Тяжело скатившись с края кровати, Илья беззвучно бухнулся на холодный пол, уселся и с трудом подавил желание с протяжным стоном закутаться в клетчатый плюшевый плед. Во-первых, потому что тот был придавлен двумя тушками одноклассников, вповалку дрыхнущими на двуспальной кровати. А во-вторых, именно потому что по всем комнатам дома отсыпался после шумного выпускного уже не-одиннадцатый «А».

Помассировав переносицу в безнадёжной попытке избавиться от лёгкого звона в голове, Илья осторожно поднялся и вытащил из-под головы Никича свою чёрную футболку, которую, кажется, проиграл ему не то в дурака, не то в преферанс уже под конец вечера. «Зная Никича — в дурака!» — мрачно поджал губы Илья и придирчиво осмотрел футболку. Она была изрядно помята, но в остальном — ни пятен, ни крошек, ни даже запаха крепкого одеколона Никича — вполне носибельна. Аккуратно перешагнув через батарею бутылок из зелёного стекла и стараясь не наткнуться на помятые жестяные банки, Илья вышел из комнаты.

Сквозь неплотно закрытые жалюзи гостиной второго этажа пробивался белёсый свет раннего утра. Секундная стрелка квадратных часов над комнатой, в которой остались досыпать Никич с Эльдаром, истерично дёргалась на ровном месте. Но судя по тому, что дом почти не дышал, время было не больше восьми. Может быть, половина девятого. Илья снова проглотил стон: ему казалось, он даже не уснул — отрубился после очередной философской мысли Эльдара — только пару часов назад. Однако ложиться досыпать было уже поздно. Да и негде: в гостиной второго этажа даже на надувном матрасе под мохнатым пледом, которым мама обычно перекрывала кофейные пятна на белом диване, в обнимку ютились Иринка, Аннушка и Катюха. Диван пустовал. «Женская солидарность, гляньте!» — фыркнул Илья и на цыпочках пересёк гостиную. Дверь комнаты, куда ещё часов в десять поднялись Дашка с Антохой, была ожидаемо заперта; Илья скрипнул зубами. «Ох уж эти отношения на всю жизнь в пятнадцать лет…» — взъерошив помятые, влажные после сна в душной комнате волосы, прошлёпал к лестнице.

Мимоходом стянул с перил светло-серые брюки карго (вроде бы даже собственные) и на ходу оделся, хотя и сомневался, что кто-нибудь будет его разглядывать.

В просторной ванной жалюзи были опущены, потому умываться приходилось в полумраке; за спиной периодически шелестела шторка. В первый раз Илья подпрыгнул на месте, едва не стукнувшись затылком о подзеркальную полку с уходовыми средствами, в остальные — снисходительно выдыхал и сплёвывал зубную пасту вперемешку с безысходностью. Привычку Гарика засыпать после тусовок в ванне он всей душой ненавидел. Не только потому что Гарик занимал такую нужную для всех комнату, но и потому что его невозможно было добудиться.

Илья умылся, пятерней причесал запутавшиеся кудри и решительно отдёрнул шторку. В ванне в позе эмбриона дрых Гарик, весь вечер соревновавшийся с Аннушкой в знании песен Меладзе; рука сама потянулась к душевой лейке. Идея включить ледяную воду на полную и обдать его, чтобы не спал, где попало, казалась соблазнительной. Но за этим непременно последуют трёхэтажная брань, суета, топот по всему дому и вопли «где моя расчёска!», «я вызываю таксу, кто со мной», «я первая в туалет!», «спасите убивают». А гудящая голова, пересохшее горло и почему-то ноющие мышцы требовали ещё хотя бы полчаса тишины.

И стакан холодной воды.

— Живи пока, — хрипло буркнул он и вышел из ванной.

На кухне и в гостиной первого этажа, как обычно, всё было завалено рюкзаками, оплетено проводами, телефонами и фотиками на подзарядке, заставлено пустыми коробками и бутылками. Разве что пахло не едой — вполне себе летом: кто-то с вечера открыл дверь из гостиной на веранду, и по полу стелился холодный утренний ветерок. Маленький телевизор на кухне, видимо, с ночи продолжал показывать какой-то музыкальный канал: экран вспыхивал то ядерно-розовым, то неоново-синим, то белым. Чтобы не слышать даже отголосков недомузыки-недошума, Илья выдернул телевизор из розетки и сполоснул стакан из-под сока. Плеснул воды из графина со встроенным фильтром, всегда стоящего тут же.

— Доброе утро, — едва различимое, не столько дружелюбное, сколько вежливо-насмешливое приветствие в безмолвии пост-тусовочного утра прозвучало громко.

От неожиданности Илья поперхнулся. За спиной едко хихикнули. Илья только дёрнул плечом. Залпом он допил воду, вытер ладонью губы, сполоснул стакан и только потом медленно обернулся, потому что вспомнил, кого на этот раз занесло на их вечеринку.

С углового дивана под широким панорамным окном ему приветственно помахала ладонью Алика и, отставив на стеклянный кофейный столик стакан апельсинового сока, перелистнула страницу какой-то книги.

— Ты уже проснулась? — откашлявшись, крикнул он и налил себе ещё воды.

Алика вскинула брови и сердитой кошкой зашипела, прижимая палец к губам. Илья нахмурился, бросил в стакан пару долек лимона с затерявшегося на столе блюдца и подошёл к ней. Она даже не попыталась скрыть неудовольствие, пока двигалась, чтобы Илья мог присесть хотя бы на ручку дивана, и одними бровями указала в угол дивана. В её ногах валялся Костик, всю ночь обнимавший унитаз под бдительным контролем Никича и Иришки, и с мучением на сплющенном лице прижимал к груди подушку. Илья раздражённо дёрнул щекой и, чтобы Алика не заметила этого, сделал несколько торопливых глотков.

Все знали, что Костик не умеет пить. Однако он из раза в раз пытался доказать обратное. И из раза в раз встречал разгар вечеринки над унитазом. Вчера так вообще превзошёл сам себя: просил Никича намешать ему похитрее, пытался философствовать о любви, выборе и власти и уверял Алику, укоризненно сверлившую его взглядом, что знает, что делает. А потом, выполоскавшись и бахнув сорбента, приполз спать к ней. Илья скривился и аккуратно поставил стакан на столик.

— А ты, значит, его сон караулишь? — прошипел Илья.

Алика вскинула брови и, бережно загнув уголок книги, с холодным осуждением посмотрела на него снизу вверх. Илья никогда не понимал, как она это делает: одним взглядом, неуловимым движением бровей его к месту приколачивает. Но это всегда работало. Вот и теперь он неуютно поёрзал и раздражённо развёл руками:

— Ну а что я не прав, что ли?

— А что мне, с вами спать? — в тон ему прошипела Алика.

— Ну… Нет. Наверное, — Илья почему-то зарделся, схватил стакан со столика и осушил его до дна.

Страницы: 1 2 3

Алика поправила тонкий кожаный чёрный ремешок часов на худом запястье и неприязненно поморщилась. Они сидели в ожидании начала литературы вот уже тринадцать минут, и то с одного, то с другого конца класса слышались классические шутки про правило пятнадцати минут. Одноклассников совершенно не волновал тот нюанс, что это правило работает исключительно в универе.

— Может, стоит им сказать, чтобы не обольщались? — заговорщицки зашептал ей в ухо Илья.

— Ты хочешь, чтоб они обозлились? — лаконично вскинула бровь Алика. — Только-только всё успокоилось. Уже соскучился?

Илья усмехнулся и отрицательно мотнул головой.

Его травля каким-то чудом сошла на нет в начале апреля: спустя девять месяцев с появления Ильи в школе! И то: нет-нет, да выливались на тёмно-рыжую голову соседа едкие комментарии и жёсткие издёвки.

Алика многозначительно повела бровями и, припрятав телефон в пенале, открыла пасьянс. Литературу она не любила. Вернее, читать книги и размышлять о причинах поступков героев, анализировать целесообразность художественных оборотов, разбирать стихи по словам она обожала безумно (в этом плане литература напоминала любимую Аликой алгебру) — строгие формулы, рождающие необходимые чувства: только холодный расчёт. Не любила Алика именно школьные уроки. Учительница русского и литературы по совместительству была их классной, и большая часть уроков превращалась в классные часы с традиционным монотонным завыванием, что они — худший класс в жизни школы.

Как будто они сами этого не знали!

— Здравствуйте, седьмой бэ! — дверь хлопнула, пропуская Светлану Михайловну, но гул не прекратился. — В класс зашёл учитель, седьмой бэ! Вы должны встать и поздороваться. А не продолжать сидеть, как у себя дома!

Алика утолкала телефон в пенал и подскочила сразу после приветствия. Илья к этому времени уже подскочил у парты, как стойкий оловянный солдатик, и пристально наблюдал за мечущейся классной руководительницей.

— Так школа — наш второй дом, — послышался с задней парты голос Миши Михайлова, того самого, кто научил одноклассников материться ещё в первом классе. — Это вон, те двое здесь, похоже, чужаки.

Алика раздражённо скрипнула зубами, придумывая не менее колючий ответ.

— Заткнись и встань, — опередил её Шаховской, лениво привставший у задней парты соседнего ряда. — Ты дебил или где? Нам ещё в первом классе правила объясняли!

— Шаховской, — почему-то вдруг взвизгнула Светлана Михайловна. — Что за выражения? Немедленно замолчи! Ты свои грязным языком портишь…

— Ауру? — хмыкнул Фил, и со всех сторон послышались дружные смешки.

Алика деликатно прижала указательный палец к носу, стараясь не рассмеяться, и кинула взгляд на Илью. Он повёл бровью и одними губами шепнул, что сегодня классуха какая-то слишком взвинченная даже для Шаховского. Алика пожала плечами. Опоздание на пятнадцать минут и чрезмерно истеричное состояние учительницы в сумме приводили к выводу, что была она на приёме у директора и отчитывалась за очередной косяк одноклассников.

«А это значит, литература нам не светит…» — поморщилась она и, поправив сарафан, осторожно присела, когда им, наконец, позволили.

Светлана Михайловна металась туда-сюда, тараторила о безответственности, пропусках и даже приплела к чему-то уголовную ответственность, на пороге которой они стояли, как будто бы впервые услышала о разборках, которые устраивали за школой по наущению старшеклассников. Все старались делать вид, что ничего не происходит, и только когда информация о драках, разборках и жалких подобиях «стрелок» из девяностых доходила до родителей, не менее влиятельных, чем родители тех, кто устроил разгул бандитизма в школе, директор доводил до истерики всех классных руководителей без исключения.

«Значит, досталось какому-то мажористому пятикласснику», — Алика с сочувствием покосилась на Илью. Его избили пару месяцев назад до страшных чёрных синяков по телу — но никто не придал значения ни двухнедельному пропуску, ни чуть более ссутуленной осанке, ни осторожности в движениях и мрачной задумчивости на уроках.

Алика сердито прикусила губу и провела пальцем по экрану, проверяя дату: действительно, она тоже была близка к порогу уголовной ответственности — до четырнадцатого дня рождения оставались жалкие две недели. «Оч-чаровательно», — без восторга выдохнула она. При мысли о грядущем торжестве стало совсем кисло. Алика ловким взмахом спрятала телефон в карман и раскрыла толстую тетрадь по литературе. Страницы хрустели от непроверенных домашних работ, написанных аккуратными тонкими буквами. Эссе за эссе, ответы на вопросы, анализы стихотворений копились с самого декабря, а Светлана Михайловна только лишь грозилась собрать тетради, но никогда их не проверяла.

Она в принципе всегда только грозилась.

Грозилась привести на родительское собрание директора; грозилась написать на них докладную; грозилась отказаться от классного руководства (но, видимо, копейки доплаты были дороже собственных нервов); грозилась вызвать родителей Михайлова и Шаховского в школу.

Но всё оставалось по-прежнему.

— Потому что всё идёт из семьи! — грянул визг классной руководительницы над самым ухом.

Алика захлопнула тетрадь и подпёрла кулаком щёку. Учительница, как обычно, застыла у их с Ильёй «самой примерной» парты и сейчас полоскала не то всех, не то кого-то конкретного. Алика слушала вполуха и устало-сочувствующей усмешкой изо всех сил поддерживала Илью, который только и успевал уклоняться от чрезмерно эмоциональной жестикуляции классной.

— Вот когда я учила. — протянула Светлана Михайловна, и класс дружно охнул. — А что вы вздыхаете? Да, я буду говорить, потому что когда я начинала учить, дети были другие! Они были послушные, не дерзили, всё примерно делали. И никто даже не смел заикаться о своих правах.

Илья повернулся к Алике и доверительно пригнулся к её уху:

— Нет, отчасти она права: сейчас слишком много все говорят о своих правах, а об обязанностях — ни гу-гу. Но говорить, что в Союзе было лучше…

Алика активно закивала.

— Илья! Вот что вы там с Мельниковой обсуждаете?

Алика закатила глаза: конечно, когда на весь класс несётся такая волна, глупо надеяться, что их обойдёт каким-то чудом. Илья едва различимо подмигнул ей и улыбнулся классухе самой спокойной улыбкой:

— Семьи, Светлана Михайловна. Знать свои права не так уж и плохо, на самом деле. В современном мире знание прав позволяет человеку избежать неприятных ситуаций.

— А ещё уйти от заслуженного наказания, — нахмурилась учительница, — вот, о чём я и говорю. Мать Муромцева работает в полиции — пожалуйста, Илья знает о своих правах больше, чем следовало знать в его возрасте. Больше, чем мы знали в его возрасте.

Илья дёрнулся, как от пощёчины, и шея его пошла багровыми пятнами. Алика холодно поджала губы и со всей злостью уставилась на учительницу. Только-только улеглась травля, только-только все сделали вид, что забыли, кто мать Муромцева, как классная руководительница решила вскрыть рану и запустить травлю заново! Она так долго орала тут об обязанностях, а сама напрочь о своих забыла: тёплую и дружескую атмосферу в классе, а не закрывать глаза на травлю. «Хорошо рассуждать о чужих обязанностях, когда свои выполняешь через пень-колоду», — скривилась Алика.

Страницы: 1 2 3

Били его с изощрённым профессионализмом.

Так, как будто их взаправду учил бывалый зэк, а не они до одури вдохновились блатной культурой и пошли делить людей на угодных и неугодных.

Сегодня неугодным опять оказался он. Илья, как всегда, собирался побыстрее выскочить из школы на людную улицу, на остановку, где вечно кто-то ждёт автобус, к дому, где из окна второго этажа бдительная бабуська выбрасывает тощим собакам с повисшей клоками шерстью рыбьи головы в снег, где можно затеряться среди людей, скрыться от хищнического прищура главаря школьной банды — но его планы разрушились одним рывком. 

Серж, девятиклассник, широкий, как два Ильи, и тугоумный, как качки из комедий, швырнул его в сугроб.

— Слинять пытался, мусорский? — самодовольно прищурился он.

Илья глянул на него снизу вверх, смахнул с лица снег и фыркнул:

— Мусорской. Если пытаешься оскорблять, делай это грамотно.

Серж, уперевшись ладонями в колени, угрожающе наклонился к нему и широко улыбнулся. Передний зуб у него был сколот — и это вдруг рассмешило Илью. Он не понял, от чего загудело в ушах и заплясали перед глазами звёздочки: от его громкого смеха или от удара по затылку.

Серж свистнул и отошёл в сторону — и стайка его верных последователей, человек пять, двое из класса Ильи, еще один из параллели и одна девчонка из восьмого, вроде бы, — окружили Илью.  Падать на их глазах было нельзя — но эту ошибку он уже совершил, так что теперь оставалось только свернуться креветкой и молиться, чтобы пуховик оказался достаточно плотным и защитил рёбра.

Нужно было просто перетерпеть. 

Повезло, Серж брезговал подобными драками: если одного взмаха руки его было достаточно, чтобы у Ильи заплясали звёздочки перед глазами, что было бы после пинка? Остальные, как ни старались (а они старались — то там, то здесь болезненно скручивало рёбра), не могли заставить его молить о пощаде, каяться или присоединиться к ним.

Пока идеи этой секты методично втаптывали его в грязь в переносном (а сейчас — и в прямом) смысле, Илья не видел смысла быть её частью. Избивать тех, кто помладше, просто потому что они удобные жертвы? Показатель не силы, а трусости. Трясти деньги у тех, кто не с ними, чтобы тупо тусить в гаражах, на гаражах, за гаражами? У Ильи были на жизнь другие планы. Быть с ними, чтобы они были не против него? Ничего: Илья готов был потерпеть, пока им не надоест или они не найдут нового мальчика для битья.

Кто-то заскулил, наткнувшись носком ботинка на учебники в рюкзаке, а не на спину. Илья усмехнулся, но тут же вскрикнул от боли и постарался прикрыть голову: чей-то ботинок теранул щёку до жгучей боли. 

— Э, Димас, полегче! — Серж переступил с ноги на ногу. — Мы не калечим. Мы даём урок.

— Прости, — как-то слишком высоко просипел одноклассник Дима, который ещё сегодня басом доказывал молодой русичке бесполезность её предмета. 

Димас сместился в сторону, и в просвете широко расставленных ног Сергея Илья вдруг увидел не то ангела, не то призрака: среди сугробов на пустом стадионе за школой мелькнул белый пуховик Алики. «Только бы она не видела!» — Илья увернулся от попытки наступить на него и зажмурился.

— Эй! — громыхнуло в морозном воздухе, плотном, как стекло.

«Видела…» — прокатилось в сознании с насмешливой обречённостью. Илья не знал, что думать, но приоткрыл глаза, чтобы видеть стремительно приближающуюся Алику. Она шла той самой походкой, которая прежде её ответа у доски выдавала абсолютную правильность решения. Даже помпончик на шапке покачивался немного угрожающе.

Они общались недолго — Илья мысленно называл Алику “подругой”, но о дружбе никогда не смел заикаться, — и пока Илье удавалось скрывать от Алики эти стычки. Она видела лишь попытки Михи и Димона натравить на него одноклассников, теперь уже не особенно успешные и довольно вялые, но сейчас Илья почему-то ощутил облегчение, как будто эти нападки Сержа с его миньонами были слишком тяжёлым секретом, как будто Алика могла одним своим появлением всё это прекратить.

А она, кажется, в это и вправду верила.

— Эй! — повторила она громче уже за плечом Сержа. — Я сейчас директора позову!

И когда снова не получила ответа, Алика встала перед Сержем. В новых лакированных ботильонах на толстой платформе она была с него ростом.

— Я что, со стеной разговариваю?!

Илью перестали бить. Не потому что Серж жестом приказал прекратить экзекуцию — ошалело обернулись на Алику. Она стояла, сжав руки в чёрных замшевых перчатках в кулаки, и — Илья мог поклясться, хотя и не видел, — в её глазах солнце блестело, как на остро заточенном лезвии. Серж приподнял брови и лениво глянул на неё сверху вниз:

— Это ты со мной?

— Пока да. Продолжишь в том же духе — буду с директором.

— Продолжу что?

— Вот это! — не отводя взгляд от Сержа, Алика ткнула указательным пальцем назад, в засыпанную по самую макушку снегом ёлочку, возле которой свалили Илью. — Что бы это ни было.

— Это наказание.

— Наказание? За что?

— А за то, что он мусорской сын!

— Серьёзно? — голос Алики не дрожал, однако кулаки она сжимала-разжимала. — И за это бить?

— У нас с мусорами только так, куколка.

— Тебе в пабликах вк сказали, что это будет круто звучать? Отстань от Ильи. 

Страницы: 1 2 3 4 5 6

Алика, потуже затянув высокий хвост, резко дёрнула дверь кабинета физики на себя. Разбухшая от времени и осенней сырости, она, разумеется, не поддалась. Закатив глаза, Алика поправила на плече лямку рюкзака и дёрнула снова. Посыпалась тонкой стружкой краска.

— Не получается? — пробасил над ухом семиклассник из параллели.

— Сейчас получится, — Алика сердито взялась за ручку, точно зная, что в третий раз должно получиться.

Семиклассник, кажется, Никита, хохотнул и, обойдя её, легко рванул дверь на себя. Она распахнулась с гулким хлопком.

— Прошу.

— Ну коне-ечно, когда я уже всё сделала, — закатила глаза Алика.

Никита хохотнул и, на прощание махнув ей крепкой широкой ладонью, скрылся в оживлённом коридоре. Взгляд против воли впился в широкую спину Никиты в чёрном строгом костюме, делавшем его похожим на какого-нибудь сотрудника ФСБ или банкира. Пальцы в задумчивости разгладили цепи длинных серебряных серёжек. Алика приподняла бровь и шагнула наконец в душный кабинет.

Что-то подсказывало ей: этот день будет не похож на остальные. И дело было не только в картах, которые она вытащила из колоды перед выходом, — это предвкушение какого-то значимого огромного события шло изнутри.

Алика прикрыла за собой дверь и поморщилась: кабинет был насквозь пропитан запахами одноклассников, сырости из мокнущего угла и неудачными играми с горелкой. «Куда только Лидия Викторовна смотрела…» — она не успела дойти до своей первой парты, как перед ней, с грохотом перемахнув через учительский стол, возник Фил Шаховской. Судя по запаху и лихорадочно мечущемуся взгляду, с горелкой неудачно игрался именно он.

— Привет! — он широко улыбнулся.

— Привет, — сдержанно усмехнулась Алика и обвела взглядом класс.

Странное дело, парни, обычно приползавшие к началу урока, а то и после звонка, сегодня пришли за полчаса до физики и теперь сидели на подоконниках, держа в руках телефоны. А потом Алика обратила внимание на последнюю парту, за которой обычно сидел новенький, Илья Муромцев. На ней был складирован мусор из салфеток, пакетов, наполненных смятыми тетрадными листами, банками, бутылками и пластиковыми стаканчиками. Алика нахмурилась: всё казалось очередным розыгрышем мальчишек, но каким-то слишком жёстким и даже жестоким.

Конечно, новенький был не самым приятным для пацанов персонажем: слишком умным, слишком ответственным, слишком независимым и даже не пытавшимся заслужить дружбу главных сил класса. «Интересно, какой же гений догадался это всё сделать, — холодная дрожь на мгновение сдавила Алику, и она рвано выдохнула, как будто и на ней лежала часть вины. — Придурки!»

Взгляд ещё раз скользнул по горе мусора и ржущим, очевидно, в предвкушении жестокого унижения, парням, и в конце концов становился на Филе, который нервно теребил запонки на мятой рубашке. Под её взглядом он поправил серебристую жилетку и нервно хохотнул:

— Э-э-это не я. Это пацаны придумали. Мишка. Типа игра слов! Он вспомнил, что полицейских раньше называли мусорами. А Муромцев, он же…

— Полицейский сын, да, — вполголоса закончила Алика, стараясь не смотреть в сторону последней парты. — Чего тебе?

— Дай, пожалуйста, матешу, а, — Фил сложил руки в молитвенном жесте и приложил к губам, — пожа-алуйста! А то меня сперва мать повесит, а следом отец четвертует, если от Верки очередную двойку притараню.

Алика обречённо закатила глаза и шумно вздохнула. Впрочем, самодовольная улыбка всё-таки рвалась наружу: хоть кому-то она была нужна в этом классе холодных и омерзительных теней. Алика решительно прошагала к своей парте, жалея, что прислушалась к маминому совету не покупать каблуки на этот учебный год: сейчас бы она, и так не низкая, выгодно возвышалась над пристроившимися на подоконниках, как воробьи на карнизах, одноклассниками.

Фил верным оруженосцем тихо шагал за ней, переминаясь с ноги на ногу. Алика нарочито медленно вытаскивала учебные принадлежности, из-под ресниц косясь на одноклассника. Он покусывал губу изнутри, нервно дёргал коленкой, подмигивал одноклассникам, воровато косился на входную дверь. Алика достала тетрадь по алгебре и лёгким взмахом протянула её Филу.

— А в ГДЗ мы заглядывать уже разучились? — беззлобно оскалилась она, когда тетрадь оказалась в руках Фила.

— А… Я это… Друга успокаивал. У него родаки разводятся тоже. — Фил пролистал тетрадь и резко поднял голову; его голубые глаза были так широко распахнуты, словно он увидал чудище. — Блин, сорян, я не хотел.

— Ничего страшного, — фальшиво отмахнулась Алика. — Мне надо как-то привыкать.

— Спасибо, Алика, ты просто супер!

Окрылённый, Фил полетел к своей предпоследней парте третьего ряда — искусно списывать. Алика с усталой усмешкой качнула головой и бухнулась на твёрдый стул. Так и тянуло посмотреть на последнюю парту, заваленную мусором. А ещё лучше: смахнуть всё к чёрту и наорать на того дурака, который это затеял.

Алика всегда старалась держаться особняком от классных разборок: она с начальной школы поняла, что легче вести тихое, спокойное, одинокое существование, а с внезапно возникающими врагами разбираться по отдельности, тет-а-тет. Впрочем, ни одна тактика противоборства ей не пригодилась: за семь лет ещё ни одного инцидента. Однако сейчас внутри разразилось небывалое негодование, готовое, кажется, вот-вот опрокинуться на головы одноклассников и утащить её с собой на дно. Алика плотно сцепила зубы: ей не должно было быть дела до новенького ученика. Тем более, как выяснилось, он сильно превосходил её по знаниям в истории и обществознании.

Алика задумчиво поигрывалась с ручкой, решая, что тяготит и терзает её больше: несправедливость по отношению к новенькому или превосходство новенького над ней. Несправедливость перетягивала. В самом деле, этот Илья ведь не виноват, что его мать понизили (или повысили?) сюда, что ему пришлось идти в эту школу, попадать в этот класс с сильными педагогами и отвратительными людьми. «Может, он сам по себе не плох? Мы ведь не дали ему шанса, — Алика прижала большим пальцем запульсировавшую губу: в последнее время это происходило всё чаще и чаще. — Ты, Алика, ты, в первую очередь!»

Грохнула дверь, и по вмиг припечатавшей всех тишине Алика поняла, что явился Муромцев. Сил поднять глаза и посмотреть на него не было: Алика не хотела быть частью шакалов, с любопытством наблюдающих за унижением человека. Но пересилить любопытство тоже было невозможно. Пришлось лечь на парту и смотреть из-под ресниц, словно бы она с интересом наблюдает за тем, как балансирует поперёк карандаша ручка.

Муромцев поправил рюкзак и пригладил медно-рыжие волосы. По заломам на бледно-розовой рубашке было ясно, что гладил он сам — так в последние полгода гладил вещи отец. Алика туго сглотнула и вздрогнула, когда столкнулась взглядом с глазами Ильи, какими-то слишком усталыми и тёплыми. Зашевелились на подоконнике шакалы, вполголоса хрипя приглашения присесть. Илья не слушал. Алика, затаив дыхание, смотрела, как он поочерёдно обводит взглядом каждого, словно фиксирует на нём снайпера.

— Привет всем, — невозмутимо кивнул Илья и решительно прошествовал к её парте.

Алика вскинула бровь. Холодок скользнул по позвоночнику.

— Можно я с тобой? — Илья потеребил длинными пальцами чёрную лямку и неловко улыбнулся. — Я просто видел, что ты одна, и…

Вместо ответа Алика убрала рюкзак с соседнего стула и горделиво выпрямилась. В спину дифирамбами ударили разочарованные вздохи. Илье было неловко: Алика заметила, как налились цветом его редкие мелкие веснушки на порозовевших щеках. Но молчала. В голове крутились мысли, как теперь разбираться с пацанами, которым, разумеется, не понравится такое дружелюбие. «Так, ну я Фила отправлю к Мише парламентёром. В конце концов, должен же он отработать домашку!» — Алика нервно усмехнулась и дёрнулась в сторону Фила. Он исподтишка показал ей большой палец.

Начался урок. Лидия Викторовна, увидев бардак на задней парте, из привычной милой учительницы превратилась в настоящую гневающуюся фурию и приказала убрать всё немедленно. Пацаны даже на субботниках так не убирались, как сейчас: по их топоту и усердному пыхтению казалось, что они вылижут весь кабинет. А Лидия Викторовна уже традиционно начала вздыхать, что их 7Б — худший класс на её памяти.

«Впрочем, ничего нового», — зевнула Алика, когда к доске вызвали Аню: красилась она на все двадцать, а мозгов было всего на началку. Эта проверка домашнего задания обещала быть долгой. Алика углубилась в раскладывание пасьянса на телефоне, прикрывшись пеналом, когда её осторожно ткнули в локоть.

— Эй, спасибо, — Илья почесал затылок и вдруг протянул ей ладонь. — Я Илья.

— Оч-чень приятно, — саркастично кивнула Алика, осторожно пожимая жёсткие пальцы. — Я в курсе. А я Алика.

— Ты не похожа на других.

Алика пожала плечами, запуская неразложившийся пасьянс снова. Илья натужно засопел: он отчаянно хотел поговорить, но боялся сказать что-нибудь не то. Или вовсе не знал, что говорить. «Человек с людьми нормальными почти месяц не общался. Имей совесть, Алика!» — одёрнула она себя и заблокировала телефон.

— Ты тоже. — Она оглядела его с головы до ног и выпалила первое, что пришло в голову: — Общагу знаешь.

— И всё?

— А ещё народ пугаешь.

— Шутишь?

Алика мотнула головой. Если бы парни его не боялись, поприкалывались бы первую неделю, и затихли. Но Мише Илья, похоже, досадил одним лишь своим появлением. Миша был сильным, грубым — тем самым, кто научил всех в классе материться и драться, кто научил не делать домашнее задание и хамить учителям; тем самым, кого Алика не любила до противного скрипа зубов. Илья не казался сильным или властным, но была в нём какая-то королевская стать, что ли.

«Королева короля видит издалека, да?» — усмехнулась собственным мыслям Алика, а вслух пояснила, что если бы Илья не пугал Мишу и его компанию, то его бы оставили в покое на первой неделе. Тем более, нашлись же благоразумные, такие, как Фил Шаховской, Настя Ковтуненко, которые прекратили издевательства спустя две недели.

— А сегодня ты ещё им показал, какое они… — Алика воровато оглянулась по сторонам, но вслух произнести не посмела: лишь красноречиво опустила большой палец.

Илья понимающе усмехнулся. И улыбка у него была по-настоящему красивой, сдержанной, спокойной, с прищуром в уголках глаз — такую Алика видела только у любимых актёров. Аж дыхание встало где-то поперёк горла.

— Алика, это… У тебя же не будет проблем, если я с тобой сел?

— Нет, — тугой хвост холодком пощекотал голую шею, — не должно. Мою позицию все знают: я сама по себе.

— А можно я понаглею?

Обычно так спрашивал Фил, когда садился к ней на контрольные, чтобы списать. Рефлекторно пальцы развернули к Илье тетрадь. Но он с неловким смешком почему-то вернул ей, мимоходом указав на ошибку, и шепнул:

— Можно я с тобой теперь сидеть буду?

Алика приподняла бровь. Если что-то выглядит, как сон, не поддаётся логике и слишком сильно отличается от знакомой реальности, то это, должно быть, действительно сон. Алика ущипнула себя через карман сарафана и болезненно наморщилась. Не сон.

— Естественно, — только и смогла выдавить из себя.

Алика не знала, чего можно ждать от Ильи Муромцева, но он был определённо интересней одноклассников.

Фил лежит на кровати и лихорадочно листает ленту «ВКонтакте», только бы не слушать вопли отца над самым ухом. Он уже давным-давно всё выучил: непутёвый, бесперспективный, безнадёжный. Он уже давным-давно понял: если не слушать, то потом не будет больно — и даже обидно ни на йоту не будет.

Главное, когда отец орёт, брызжа слюной на боксёрскую грушу, сцепить зубы и кивать. Пусть думает, что ему стыдно, пусть думает, что он раскаивается, пусть думает, что он согласен и признаёт свою вину. Хотя это, конечно, ни разу не так.

Правая рука в гипсе затекает и зудит, Фил морщится и перекладывает телефон в левую. Правая безвольно бухается на мятую прохладную постель.

— Ты меня вообще слушаешь?! — отец не выдерживает и взмахивает рукой.

Новенький телефон — подарок на день рождения — с треском летит в угол комнаты. Фил подпрыгивает на ровном месте. Сломанное запястье простреливает болью даже под гипсовой лангетой.

— Ты совсем, что ли? — не остаётся в долгу Фил и сверлит отца взглядом исподлобья.

Они ненавидят друг друга — Фил это знает совершенно точно. Ему неприятно смотреть в синие-синие от гнева глаза отца и знать, что у него глаза такие же; ему противно думать, что всем, что у него есть, он обязан отцу; ему… Плевать. Фил опускает взгляд в пол и повторяет себе, как будто жмёт клавишу сверхспособности, которая ещё не накопилась: «Плевать, плевать, плевать!»

Не плевать.

Он подскакивает с кровати. Оказывается, они с отцом почти одного роста. А мамины подруги говорят, Фил ещё будет расти — значит, однажды может стать выше. Фил мечтает об этом: быть выше отца, быть не таким, как отец.

Фил болезненно потирает сломанную руку и бросает на него обозлённый взгляд. Во всяком случае, пытается. Пытается вложить в этот взгляд весь жгучий гнев, клокотавший в груди, когда он бросался в драку с Муромцевым, всю ненависть к этой школьной банде, жалкой пародии на ОПГ девяностых, всю бессильную ярость от того, что отец не желает его хотя бы выслушать. Фил уже не просит о сочувствии, хотя он единственный, кто действительно пострадал в драке.

— Ты понимаешь, что только благодаря мне тебя не исключили из школы, а перевели на домашнее обучение?

— Вот спасибо, — рычит Фил. — Не переживай, больше не придётся. Закончу — уйду в технарь.

— Нет, не уйдёшь. Мой сын будет заканчивать одиннадцать классов. И дальше пойдёт получать высшее образование.

— Ты ж сам говоришь, что меня из школы исключить хотели!

— Найду другую. Знаю пару хороших гимназий. И ты пойдёшь туда, куда я скажу, и будешь делать то, что я скажу.

— А ты не много хочешь?

— Я твой отец! И ты должен полностью мне подчиняться!

— Да какой ты мне отец! Мне руку сломали, потому что я за одноклассницу заступился, когда её кошмарить начали, деньги вымогали, а ещё и виноват!

— Да, ты виноват, потому что ты подставил родителей! Почему мы должны выслушивать о твоих драках, о твоём неадекватном поведении?

Фил сопит, скрипит зубами, сжимает здоровую руку в кулак: он честно пытается сдержаться, но это никогда не срабатывает. Поэтому он вжимает в голову в плечи, когда рычит сквозь зубы:

— Да пошёл ты! Пошли вы оба!

Рука отца проходится аккурат по макушке. Фил пошатывается и заваливается на кровать. Отец возвышается над ним, раздувая ноздри, перебирает пальцами воздух и вдруг гортанно рычит:

— Пошёл вон.

— Чего?

— Пошёл вон из моего дома!

Фил оскаливается — и даже не раздумывает, когда с грохотом раздвигает дверцы шкафа, сбрасывает в спортивную сумку первые попавшиеся шмотки (главное, чтобы не зимние; и хотя бы пара трусов), подбирает с пола телефон, вытаскивает из-под подушки наушники и зарядку. Отец всё это время стоит, уперевшись ладонью в спортивную грушу, не мешает, но даже и не пытается остановить. А может, и не успевает: сборы занимают у Фила не больше минуты.

В коридоре он впрыгивает в замызганные кеды. С кухни сладковато пахнет мамиными рублеными куриными котлетками. Фил туго сглатывает и вылетает из квартиры, не прощаясь.

Дверь захлопывается с грохотом. Лязгает замок. И вместе с этим внутри что-то болезненно обрывается, но Фил игнорирует.

Они сами виноваты. Сами его родили таким, воспитали таким. Сами забили на него, сами забыли — сами выгнали. И он как-нибудь тоже сам… Справится.

На лестничной клетке у почтовых ящиков Фил зарывается в сумку. Телефон находится в груде носков, трусов и футболок. Фил разочарованно цокает: в углу крохотная паутинка трещин. А он так надеялся, что хотя бы один телефон проживёт целым и невредимым больше полугода.

На быстром наборе всегда один-единственный номер: Артемон.

Фил знает: друг не оставит его ночевать на улице, потому что Фил бы его не оставил. Слушая долгие гудки, Фил разглядывает тонкий белый шрам на левой ладони и вспоминает, как после сорев, на которых вообще-то должны были быть соперниками, решили побрататься. Дети сопливые, им ещё и двенадцати не было, откуда они могли знать, что их дружба продлится так долго.

Несмотря на разные школы.

Несмотря на выход из секции.

Несмотря ни на что…

— Да, Фил, — в трубке слышится какое-то гудение, а потом хлопает дверь. — Ты как там? Всё плохо?

— Хуже некуда. Артемон, меня это… Из дома выгнали.

Артём вздыхает. Долго, протяжно, вымученно, и в этом выдохе Фил слышит тонну нелестных отзывов о своём вспыльчивом нраве. Но Артём, в отличие от отца, не озвучивает их, а просто хрипловато улыбается в трубку:

— Скажу маме. Приезжай.

И Фил приезжает.

Он долго-долго трясётся в маленьком автобусе, кутаясь в утеплённую тёмную джинсовку и постукивая зубами от холода: майский вечер холоден, небо прозрачно-голубое, как утренний лёд на лужах, а у обочины всё ещё лежат заледенелые снежные глыбы, потемневшие от смога за зиму. Фил ссыпает звонкие монетки в пластиковую чеплашку водителю и соскакивает на остановке. Над пятиэтажками розовеет потрёпанная панелька — там квартира Артёма, где Фила уже ждут. Он даже видит свет в кухонном оке на шестом этаже: тётя Лена уже готовит.

Перед дверным звонком Фил переминается с ноги на ногу, пока Артём вдруг сам не открывает дверь и кивком приглашает его зайти в квартиру. Фил смотрит на него чуть снизу — всё-таки у Артемона рост под два метра — и растерянно приоткрывает рот.

— Твоё сопение из моей комнаты слышно, — ухмыляется Артём, пропуская Фила в тамбур; и тут же посмеивается: — На самом деле, тебя Варька в окно углядела.

В тамбуре мешаются запахи дешёвого курева (и Фил вспоминает, что сигареты остались в тайнике дома) и сливочного теста — выпечка тёти Лены всегда пахнет особенно по-домашнему, — а жёлтая лампочка с обнажёнными проводами истерично подмигивает, как будто заработала нервный срыв. «Варька?» — хмурится Фил. Смутно знакомое имя неприятно царапает под грудью. Это не та ли подружайка Артемона, с которой они с детства в дёсны целуются?

Фил фыркает: и откуда у него в голове только такие выражения.

— Она самая, — кивает Артём, как будто услышав мысли. — Зато познакомитесь наконец.

Артём стоит, навалившись плечом на косяк, и, скрестив руки на груди, наблюдает, как Фил корячится, пытаясь разуться. Фил косится на него исподлобья, фыркает на болтающуюся перед глазами прядь и наконец выставляет кеды на стойку. Артём забирает у него спортивную сумку и легонько подпихивает под лопатки, загоняя в квартиру.

Второй раз за день за спиной Фила захлопывается дверь и лязгает замок. Но теперь — по-другому. Из кухни появляется тётя Лена, всё такая же невысокая, даже по сравнению с Филом, со своим лохматым пучком и вытирает полотенцем руки. Склонив голову к плечу, она улыбается:

— Гляжу, ты к нам совсем переехать решил?

— Здрас-сьте, тёть Лен, — усмехается Фил и, забывшись, едва не врезает себе по макушке гипсом

.— Где ж тебя так угораздило, Филипп?

— Зовите меня Филом.

— Так и я тебе не тётка. Так где угораздило-то?

— А… Это я… С лестницы упал.

Артемон хрюкает очень не вовремя. Фил поджимает губы и стреляет взглядом в бок. Тётя Лена смеётся и, покачав головой, уходит обратно — готовить. В кухне тут же начинает играть музыка из каких-то старых фильмов.

— Так ты к нам надолго? — усмехается Артём.

— Надеюсь, навсегда, — Фил кривится и потирает руку.

— Всё так серьёзно?

— Он мне сказал: убирайся из моего дома! Куда уж… Серьёзней…

На последнем слове весь пыл Фила как-то мгновенно растворяется. Артём распахивает дверь в свою комнату. Тут, как обычно, всё вверх дном: гитара в кресле-мешке, наушники болтаются на гвозде от часов, турник служит вешалкой. Но покачивающуюся в Артёмовом геймерском кресле девчонку в Артёмовом же бордовом худи (они с Артемоном специально в прошлом году из одной коллекции в «Спортмастере» покупали) это, кажется, совершенно не смущает. Закинув бледные голые ноги на стол, она читает книжку и, кажется, совершенно не замечает их появления.

Или старается делать вид, что ей всё равно.

Артём бросает спортивную сумку Фила в угол к раскладушке: видимо, уже достал с балкона. Девчонка лениво поднимает глаза на них и, перелистнув страницу, цыкает:

— Здрас-сьте.

— Привет, — фыркает сквозь зубы Фил и оборачивается к Артемону.

Артём закатывает глаза:

— Варя, это Фил. Фил, это Варя. Вы друг про друга всё знаете — будьте знакомы.

Варя хмурит тёмные густые брови, загибает уголок страницы.

— Ты не говорил, что он придёт, — смешно покряхтывая, она сползает со стула.

— А я и не планировал, — бурчит Фил.

Не нужно разговаривать с Артёмом так, будто его в этой самой комнате нет.

— А я люблю, когда всё идёт по плану.

Варя прячет руки в карманы и, кажется, пытается оттянуть низ и без того великоватого для неё худи до самых острых голых коленок. Смешная — Фил фыркает в кулак и торопится почесать нос для прикрытия.

— Его родители из дома выгнали, — вздыхает Артемон и хлопает Фила по плечу; Фил морщится: между прочим, помяли его неплохо. — Не могу же я его оставить на улице. Он же мне как брат.

Варя покачивается на пятках и наконец достаёт руку из кармана. Тонкие пальцы, короткие ногти с прозрачным лаком и золотое колечко на указательном пальце — у его одноклассниц руки совсем другие: у них у всех когти на информатике громко клацают по клавишам. «Клаца-ли», — одёргивает себя Фил.

Его же отстранили. Перевели на домашнее обучение.

— Ну… Брат моего брата — мой… — Варя поджимает губы и, кажется, в последний момент меняет слово. — Друг? Я Варя.

Фил растерянно моргает. И запоздало понимает, что рука её болтается перед ним не просто так. Намеренно или случайно, Варя протягивает ему правую руку и даже не думает её менять. Фил аккуратно пожимает её ладонь фалангами пальцев: в гипсовой повязке это делать всё-таки не очень удобно. Варя вздрагивает и, отпустив его руку, начинает растерянно теребить длинную, пушистую, тёмную косу.

— Ой. Больно?

Фил небрежно встряхивает рукой. Вообще-то да, очень — и он знает, что боль начнёт спадать только через пару дней. Но вместо этого качает головой и ухмыляется:

— Со мной и не такое было.

— Думаю, это будет интересно послушать. За чаем, — Варя улыбается и, проскользнув вдоль него лёгким сладковатым запахом, подходит к Артёму. — Я пойду Лене помогу с оладьями. Их теперь нужно втрое больше.

Она не спрашивает, не упрекает — просто сообщает и уходит, плотно и практически беззвучно прикрывая за собой дверь. Фил присвистывает:

— Не так я её себе представлял…

— Поверь мне, она тоже в приятном шоке, — хохочет Артём и, распинав штаны, рюкзак и спортинвентарь, разбирает раскладушку рядом со своей кроватью.

— Шмотки сам разберёшь — или помочь?

— Ну я ж не совсем безрукий, Артемон.

— Тогда отлично, пригодишься. Чувствуй себя как дома, в общем.

Фил открывает шкаф и видит, что на второй сверху полке так и лежит его спортивная футболка, которую он оставил во время очередной ночёвки. Дурацкая улыбка наползает на лицо и всё прошедшее кажется уже совершенно неважным.

Фил дома.