнщего космоса — дуло. Только Лея Шепард тогда стояла в экипировке, держала пистолет под рукой и Кайдена с Эшли на подстраховке, а ещё — была невиновна.

    — Ты спятил, Рекс? — нервно посмеивается Лея Шепард в ответ на обвинения и пытается отодвинуться от дробовика. — С чего бы мне тебя предавать?

    Лея бормочет ещё что-то невразумительное про отцовские — или дедовские — доспехи не в силах перестать улыбаться с натянутым дружелюбием. Она толком и не помнит, как это было, где — да и было ли в самом деле! Помнит только, что сразу после этого Рекс назвал Шепард другом, а уже через несколько дней — наставил на неё дробовик.

    Чернота дула недоверчиво покачивается, подступает к лицу, так что можно почувствовать отвратительный запах омни-геля. Лея Шепард туго сглатывает, делает ещё полшага назад, чудом не оступаясь: сама бы себе не поверила. Не после того, как шевельнулись предательски губы вслед собственному голосу на записи.

    — Смелая попытка, Шепард! Но на этот раз слова не помогут.

    Лея знает. Потому что и слов никаких у неё нет. Ни слов, ни мыслей — ничего, кроме шума сердца в ушах и дрожи в немеющих кончиках пальцев. Гулкий голос Рекса обещает быструю смерть — выстрел в голову. Холодный металл дробовика прижимается ко лбу. Лея медлит. Думает, почему гражданские — и не только — нерасторопные в бытовых мелочах, заслышав звуки оружия, становятся неуловимей вспышки света. Думает, что Рексу, чтобы её убить, нужно было ходить тише и прикрутить на дробовик самодельный глушитель. А потом невидимая сила толкает её в спину, как тогда, много лет назад на Акузе: «Шепард, не стой столбом!»

    Сгусток кинетической энергии вбивается в пол через миг после того, как Лея кувырком укатывается за колонну. По голени прокатывается огненно-кипучая боль (задело всё-таки по касательной!). Мир теряет краски, словно бы Цитадель накрывают стремительные, неправильно густые сумерки. Сердце бьётся гулко. Может быть, даже слишком, так что Рекс со своим звериным чутьем чувствует: не может не чувствовать вскипающий в венах, сковывающий жгучей дрожью всё тело страх.

    — Перед тем, как ты умрёшь, скажу, что я отзываю своих воинов с Земли! Если мой народ погибнет, то и твой погибнет тоже!

    «Дрянь! — обхватив часто пульсирующий кровавый ожог прохладной ладонью, Лея всем телом вжимается в колонну и стискивает зубы до хруста. — Его народ… Мы не за один народ сражаемся! Если погибнет Земля, погибнут все остальные!» Взгляд лихорадочно мечется по зале ожидания: дрожащие гребни, спины, мелко вибрирующие сидения, выбоины в полу — всё сливается в голубовато-лиловую пелену. За бронированным стеклопластиком КПП серо-синими пятнами суетятся, хватаясь за «Мстители», сотрудники СБЦ, в паре метров валяется один из них, оглушённый. Рядом — «Палач», не привычный, с чёрных рынков Омеги, но тоже надёжный. Дотянуться бы.

    Выжить.

    Лея осторожно высовывается из-за угла. Тень крогана, уродливо вытянутая, распластанная на исцарапанном ногами полу, неотвратимо приближается; Рекс безошибочно направляет дробовик в её сторону.

    — Нужно поискать другой выход, Рекс! — кричит Лея, опять прижимаясь к колонне.

    — Другой выход нужно было искать на Вермайре! Но я ошибся, поверил тебе. Каким же я был дураком!

    «И я была наивной дурой!» — беззвучно выдыхает Лея Шепард. Холод не то металла, не то ужаса, ползёт по коже мурашками вниз. Эти слова адресованы Рексу, но звучат не для него: вибрирующая надежда для неё, сигнал к действию для коммандера Бейли, мгновение назад перехватившему её взгляд. Только бы понял.

    Только бы прикрыл спину.

    — Что замолчала, Шепард? В чём дело? Есть ствол, но нет Эшли, чтобы сделать за тебя грязную работу?

    Лея Шепард прикусывает губу до боли и крови и беззвучно неровно смеётся, следя за шевелением тени на стенах. Сердце грохочет бешено, в венах вскипает кровь. Рекс уже близко. Так близко, что его блеклое, размытое, полупрозрачное, мутное отражение неторопливо скользит вдоль окон КПП. Так близко, что почти отомстил.

    — Ты трусиха и предательница! — рокочет Рекс, желая быть услышанным всей Цитаделью, наверное; но его голос тут же тонет в посвистывающем треске очереди из винтовки.

    М-8 хороша всем — разве что термозаряды расходует быстрее, чем убьёт крогана — но для Леи мгновения растягиваются в часы. Она рывком выкатывается из укрытия пистолету навстречу, потому что находиться рядом с раненым разъяренным кроганом безоружной так же нелепо и бестолково, как пытаться голыми руками задушить молотильщика.

    А ещё потому что хочет, чтобы Рекс её видел. Видел, что она не боится его.

    Передернув затвор «Палача», Лея Шепард коротко касается тёплой шеи сержанта СБЦ. В подушечках пальцев отпечатывается пульс, непонятно только, чей — едва уловимый сержантский или болезненный Леин.

    Очередь из винтовки Бейли с хрустом впечатывает Рекса в стекло. Лея Шепард мягко вскакивает, сжимая обеими руками пистолет, и за два широких шага становится плечом к плечу с коммандером Бейли.

    Они держат Рекса на мушке. Коммандер Бейли не стреляет, потому что пытается заменить термозаряд в перегретой винтовке. Лея Шепард — опять не смеет выстрелить. А Рекс, распластанный на стекле, истекающий кровью, изрешеченный двумя винтовками подчистую, Рекс смотрит всё с той же слепой яркостью, кровью залившей глаза. Всё так же направляет на неё дробовик.

    — Я… Знаю… Что… Ты сделала… Шепард.

    И хотя ствол в ослабевших лапах мотыляет из стороны в сторону, Лея Шепард уверена: Урднот Рекс не промажет. Палец намертво примерзает к спусковому крючку. Выстрелить гораздо легче, чем переубедить; правда на стороне того, кто выстрелил раньше. Такова философия кроганов. Может быть, с ними давно стоило поговорить на их языке?

    Лея Шепард стреляет и закрывает глаза. Волной тошноты её накрывает звон скачущих по полу осколков, вязкий звук упавшего тела и предсметрный яростный вопль крогана, тонущий в хрусте огромного куска стекла. Лею Шепард штормит, пистолет вываливается из рук, отдача — несильная, но возвратившаяся как будто издалека — и боль в обожженной ноге лишают равновесия.

    Лея тяжело садится тут же, на холодный пол, усыпанный выбоинами от выстрелов дробовика, и осторожно срывает с опухшей кожи кусок жёсткой ткани. По пальцам вязко сползает тёмная красная кровь.

    — Шепард! Что это было, черт побери?

    Коммандер Бейли присаживается перед ней и торопливо запускает на инструментроне сканер первичной диагностики. Лея не шевелится. Оторопело глядя в разбитое стекло, только что поглотившее Рекса, она шепчет:

    — Мы… Не сошлись во мнениях по одному вопросу. Но я надеялась, что до этого не дойдёт. — На периферии зрения торопливо моргает инструментрон Бейли, оповещая о завершении сканирования, и Лея медленно оборачивается к нему: — Как там?

    — Кажется, просто царапина, — с явным облегчением выдыхает Бейли и, скрыв инструментрон, подставляет Лее Шепард плечо. — Вы даже не пытались защищаться.

    — Не каждый день в тебя тычет дробовиком разъяренный кроган. Всё больше как-то лазеры Жнецов, — невесело кряхтит она в ответ, позволяя себя поднять.

    — Да? А я думал, это для вас ещё лёгкий день.

    Лея коротко мрачно посмеивается и, едва сделав шаг, бесцеремонно всем телом наваливается на коммандера Бейли. Ноги не держат не то от боли, не то от пережитого ужаса. Сходиться лицом к лицу с кроганом всё-таки не одно и то же, что выходить один на один со Жнецом.

    Кроганы непредсказуемее.

    — Вы мне жизнь спасли. Спасибо.

    — Просто выполнил свою работу, — не без самолюбования улыбается Бейли и смущённо добавляет. — Ну и вернул вам долг.

    Док D24 оживает. Поднимаются с пола, выползают из-под кресел, выкатываются из углов испуганные гражданские и ошарашенные безоружные военные. Воздух гудит от вибраций инструментронов, гарнитур и разноголосья. Все обеспокоены, все напуганы — все живы. Слабость накатывает снова, когда коммандер Бейли отдаёт приказ своим людям прибрать всё этажом ниже, Лея спотыкается на ровном месте.

    Бейли заботливо прижимает её к себе покрепче и выглядывается в лицо, наверное, бледно-серое, как через пару часов после «Лазаря».

    — Может, всё-таки в Гуэрта?

    Лея мотает головой и с усилием, переборов ком тошноты в районе груди, усмехается уголком губ:

    — Не нужно. Сами же сказали: царапина. Давайте к вам. Вы мне дадите обработать ногу панацелином, не возвращаться же мне на «Нормандию» в таком виде, а я дам показания. Вам ведь по-любому ещё рапорты строчить.

    Коммандер Бейли мрачно кряхтит, проклиная на все лады бюрократов и крючкотворцев, пока они на разные ноги хромают к лифту. Лея Шепард слушает шипящие ругательства, смотрит на мелькающую перед глазами серо-синюю форму СБЦ и невольно вспоминает Гарруса Вакариана. Ещё вчера он восхищался чудесами дипломатии, позволившими ей примирить кварианцев и гетов, турианцев и кроганов.

    А сегодня — Лея Шепард кидает короткий взгляд через плечо, едва ВИ Цитадели оповещает, что лифт отправляется в Посольства, и видит осколки, пятна крови, следы выстрелов повсюду — она его подвела.

  • По делам их

    Онтаром, 2183

    Спектровский пистолет, ещё толком не пристрелянный, в руке лежит ровно, почти невесомо. Не дрожит. И не дрогнет.

    Сощурившись и почти не дыша, Лея Шепард смотрит вперёд и в прицеле видит только жёлтый шестиугольник Цербера.

    Она, конечно, говорит Тумсу, что всё ради закона, ради порядка, ради его спасения, но эти слова теряются в голосах, в шуме приборов — растворяются в наэлектризованном дезинфицированном воздухе. Ученый с эмблемой Цербера на плече что-то лопочет, оправдываясь, пытаясь подкупить, умоляя. Капрал Тумс надвигается на него, размахивает (название ствола), рычит о мести и опытах. А у Леи в ушах звенит визг молотильщика, поглощающий предсмертные вопли сослуживцев, один за другим, заглушающий хлюпанье крови и хруст костей. Пальцы прирастают к рукояти пистолета намертво.

    — Мне плевать! Плевать на закон! Я должен убить его, Шепард! — врывается в разум голос капрала Тумса, звуки рассыпаются царапучим песком, а он повторяет, как заведённый: — Меня пытали! Я выжил, стал лабораторной мышью. А ты обошлась лишь парой царапин и репутацией!..

    — Нет, — одними губами перебивает его Лея Шепард, чувствуя, как сжимаются связки, и коротким взглядом обрывает Тумса.

    Он не знает, что она вынесла. Никто не знает.

    И ей хочется расквитаться за это не меньше, чем Тумсу.

    Лея Шепард жмёт на спусковой крючок легко, но смотрит не на ученишку — на капрала Тумса. Когда хлопает выстрел и тело с грохотом валится на пол, заливая красной кровью просветы меж плит, Тумс сперва дёргается, как от оплеухи, а потом выдыхает, сжимает кулаки и поднимает голову. Он смотрит даже не на Шепард — мимо, на двери. По лицу его прокатывается волна облегчения: уголки губ опускаются, расправляется складка на лбу, глаза прикрываются…

    Кайден сейчас соображает быстрее Леи и ловит Тумса за секунду до того, как он упадёт рядом с церберовцем. Тумс хватается за предплечье Аленко, благодарно кивает и даже не пытается отстраниться. Его штормит и мотает из стороны в сторону, словно бы этим выстрелом Лея Шепард выбила из него остатки адреналина, на которых он бегал по лаборатории последние сутки, лишившись отряда. Тумс хрипит, булькает с облегчением, как ВИ, у которого отключили питание, что всё наконец-то закончилось. А Кайден Аленко, закинув руку капрала Тумса на шею, вместе с ним покидает поле зрения Леи. За спиной с шипением раскрываются двери, отстукивают по плитке быстрые короткие шаги, и трехпалая ладонь ложится на плечо.

    — Шепард? — рычаще рокочет над головой Гаррус Вакариан. — Мы идём?

    Холодная судорога проносится по телу. Пистолет после выстрела кажется тяжелее и не с первого раза пристегивается к набедренной кобуре. Лея Шепард выдыхает, запрокинув голову, коротко, громко, полно и, мимоходом сбросив ладонь Гарруса, проходит к дверям:

    — Да. Уходим отсюда. Альянс со всем разберётся.

    Лея Шепард не оборачивается, когда покидает лабораторию. Даже не смотрит, следует ли за ней Гаррус (впрочем, слышит и чувствует его тяжёлое недоумённое дыхание затылком), только встревоженно перебирает кончиками пальцев кожу там, где, должно быть, натянуты связки. Вверх-вниз. Вверх-вниз. И старается выдыхать полно, расслабленно — только бы голос не хрипел больше так надрывно.

    Когда они выходят из бункера, Лея рефлекторно прикрывает лицо ладонью: Ньютон неприятно засвечивает прямо в глаза. Справа Гаррус тоже недовольно шипит, а потом присаживается на выступ у кодового замка и отрывисто спрашивает:

    — Ну и зачем?

    Лея Шепард неопределённо ведёт плечом и уходит от вопроса в сторону, чтобы дать команду Джокеру связаться с Пятой флотилией. Тумса, конечно, жаль, но она уже помогла ему всем, чем могла: остальное — дело Альянса. Особенно если им и вправду не всё равно на своих солдат. Джокер сегодня на удивление не словоохотлив: просто обещает сделать всё в лучшем виде, но предупреждает, что придётся подождать ближайшего к системе Ньютона корабля Пятой флотилии. Понятливо кивнув скорее себе, чем ему, Лея Шепард возвращается к Гаррусу. А он смотрит на неё снизу вверх такими жгуче проницательными иссиня-чёрными глазами, что Лее кажется: видит её насквозь.

    Но подходить к Аленко и Тумсу — хуже.

    — Ты могла бы его сдать Альянсу.

    Гаррус Вакариан говорит мягко, даже несколько бархатно, без отвратительного грубого нажима, без демонстрации своего превосходства, чем страдают многие офицеры СБЦ, но у Леи Шепард всё равно ощущение, будто бы она на допросе. Или, как минимум, на проверке профпригодности. Гаррусу ведь даже её ответ не нужен. Выставив снайперскую винтовку перед собой (Лея невольно проглатывает завистливый вздох: Волков-VII выглядит как само совершенство), он задумчиво поглаживает пальцами ствол и бормочет вполголоса:

    — У Альянса больше ресурсов. Он с лёгкостью бы прижучил лабораторию. А то и не одну.

    Лея Шепард фыркает:

    — Едва ли.

    И, перехватив его растерянный (насколько можно доверять нечитаемым турианским лицам) взгляд, присаживается рядом. Ньютон продолжает слепить сквозь серо-зеленоватую атмосферу планеты, но в тени конструкций, уходящих под землю, даже на него смотреть становится легче. Лея, насколько ей позволяет экипировка, утыкается затылком в холодную гладкую стену лаборатории и с наслаждением вытягивает уставшие ноги.

    — Это Цербер, Гаррус, — после недолгого молчания, не ради того, чтобы собраться с мыслями, но ради того, чтобы просто говорить, наконец выдаёт Лея и надтреснуто посмеивается. — Ты, может, не помнишь. Кайден с Эшли — да. Они убили Кахоку. Целого адмирала. Военного, который назвал Цербер секретным отделом Альянса. Хорошего адмирала. Хорошего человека. А все считают это несчастным случаем. Неужели ты думаешь, что сейчас всё сложилось бы по-другому?

    Лея одобрительно кивает Кайдену Аленко, который оборачивается, прежде чем ввести капралу Тумсу, покачивающемуся из стороны в стороны и сжимающего голову так, что, кажется, вот-вот раздавит, успокоительное, и разминает затёкшую шею.

    — Тебе полегчало, Шепард?

    На этот раз Гаррус говорит без утайки, без сглаживаний: не спрашивает — упрекает.

    — А тебе? — не остаётся в долгу Лея, украдкой касаясь горла. — Когда ты застрелил Салеона?

    — Это другое, — края мандибул Гарруса подрагивают, наверное, в раздражении. — Я сделал то, что должен был. То, с чем не справилась СБЦ. Защитил тех, до кого не добрались его склизкие пальцы. Ты сама видела, сколько и какой крови в этой лаборатории. Его смерть спасла жизни многих. Не нужно меня упрекать.

    — Я вовсе не упрекала, Гаррус. Просто… Пойми. Я тоже… Тоже спасла тех, кого могли загубить эксперименты Цербера. — Лея печально глядит, как Кайден Аленко помогает Тумсу присесть у ближайшей конструкции, и выдыхает: — И капрала.

    — За этим стоит какая-то история? — помолчав, аккуратно интересуется Гаррус.

    Из Гарруса Вакариана вышел бы отличный офицер СБЦ — лучше многих. Проницательный, рассудительный, наблюдательный, справедливый. Но, разве что, слишком стремительный: не каждый способен вынести его обманчиво мягкий напор. Сейчас Лея Шепард не может. Она сперва оторопело моргает, а потом торопливо мотает головой, без труда предполагая следующий вопрос.

    Нет, она не расскажет об Акузе и о том, что там с ней творилось, ни Гаррусу, ни кому бы то ни было ещё.

    Лея Шепард вернула голос после Акузы. Но так и не научилась об этом говорить.

    Лея Шепард сжимает руки в кулаки — только бы не заметил никто мелкую дрожь пальцев — и, чтобы точно увести Гарруса подальше от размышлений об Акузе, о Цербере, о ней, с мягкой улыбкой не приказывает — предлагает:

    — Когда Тумса наконец заберут… Сядешь за руль?

  • Душа

    Душа

    — Славная работа, — с насмешкой приветствует Ви Реджина (видимо, уже успела получить фотоотчёт), едва та отвечает на звонок, — не ожидала.

    — Да ну? — хрипит Ви, приподнимая бровь, и устало приваливается поясницей к бурым не то по природе своей, не то от застывшей и въевшейся в камень крови, кирпичам.

    — С чего бы?— Ты видела, что он сделал? Я — нет. Но слухи были достаточно красноречивы.

    — Трудно было не заметить, — фыркает Ви и обводит ленивым взглядом глухой переулок.

    По таким переулкам в Нортсайде лучше не ходить — ни днём, ни (тем более!) ночью, когда в зернистую черноту примешивается зловеще-красный свет не то старых фонарей, не то тревожного неона, не то слепых красных глаз-сканеров полубезумных мальстрёмовцев, не то пролитой крови — потому что из таких переулков выхода нет. Ви старается не смотреть на людей (точнее то, что от них осталось), которых сюда приводили, приглашали, выманивали, как на убой — в носу и так свербит от вони испражнений, разложения и крови.

    — Я кое-что понимаю в людях. Особенно в тех, кто выполняет заказы, — Реджина прищуривает глаз. — Ты удивительно для соло и этого города ненавидишь пустое кровопускание. Я думала, ты вышибешь ему мозг.

    Из горла рвётся смех, надтреснутый, царапающий горло изнутри, как шерстяной свитер из необработанных натуральных нитей. Эллис Картер — сторожевой пёс, машина для убийства в оболочке довольно-таки щуплого парня — лежит в десятке шагов от неё и душераздирающе поскуливает и дёргается от замыкания имплантов. Ви морщится и отводит взгляд: нет там уже ничего, ни мозга, ни человека.

    — Мне его жаль, — стыдливо шепчет она, нащупывая в кармане плаща мятую сигаретную пачку (купила её, полупустую, у грязнючего мальчишки по пути сюда, не пожалев сотни эдди).

    Реджина морщится (не то жалость не про неё, не то эта слабость в составленный ею психопрофиль Ви не вписываются), но тут же просит Ви подождать, пока прибудет бригада забрать Элисса Картера. Ви безразлично пожимает плечами: всё равно пока ни идеи нет, куда двигаться дальше.

    Звонок завершается, перед глазами мелькают золотом цифры четырёх значного числа, как звонкие монеты в старых сказках. Ви наваливается всем телом на стену и закуривает. Сигерета, отсыревшая и дешёвая, не дымится, а тлеет, но всё-таки перебивает солоноватый вяжущий привкус крови и смерти. Сигератный дым смешивается с тяжёлым густым воздухом ночного Нортсайда.

    — Тебе повезло, Элис Картер, — медленно, по слогам почти, хрипло выдыхает Ви в небо вместе с дымом, — тебе хотят подарить возможность начать жить. Если не пустят на опыты, конечно.

    Ви тушит недокуренную сигарету о стену и, запихнув её в стык между кирпичами, подкрадывается к телу, осторожно присаживается на корточки рядом с ним. Он уже не скулит и не стонет (и не дышит, кажется!), но неровная пульсация в запястье, слишком сильно бьющая в холодные неверные пальцы, уверяет — жив. Ви смотрит на него долго, покусывая губу.

    Кажется, Вик говорил ей, что киберпсихи вовсе не безнадёжны, что иногда у них наступает момент просветления, что это всё ещё люди, попавшие в ловушку технологий. «И наркоты», — теперь знает Ви и почему-то не может отпустить руку Элиса Картера.

    Она ненавидит Мальстрёмовцев — этих придурков, нафаршированных имплантами с ног до головы, лишённых порядочности, vendieron el alma al Diablo1, как говаривала Мама Уэллс. Однако Картера ей почему-то безумно жаль. Едва ли он убил меньше людей, чем остальные Мальстрёмовцы, едва ли не измывался над ними, но был… Предан.

    Ви поднимается, прячет руки в карманы, и оглядывает переулок: грязь, кровь, втоптанный в землю порошок. Её дело — выполнить заказ, а не думать, как будет жить парень, которому разворотили и тело, и мозг, и душу.

    «Хотя какая душа у жителей Найт-Сити? — надтреснуто смеётся Ви, вспоминая первую и пока последнюю встречу с Де’Шоном. — Вместо неё — сканеры в неживых глазах».

    Этим глазам видно всё — возраст, рост, слабости, сильные стороны, имя, звание, статус — кроме главного.

    Машина медиков паркуется на центральной улице, и трое крупных парней, обвешанных униформой — не «Макс-так» и не «Травма-тим», но тоже из тех, с кем не стоит шутить, — даже взглядом не удостоив Ви, забрасывают тело Элиса Картера на потрёпанные носилки, как какой-то мешок.

    Визг автомобильных шин глохнет в грохоте стекла, пьяных воплях и пульсации музыки с последних этажей «Тотентанца». Никто не узнает, что здесь произошло, не заметит, не придаст значения — выдохнут с облегчением.

    Да и кому тут сдалась твоя душа — Ви вздыхает, комкая в глубоком кармане плаща мятые сырые от крови и грязи купюры, — если за ней ни эдди…

    И открывает карту района, чтобы найти банкомат.

    1. продали душу Дьяволу ↩︎
  • Грязная работа

    Грязная работа

    — Грязно, Ви, очень грязно, — бормочет Ви, обслюнявленным пальцем раздражённо стирая пятна засохшей крови с левого предплечья новенького плаща.

    Помогает это несильно, и остаётся надеяться, что на точке с «приличным шмотьём» ей лапши на уши не навешали и эта синтетическая кожа действительно переживёт и кислотные дожди, и липкий алкоголь ночных клубов, и канализационную вонь, и её грязную работу. Оставив в покое плащ, Ви украдкой наклоняется к ботинкам и почти беззвучно расстёгивает липучку (лучше бы так же тихо подбиралась к этой киберпсихичке, подпалившей ей плащ!). В ботинках смачно чавкает вода — и Ви старательно не думает о том, откуда же она взялась в полуподвальном помещении — и брюки промокли до колена.

    И хотя в тусклом освещении ночного Кабуки совершенно не видно пятен — они будто вплавляются в чёрные кожаные вставки брюк, растворяются в бордовой синтетической коже плаща — Ви знает, что выглядит грязно. И чувствует себя так же.

    Ви, вытряхнув из ботинок воду, перестёгивает их потуже, прицокивает языком, прячет озябшие руки в большие карманы и упирается затылком в расшатанный подголовник пассажирского сидения. На периферии зрения пламенеют красновато-лиловым неоном злачного райончика замызганные окна попутки, на которой она возвращается к Вику. Совсем не такая, какой уезжала с утра по нетраннерским делам, в которых ещё не освоилась толком (накачать скриптов, поискать софт и присмотреть обновления кибердеки): в новом плаще и с парой десятков тысяч евродолларов на кармане — и до ужаса грязная.

    Водитель не спрашивает ничего, даже не смотрит в сторону Ви: или ему совсем не интересно, кто ему платит, или у него тоже есть хороший приятель-рипер, внедривший в голову базу данных копов. Или он молчит от греха подальше: кто знает, что представляет из себя человек, которому жмут руку бойцы милитеховского спецназа, макстаковцы, нашпигованные металлом и имплантами с ног до головы и не знающие жалости.

    Усталая ладонь ещё зудит крепким деловым рукопожатием главы спецгруппы — оставшихся бойцов, которые сегодня вернутся домой, и Ви болезненно морщится, когда перед глазами вспышками-выстрелами проносится долгая ночь.

    Реджина её переоценила — думает Ви, сжимая-разжимая пальцы в кармане — или смотрит далеко вперёд, так далеко, куда Ви даже заглядывать опасается, чтобы не сглазить. Ей бы не с киберпсихами бороться, а по старинке на шухере стоять с верным револьвером, пока её бригада совершает налёт на коммерсанта под крышей корпоратов, и сбывать более-менее пригодную технику. Ви, конечно, пытается освоиться со всеми этими нетраннерскими штуками, но работа у неё всё равно выходит грязно: слишком много шума и крови для города, в котором этого и так под завязку.

    — Приехали, — механически сухо кидает водитель, тормозя напротив нужного Ви проулка.

    — Спасибо, — скупо отзывается Ви и, переведя сотню евродолларов водителю, на прощание добавляет: — Доброй ночи.

    Автомобиль срывается с места, обдавая её горьким выхлопом, оседающим тяжестью в лёгких и новыми коричнево-серыми разводами на штанах, и Ви, откашлявшись, кривится.

    Едва ли в Найт-Сити хоть что-то бывает добрым.

    — Ви? Всё в порядке? Что-то с имплантами? Или с тобой?

    Вик выглядит ошарашенным, когда Ви оказывается на пороге его мастерской, и совсем немного — встревоженным. Конечно: в такой час — небо уже наливается предрассветным тревожным красным — и в таком виде, без машины, без Джеки и едва стоя на ногах на его пороге… Ви краснеет до мочек ушей и торопится перевести Виктору двадцатку. Вик присвистывает:

    — Ещё утром ты была на мели. И насколько я понял из ворчания Джеки, до Де’Шона ты так и не дошла. Позволь спросить, откуда?

    — Халтурка подвернулась, — с деланной беспечностью пожимает плечами Ви. — Не люблю быть в долгу. Ну и… Перед Декстером тоже надо бы показаться не бродяжкой. Ладно, доброй ночи, Вик.

    — Ты там поосторожней, — морщится Вик и, покачав головой, улыбается вполне искренне: — Доброй ночи…

    До дома Ви бредёт неторопливо, едва поднимая тяжёлые от влаги и усталости ноги и то и дело подпинывая жестяные банки, разбросанные вокруг торчащих на углах автоматов. И никак не ожидает встретить на пороге дома Джеки, захлопывающего дверцы её машины. Целой.— Оцепление уже сняли? — морщится Ви, едва ворочая языком — усталость берёт своё с каждой секундой.

    — Нет, inquieta. Тебя не было слишком долго: я уж думал придётся вытаскивать тебя из лап Мальстрёмовцев.

    — Спасибо, amigo, — в его манере откликается она. — Но всё обошлось.
    — Не расскажешь, где была?

    Ви щурится на рассвет, разливающийся над беспокойным городом, и ведёт плечом:

    — Приводила себя в порядок. Перед Декстером надо предстать в лучшем виде, что думаешь?

    — Думаю… Тогда надо подняться к тебе. Потому что выглядишь ты…

    Джеки морщится, старательно подбирая подходящее слово, Ви избавляет его от мук:

    — Грязно.

    И подхватывает Джеки под руку (а на самом деле практически виснет на нём, потому что иначе — рухнет, запутавшись в каких-то совсем не-своих ногах). Джеки прижимает её к себе покрепче, а Ви, опустив голову и внимательно наблюдая за каждым шагом одеревенелых ног, вдруг фыркает:

    — А знаешь, пыли на ботинках раньше было больше…