VIKTOROOK

дом для моих историй

Метка: пропущенная сцена

  • Соловушка

    Ночь дышала удивительным умиротворением. Мириам выбралась из палатки, на ходу пряча фамильный кинжал в ножны, и огляделась. Погружённый в сон лагерь тихонько колыхался на мягком влажном ветру, и его трепетание таяло в лесных звуках. Подле палаток мерцали костры, собирая вокруг себя дежурных и полуночников. Таких, как Мириам.

    Кутаясь в серо-синюю куртку Стражей, Мириам направилась к отрядному костру. Сегодня дежурила Лелиана. Изящная и тонкая, она склонилась над лютней, бесшумно поглаживая мозолистыми пальцами струны, и что-то напевала — подбирала мелодию. Мириам неловко замерла за её плечом.

    — Разрешишь?

    Лелиана почти незаметно вздрогнула, но как ни в чём не бывало кивнула с дружелюбной улыбкой:

    — Конечно. Разве я могу тебе запретить?

    С отрывистым вздохом Мириам уселась рядом, вытянув ноги к огню. На измученных ферелденскими дорогами сапогах застыли пятна ночной росы — так небрежно, неаккуратно и до неправильности живо. Лелиана отложила лютню и, поправив кожаные полуперчатки, взглянула на Мириам с пониманием. Казалось, в этом вздохе и взгляде, сосредоточенном на сбитых носках, Лелиана прочитала то многое, что тревожило Мириам ежедневно и изредка не давало спать по ночам. И с таким же пониманием промолчала.

    Тихо потрескивал костёр, а его искры терялись в россыпи звёзд. Мириам качнула головой и шепнула:

    — Как поразительно сплетаются пути Создателя. И как… Непросто их пройти.

    — И правда, — выдохнула Лелиана. — Но у тебя получается! Да, быть может, не так, как от тебя того ждут, но всё-таки получается. А быть предсказуемым — смертельно опасно.

    Мириам усмехнулась и пожала плечами. Со стороны, пожалуй, было виднее, потому-то Лелиана говорила с такой стальной уверенностью, а Мириам была готова ей верить. У них была цель — остановить Мор любою ценой, и они к этой цели шли. Медленно, но верно следовали старым договорам Серых Стражей, а Создатель чинил им препятствия, из которых практически невозможно было выбраться живыми. Однако им удавалось.

    Их не убили ни Порождения Тьмы, ни бандиты, ни гномы, ни големы, ни Антиванские Вороны, ни демоны, ни одержимые (ни даже Ведьма из Диких Земель, как бы ни пугал Алистер!) — они выжили, выстояли и даже помогали подниматься остальным. Вокруг их небольшого отряда собиралась самая настоящая армия, немного нестройная, совершенно разномастная, но всё-таки сильная. И сила её была не в дисциплине и, наверное, даже не в командире или обязательствах — в надежде на чистый рассвет, с которым по просторам Ферелдена растекутся покой и былая благодать.

    В ожидании этого рассвета они сидели в темноте перед кострами, травя байки и потягивая пойло разной дряности и крепости. Мириам оглядела тёмные фигурки то там, то здесь мелькавшие у костров, и восхищённо улыбнулась. Это была лишь малая часть — гонцы, время от времени отправляющие отчёты начальству и готовые в решающий миг отправиться за подкреплением, чтобы объединёнными силами нанести решающий удар по Мору и Архидемону.

    Почти так, как мечтал король.

    Мириам тихонько рассмеялась. Собственный смех показался едким и надтреснутым. Лелиана, вновь взяв в руки лютню, помедлила и недоумённо приподняла бровь.

    — Забавная получится легенда, да? — кивнула Мириам на лютню. — Двое юнцов собрали армию, которая в любое другое время перегрызлась бы между собой.

    — Почему же легенда? — качнула головой Лелиана и невесомо перебрала струны. — Это будет самая настоящая песнь о Героине, которая опускалась на самое дно, пила саму тьму, но становилась лишь светлей и вела остальных навстречу свету.

    Эти слова, растворившиеся в звенящих нотах простой и нежной мелодии, прозвучали так просто и правдиво, что у Мириам перехватило дыхание. Она хотела просипеть, действительно ли она выглядит такой, заслуживает ли таких слов — не смогла. Лишь уселась поудобнее на влажной траве и, отряхнув руки от земли, посмотрела на Лелиану.

    Её лицо почему-то расплывалось.

    — Знаешь, я была бы очень рада, если бы имела право написать о тебе песнь.

    — Что?.. — Мириам моргнула, пытаясь избавиться от слёз: сколько дней уже не тревожили они её! — Конечно! Ты имеешь на это право, Лелиана. Больше, чем кто-либо!

    Лелиана, отложив лютню, подсела поближе к костру и Мириам. Отведя взгляд в сторону леса, она растерянно пожала плечами:

    — Когда мне привиделся сон, я была убеждена, что Создатель избрал меня для высшей цели, как когда-то избрал Андрасте. Однако с каждым днём я… Мне кажется, этот сон был о тебе. Я понимаю, наверное, это звучит странно, но ты ведь действительно повсюду рождаешь свет. И тепло. Мириам, за тобой идут, потому что этого хотят — не сомневайся. Даже Огрен. Даже ворчун Стэн. И я… Хочу. Ты можешь меня многому научить. И уже учишь. Впрочем, когда я тебя увидела, я было не поверила, что Создатель направил меня именно сюда — к тебе. Вы были довольно странными.

    Мириам потянулась к Лелиане и взяла её за руку. Рука у неё была тёплая, твёрдая и жёсткая — натренированная жестокими интригами Орлея, тетивой лука да струнами лютни.

    Их пальцы несмело переплелись.

    — Знаешь, я было тоже засомневалась. Но ты так отчаянно хотела помогать. И так искренне верила, как я не умела никогда. Да и не умею… Это ты находишь свет там, где его нет; зажигаешь его там, где его никогда и не было, — шепнула Мириам, вглядываясь в живые и ясные, как родниковая вода, глаза Лелианы. — Словом, совершенно не важно, что значил тот сон. Куда важнее, что ты здесь и ты… Ты не просто одна из тех, кто сражается с Мором. Мне очень хорошо с тобой, Лелиана. Понимаешь?

      Когда Лелиана коротко кивнула, а потом потянулась за объятиями, Мириам ни на миг не усомнилась в её честности. Невидящими глазами уставившись в безмятежный сон лагеря, она сцепила кончики пальцев под лопатками Лелианы, и в груди её разлилось тепло. Не восторженно-трогательное спокойствие, накрывавшее Мириам рядом с Алистером, — это было тепло иного толка: умиротворённость и гармония, как если бы Мириам нашла в Лелиане частичку себя.

    Разомкнув объятия, они сели близко-близко друг к другу. «Поразительно — размышляла Мириам, протягивая к костру озябшие пальцы, — как за эти дни мы стали близки. Лелиана, Алистер — кажется, ещё вчера мы были совершенно чужими людьми и даже знать не знали ничего друг о друге! А теперь… Я совершенно не представляю, как бы жила без них. Кажется, Мор всё-таки сближает людей». А Лелиана улыбалась, склонив голову к плечу. Её волосы казались рождёнными из пламени костра, а улыбка была поразительно искренней и живой.

    Они сидели плечом к плечу, глядя то друг на друга, то на звёзды, рассказывали друг другу истории целую ночь.

    И, как и все, ждали рассвет.

  • Самый страшный день

    Из темноты возвращаться было тяжело. Перед глазами всё ещё маячил далёкий тусклый огонёк единственного факела кладовой, где остались родители. Как Мириам ни цеплялась за холодные влажные стены чёрного хода, как ни обламывала аккуратные ногти до крови, как ни стирала кончики пальцев до мяса, не могла до него дотянуться, ухватиться за шанс спасти их. И вопль, отчаянный, раздирал горло, разрывал связки, но — оставался беззвучным.

    Сквозь зубы прорвался стон, обоюдоострой иглой застыв поперёк горла, Мириам поморщилась. Каждый неровный вздох ударялся в грудь и отдавался пульсирующим жаром в спине. Чья-то жёсткая холодная рука схватила её за шею, губы защипало травяным настоем. Мириам скривилась, тогда рука сильнее перехватила её шею и низкий голос надавил на сознание так же мягко, как шершавое горлышко бурдюка — на губы:

    — Пей, девочка, пей.

    Пить приходилось маленькими глоточками, и каждый — жидкий огонь в истерзанное горло. Когда настойка кончилась, Мириам закашлялась и позволила опустить себя обратно.

    — Молодец.

    Отрывистая суховатая похвала показалась смутно знакомой, Мириам осторожно приоткрыла глаза. После темноты тревожного сна тусклые цвета мира зарябили, заплясали разноцветными кругами. Глаза пришлось прикрыть, но провалиться обратно в забытье Мириам себе не дала. Вокруг пахло сеном, мокрой землёй и лошадьми, как в конюшне, и дымом. А шею колюче щекотало тонкими метелками снопов.

    Она была не дома. Но где?

    Мириам сделала ещё одну попытку оглядеться и чуть приподнялась на руках, правда, тут же рухнула обратно в сено от боли, вспыхнувшей под лопаткой. Впрочем, сознание не потеряла и даже сумела, морщась и то и дело закрывая глаза, оглядеться. Вокруг были рассыпаны тюки с сеном и жёсткие мешки, в каких прислуга таскала свой скудный скарб, переезжая из комнаты в комнату. Сквозь тонкий брезент над ней, трепыхающийся на ветру, угадывалось зеленовато-лиловое предрассветное небо. А рядом старательно натирал кинжал смуглый мужчина с тёмными волосами, затянутыми на затылке в хвост.

    «Дункан! Серый Страж!» — подсказал отцовский голос как-то издалека, из глубин памяти, и Мириам оставалось лишь повторить за ним.

    — Дун-кан? Серый… Страж?

    Фраза получилась обрывистой, сиплой, и глухо лопнула, как подгнившая тетива. Дункан поднял голову, в густой тёмной бороде промелькнула полу-улыбка.

    — Рад видеть тебя в сознании. Как самочувствие?

    Мириам осторожно отползла от Дункана и поморщилась: левую руку сковало пульсирующим жаром.

    — В сознании? — Ссохшиеся губы едва шевелились, совершенно не поспевая за мыслью, и так неторопливой, короткой и простой.  — Что было? Где мы?

    В ответ на этот Дункан внезапно резко вложил кинжал в ножны и обернулся к ней. Совсем другой: уже без тени улыбки, с мрачным, почти что чёрным взглядом. Мириам содрогнулась всем телом — и что-то знакомое почудилось в таком почти животном страхе перед этим мужчиной.

    — Так ты… Не помнишь? — глухо пробормотал он, потерев бороду.

    — Не помню… Что?

    Дункан глубоко вздохнул и на секунду прикрыл ладонью глаза, как будто собираясь с мыслями перед чем-то болезненно важным, мучительно серьёзным. И Мириам с облегчением отвела от него взгляд. В глаза бросился двуглавый грифон, распластавшийся на рубахе среди бурых кровавых пятен серебристыми нитями. И воспоминания о прошлой — или очень далёкой? — ночи опрокинулись на голову грудой камней.

    Орен. Орианна. Сэр Гилмор. Выбитые двери. Перевернутая мебель. Нэн. Папа! Мама! И костры. Много-много красно-оранжевых чудовищных языков, с причмокиванием пожирающих кровь, дерево, стены — жизнь. Огромный столб дыма, чёрного от предательства, бордового от крови невинных, над Хайевером.

    Мириам медленно подняла левую ладонь на уровень глаз. Пальцы тряслись, боль ритмично пульсировала в плече почти в унисон с гулкими медленными ударами сердца, а ногти были обломаны почти до мяса.

    Грудь взорвалась, как бочка с порохом. Мириам сипло вдохнула раз, другой, третий — а воздуха всё не хватало — замахала руками, пытаясь нащупать, целы ли рёбра, или лопнули, как железные обручи. Мириам задрожала вся, сжалась, руки сдавили грудь, и там между рёбер, где сердце, садняще, вибрирующе завыло отчаяние.

    Дункан метнулся ей за спину, грубая ладонь больно зажала рот.

    Мириам не сразу поняла, что это взвыла она. У неё ведь на это не было ни голоса, ни сил.

    — Тише, — низкий, обманчиво бархатный голос у самого уха показался угрожающим рыком пантеры, — тише. Не кричи. Не время. Знаю, что больно. Но не время ещё. Людей распугаешь.

    Мириам рванулась, проскулив в ладонь что-то невнятное: сама не знала, что хочет сказать. Дункан другой рукой сжал её руки и цыкнул сквозь зубы:

    — Не кусайся только больше. У меня не осталось бинтов, а эти добрые люди, боюсь, не готовы делиться тканью со Стражами.

    Все попытки вырваться были тщетны. Мало того, что каждое движение отдавалось крохотным взрывом под левой лопаткой и глаза застилало болючими слезами, так ещё Дункан держал крепко — намертво — и перехватывал Мириам за секунду до попытки вывернуться. Как будто знал все её приёмы заранее. Наконец она сдалась, обмякла в его руках и шумно засопела в ладонь.

    — Не будешь кричать?

    Мириам поспешно замотала головой. И стоило Дункану её отпустить, она неуклюже перекатилась в противоположный угол повозки, дрожа, отфыркиваясь от слюны, слёз и рыданий, спазмами сдавливавшими горло, и вытирая губы тыльной стороной ладони. Боль пульсировала уже не в руке — во всём теле от мыслей, слишком быстрых, слишком острых, слишком торопливо кружащих в сознании. Дункан с протяжным вздохом облокотился о борт телеги и размеренно заговорил:

    — Я опасался, что ты вообще не выживешь. Рана была не тяжёлая, но наконечник, по-видимому, был смазан ядом. Напрасно ты обломала стрелу и никому ничего не сказала.

    — Я забыла, — сипло простонала Мириам, пряча лицо в ладонях.

    — Удивительно. Ты потеряла сознание неподалёку от вашего замка. А когда мы добрались до ближайшего дома, у тебя началась горячка. Ты бы видела, как смотрела на меня хозяйка, пока я извлекал наконечник. Он, к слову, засел глубоко, пришлось зашивать, так что не торопись размахивать руками — разойдётся.

    От мысли, что грубые руки Дункана, мужчины, раздевали её, ощупывали в поисках раны, зашивали, перевязывали, Мириам передёрнуло. И теперь она отчётливо почувствовала, как стягивают воспалённую кожу неровные узелки грубой тёмной нити. От этого плечо заболело сильнее.

    — Куда мы теперь? — прошептала она, так и не поднимая головы.

    — У меня оставалось немного денег, чтобы договориться с торговцами. Нас обещали довезти до Денерима и не тревожить. Но хорошо, что ты пришла в себя. А то на нас уже косо смотрят.

    Мириам кивнула. Ей, в общем-то, было совершенно безразлично, куда идти: возвращаться всё равно было некуда. Она отняла ладони от лица и рассеянно погладила воздух.

    — А где… Клевер?

    — Твой волкодав сбежал, как только мы покинули замок. И пока не появлялся. Но не переживай, мабари достаточно умны, чтобы не бросать своих хозяев. Думаю, он вернётся.

    — Конечно, — рвано усмехнулась Мириам и прикрыла глаза.

    Хотелось плакать, но слёз не было, не было голоса. Только что-то щипало под веками. Дункан понятливо замолчал. Телега дёрнулась, заржали лошади, залаяли псы — кажется, заканчивалась стоянка. Застучали под колёсами камни, зачавкала грязь. То с одной, то с другой стороны слышались выкрики и похабные шуточки. Эти люди были счастливы. Люди не знали ничего.

    — Какой… Какой сейчас день недели? — Мириам открыла глаза и взглянула на Дункана.

    Тот задумался на мгновение, почесал бороду и кивнул:

    — Понедельник. Ты три дня провалялась в бреду.

    — Понедельник… — эхом отозвалась она. — Впереди ещё целая неделя…

    — Впереди ещё целая жизнь, Мириам Кусланд. Если повезёт.

    Скривившись в ответ, Мириам отвернулась. Брезент раздражающе покачивался перед глазами, в его потёртостях вспыхивало солнце, и Мириам отдёрнула полог. Перевесив босые ноги через борт телеги, она прищурилась и подняла голову.

    Вдалеке занимался кроваво-красный рассвет, затянутый дымкой сгоревшего дома.

  • Дочери

    Погребальный костёр гордо взметался ввысь и сгибался под порывами ветра, безжалостно накрывавшего Денерим с северо-запада. Мириам плотнее закуталась в тёмный плащ, одолженный у Морриган, и протиснулась сквозь толпу. Чтобы просочиться в первые ряды, не привлекая лишнего внимания, она натянула капюшон по самый кончик носа (от аромата сушёных трав зазудело нутро) и чудом не врезалась в широкую спину королевского стража.

    Тэйрна Логэйна Мак-Тира хоронили с почестями, подобающими герою-освободителю — не убийце короля и предателю Серых Стражей. Кислая улыбка тронула губы: похоже, королева Анора между супругом и отцом избрала последнего. И Мириам не могла корить её за это — понимала. Вероятно, даже слишком хорошо.

    Ослабевшие пальцы дрогнули, сжимаясь в кулаки.

    Мириам помнила — не смогла бы забыть, вычеркнуть из памяти — этот спокойный взгляд израненного Логэйна, практически пригвождённого к полу замка Алистером, поверженного, но не побеждённого. Он не боялся смерти — он тонко, насмешливо улыбался ей в лицо; а кровь, обагрившая меч и заструившаяся по каменной кладке, казалось, бурлила пламенем.

    На глазах Мириам умирали разные люди. Бедные и богатые. Гнусные и благородные. Недостойные и достойнейшие. Достойнейшие встречали смерть, как отец и мать — с обнажённым мечом в руке и спокойным достоинством пред волей Создателя; в их глазах дотлевала надежда. Гнусные бились с отчаянием, из последних сил вгрызались в свою недостойную жизнь, как Хоу.

    Логэйн не был таковым. Он погиб так, пожалуй, как подобало герою: в схватке с тем, кого оскорбил, кого лишил семьи и чьи стремления растоптал безжалостно, чтобы спасти другие семьи. Мириам не знала, сожалел ли Логэйн Мак-Тир хоть на миг о том, на что обрёк Кайлана, Алистера, Дункана… Но искренне верила в это.

    Во всяком случае смерть он встретил не как кару — как освобождение и последнюю награду для героя реки Дейн. С той завидной храбростью, которой Мириам не доставало даже в бою за жизнь. Что говорить о смерти!

    В уголках глаз защипало до боли, и Мириам поспешила неловким жестом стереть навернувшиеся слёзы. Вокруг расстилался густой едкий дым. Огонь с оглушительным треском вгрызался в древесину, и в его зловеще-мрачном потрескивании не сразу получилось различить погребальную речь королевы.

    Оплетённая дымом, словно кольцом змей, фигура Аноры выглядела исключительно зловеще и величественно, а чуть надтреснутый, но не сорванный до жалкого хрипа голос сумел заглушить и гомон толпы, и хруст костра, и гулкое сердцебиение. Он поднимался вверх и плыл над Денеримом вместе с клубами тёмного дыма.

    — Я благодарна всем вам, явившимся почтить память тэйрна Логэйна Мак-Тира, героя реки Дейн… Моего отца. Вы многое можете услышать о нём в этот тревожный час и даже можете гадать о правдивости этих слов. Я не осмелюсь оспорить, что в это тревожное время он поступал как безумец, совершил множество преступлений… Но я призываю вас, ферелденцев по крови и духу, не забывать, что все стремления и деяния тэйрна Логэйна были направлены на благо Ферелдена, на поддержание его свободы, независимости, во имя которых они с королём Мэриком сражались плечом к плечу с вами. И в вашем присутствии я с лёгким сердцем вверяю его рукам Создателя.

    Рубец от ядовитой стрелы, полученной в башне Ишала, протестующе зазудел, вынуждая расправить плечи. Вскинув бровь, Мириам абсолютно непозволительно взглянула на королеву свысока. Она могла бы громко оспорить всё сказанное, заявить, что ставший героем однажды не останется героем (да и едва ли должен!) навсегда, если сумел сохранить плоть и кровь, не остался бесплотным светлым воспоминанием. Вот только губы остались плотно сомкнуты.

    Мириам не понаслышке знала, что можно сделать с убийцей отца, осмелившегося бросить в лицо подобные слова, но промолчала отнюдь не из страха или благоговения пред новоявленной королевой — по велению болезненно сдавливающего в груди чувства, помешавшего поддержать Алистера в его решении там, на дуэли, вопреки всем горячим обещаниям. Оно же заставило кулак удариться в грудь. Вибрация скрутила болью накануне залеченные Винн рёбра, но Мириам не вздрогнула и смиренно прикрыла глаза.

    Не выразить почтение Логэйну Мак-Тиру она не смогла.

    Резкий порыв северо-западного ветра всколыхнул подол накидки, царапнул обветренное лицо жёсткими прядями, просвистел под капюшоном и унёс далеко-далеко сорвавшуюся с губ столь верно-неверную просьбу Создателю.

    Дрожь прошибла Мириам навылет, и она распахнула глаза.

    Королева Анора, вложив ладонь в ладонь, смотрела прямо на неё. Хаотично колыхавшаяся толпа, разбредавшаяся в разные стороны, вдруг стала стеной. Нога потянулась назад, но вместо дороги обнаружила мысок чьего-то сапога.

    Бежать было некуда.

    Резким жестом и исключительно властным взглядом приказав страже оставаться на месте, Анора приблизилась к Мириам. Крепкие белые пальцы сомкнулись на предплечье клешнями. Хватка стальная — не вырваться.

    — Зачем? — холодно проскрежетала она, вытягивая Мириам из толпы горожан к королевской страже. — Зачем ты здесь? Неужели тебе нравится столь жестоко измываться над людьми, надо мной? Мало тебе было убийства моего почтенного отца… Ты имела дерзость явиться сюда, чтобы осквернить память о нём!

    — Я пришла… — Мириам не договорила: аккуратные ногти впились в предплечье до жгучей боли и голос сорвался на свист.

    — Молчи. Молчи и радуйся, что я помню, как ты спасла мне жизнь. И только поэтому я тебя отпущу.

    Её шёпот позвякивал сталью и заглушал гомон расходящихся с площади людей. С высоко поднятой головой Анора свирепо глядела на Мириам, а она лишь щурилась в ответ.

    Держалась Анора, как королева, но глаза… В её глазах (Мириам казалось, за эти месяцы она научилась видеть суть) искрящаяся ярость то и дело перемежалась с безгранично тёмной и до слёз знакомой болью.

    Болью маленькой девочки, которая больше никогда не поцелует отца.

    — Я не думала, что дойдёт… До такого, — Мириам кинула горестный взгляд на дым, чёрной горечью оплетавший всё вокруг.

    Анора гневливо нахмурила тонкие брови.

    — И ты хочешь, чтобы я в это поверила? Ты обошла с Алистером целый Ферелден пешком и теперь утверждаешь, что так и не узнала его? Мне хватило одной вылазки, что понять Кайлана таким, каким он был на самом деле! Не верю, что тебе не хватило ума!..

    Её слова звучали справедливо: Мириам не могла не узнать Алистера. Она видела и слышала, как в нём с каждым шагом, с каждой сгоревшей деревней, с каждым трупом беженца, растерзанного порождениями тьмы, взрастала чистая злоба, жгучая жажда мести Логэйну — такая же, какую Мириам лелеяла и оберегала для Хоу.

    Именно Мириам позволила Алистеру отомстить, хотя не должна была. Хотя бы потому что сама уже узнала, что такое месть и что она не возвращает погибших и боль не унимает — с исключительной безжалостностью вспарывает рубцы на душе и заставляет гнить запущенными ранами.

    Только Аноре не стоило об этом говорить. Мириам наморщилась и ответила ей таким же злым тоном:

    — Я надеялась, что получится избежать кровопролития. — И многозначительно добавила: — Месть ведь не приносит утешения.

    — Неужели? — уголок губ Аноры нервно дрогнул.

    Мириам кивнула и тихо-тихо добавила, с трудом подавляя тяжёлый ком поперёк горла:

    — Дочери для отцов всегда остаются маленькими девочками с золотыми косичками и сбитыми коленками, даже когда те уходят.

    Румянец схлынул с лица королевы, пальцы, стискивавшие предплечье, ослабли. Прежде чем Анора успела что-то сказать, Мириам с силой расцепила их и поспешила затеряться среди улочек Денерима, на прощание бросив:

    — Мне искренне жаль, что так вышло. Жаль…

    Бежала Мириам долго, как если бы за ней гнались, хотя за спиной не было слышно ни тяжёлых шагов, ни криков (уже привычных за прошедшие месяцы) — только тихие недоумённые взгляды заставляли вжимать голову в плечи и ускорять бег.

    Приют Мириам нашла в самом грязном проулке. Запах тлеющей древесины и тела, ещё стоявший в носу, здесь мешался с зловониями помоев. Но сейчас это казалось неважным.

    Сердце люто грохотало о грудную клетку, рёбра сводило тугой болью, ноги подкашивались от усталости, а на душе было горько. Мириам навалилась спиной на стену, пальцы вслепую зашарили по кладке, тщетно пытаясь нащупать хотя бы один выступ и за него уцепиться. Воздуха не хватало. Приходилось дышать ртом.

    «Если Алистер узнает — он может и не простить. Но если бы я этого не сделала — я бы не простила себя!»

    Что было правильней, безопасней, вернее — теперь рассуждать было поздно; равно как и жалеть о совершённом. В глазах защипало, сил смахивать слёзы не было. Мириам запрокинула голову и посмотрела на небо.

    Солнце над Денеримом подёрнулось скорбной дымкой погребального костра.

  • Последние выжившие

    2185, «Нормандия» (Омега)

    — Ты решила нас добить своим стриптизом? — гортанно рычит Джек, распространяя в тесном пространстве челнока волны раздражения и с явным трудом подавляемой энергии.

    Лея Шепард неумело огрызается в ответ, сбрасывая ей под ноги перчатки. Затем избавляется от энергетического пояса и пытается расстегнуть крепления на бёдрах. Тали с кварианскими не то ругательствами, не то причитаниями кидается к ней. Касания тонких пальцев быстры и точны — уж кто-то, а Тали умеет обращаться с любой бронёй! — и с её помощью Лея быстро разделывается с экипировкой на ногах. Джек нервно пощёлкивает языком, Грюнт таращится в окно, Мордин отрывисто бормочет что-то о необычности человеческой реакции на стресс, пока Гаррус учтиво не подсовывает ему под нос ствол винтовки, Заид притворяется спящим. Только Миранда смотрит на неё в упор, сложив руки под грудью, и в льдисто-голубых глазах сейчас слишком много холодной укоризны.

    Лея Шепард поджимает губы и смотрит на Миранду в упор, позволяя Тали избавить себя от нагрудника.

    Когда ей на инструментрон пришло сообщение от СУЗИ о нападении на «Нормандию», Лея, даже не дочитав его, развернула челнок так резко и так круто, что всех, непредусмотрительно не пристегнувшихся, перетряхнуло едва ли не до лёгкой контузии. Когда дочитала — вовсе передала управление Джейкобу.

    — Ты не слишком ли торопишься, Шепард? — прикрывает ладонью глаза Миранда, когда по швам трещит старая просторная футболка, зацепившись за экзоскелет.

    Лея сбрасывает и её, оставаясь лишь в коротком спортивном топе. За спиной кто-то издает хриплый задушенно-восхищённый выдох, и она, пожалуй, не хочет знать, кто.

    — В броне дезинфекция и сканирование проходит слишком долго, — сквозь зубы поясняет она и вытаскивает из-под сидения берцы.

    У неё лишнего времени нет.

    Джейкоб сообщает, что они уже скоро будут у «Нормандии». Скоро — слишком долго. Лее нужно сейчас.

    Выученными движениями зашнуровывая ботинки практически вслепую, Лея Шепард в который раз за эти часы пытается связаться по инструментрону с Джокером. Тщетно. Он молчит, и от этого пальцы путаются, режутся о жёсткие шнурки.

    — Лучше подождать, чем попасть в лапы Коллекционерам. Они уже были знакомы с СУЗИ, где гарантия, что не сумели её взломать?

    Никакой гарантии нет.

    СУЗИ — исчадие «Цербера», теперь и вовсе получившее, видимо, полную свободу, и нет никакой уверенности, что она спровадила её с отрядом в «Загробную жизнь» вовсе не для поднятия боевого духа, а для захвата корабля. Поэтому Лея Шепард не верит ни единому слову, написанному в сообщении, и не поверит, пока не услышит обо всём от Джокера, не увидит его. И поэтому прежде, чем на ходу выскочить из мягко влетевшего в ангар шаттла, Лея Шепард выхватывает из груды экипировки верного «Палача».

    За затихающим шумом двигателя слышно, как Миранда грудью бросается на проход, чтобы заблокировать за ней дверь и слишком громко просит всех оставаться на своих местах до полной остановки и сохранять здравомыслие.

    Лея Шепард нервно усмехается, потирает ушибленное при приземлении бедро, и нетерпеливо передёргивает затвор «Палача», пока проходит идентификацию и дезинфекцию в низком гудении приборов.

    — Добро пожаловать, капитан Шепард, — мелодичный спокойный голос СУЗИ струится отовсюду, — мы с мистером Моро ожидаем вас в Зале Совещаний.

    — Принято, СУЗИ, — сдержанно цедит Лея.

    Лея Шепард беззвучно поднимается по лестницам инженерного отсека к лифту, крепко сжимая пистолет. Спину холодит металлом стен и неестественно привычными звуками. Гулко гудит, вибрирует, вращаясь и испуская имульсы, сердце «Нормандии» — «Тантал», с журчанием обновляются щиты, калибруется на инженерных панелях «Таникс»… Лея Шепард слышала подобные звуки с детства, но по-другому. Между гудением приборов всегда были шутки и брань инженеров, переговоры по интеркому, порыкивающие приказы капитана и активное обсуждение планов на предстоящую увольнительную. На «Нормандии» — тишина мертвенная, и Лея впервые слышит, как поскрипывают двери лифта, разъезжаясь.

    Лея лёгким касанием активирует панель и вздрагивает, когда двери смыкаются. По металлическим стенам — багровые пятна, смазанные отпечатки окровавленных пальцев, мелкие женские ладошки. Здесь слишком сильно пахнет металлом, электричеством, кровью и предсметрным ужасом — она не может толком описать этот солоновато-табачный, тяжёлый, душный запах, но слишком хорошо его помнит. Тишина вопит надрывными криками и нестройными очередями мелких пуль штурмовых винтовок.

    Леи Шепард здесь не было, когда всё случилось. Однако она знает, как это было.

    Челюсти сводит от первозданного ужаса, разворачивающегося в районе живота, сердце вибрирует, как перегревшийся пистолет, и — как только открываются двери — Лея Шепард переходит на бег.

    В Зал Совещаний Лея Шепард влетает, двери едва успевают раскрыться перед ней. Сердце, кажется, скручивается втрое, прежде чем снова пустить кровь, и мир на мгновение уходит из-под ног, так что приходится вцепиться онемевшими пальцами в косяк.

    Джокер сидит на краю стола, сложив руки под грудью и надвинув козырёк кепки на самый кончик носа, так что лица его не различить. За плечом его парит голубоватой сферой СУЗИ и о чём-то с ним разговаривает. Он не отвечает, даже не двигается. Как неживой.

    — Джефф! — судорожно выдыхает Лея и с громким щелчком ставит пистолет на предохранитель.

    Джокер коротко вздрагивает, когда Лея Шепард зовёт его по имени — впервые, наверное, не Джокером, не лейтенантом, не лейтенантом Моро, а Джеффом — и кивает, мол, услышал, привет, капитан. И только…

    Оставив пистолет на краю стола, Лея, так же без слов, медленно не столько из осторожности, сколько из-за сковавшей ноги дрожи, подходит к Джеффу и, похлопав его по плечу, усаживается рядом.

    Джефф смотрит на пол, Лея — на стену. Они молчат. Только СУЗИ мигает лилово-голубым где-то на периферии зрения, но тоже не издаёт ни звука. Джефф рассеянно потирает плечо, Лея впивается пальцами в холодную гладкую столешницу.

    У них совсем немного времени, чтобы поговорить: наверняка скоро ворвётся Миранда с требованием доложить обо всём Призраку и новым — как всегда, безупречным! — планом действий. А Лея точно знает, что поговорить — надо. Поэтому, скрипнув постукивающими друг о друга зубами, сипло спрашивает:

    — Как ты?

    — На «Нормандии» как-то пустынно, — тускло отзывается Джефф, растирая ладонями лицо.

    — Да…

    Пустота на исправно работающей «Нормандии» пугает до зябких мурашек, прошивающих кожу, превращает её в корабль-призрак, корабль-склеп. Только пустота внутри куда как страшнее: она безгранична и голодна, как мерзлая бездна космоса, деформирует и пожирает всё, что попадается ей незащищённым, живым. Лея дышит неровно, сжимая одеревеневшие пальцы в некрепкий кулак, когда сквозь дрожь во всём теле твёрдо и тихо выдыхает, как аксиому:

    — Быть единственным выжившим — хуже, чем умереть.

    СУЗИ с мгновение поигрывает светло-голубыми динамиками, а потом авторитетно и уверенно — куда искусственному интеллекту до сомнений, когда ему доступны все данные мира — выдаёт:

    — Согласно обновлению от августа две тысячи сто восемьдесят третьего года капитан Шепард больше не является единственной выжившей на Акузе. Но ввиду преступных деяний капрала Тумса…

    «Заткнись, СУЗИ!» — думает, жмурясь, Лея, а Джокер произносит это вслух. Правда, тут же неуверенно извиняется, на что СУЗИ невозмутимо отвечает, что обида не вписана в её код.

    Джокер. Извиняется. Перед ИИ. И даже называет её по имени.

    — Джефф…

    Лея не выдерживает — прикасается к Джеффу. Ему совершенно точно сейчас нужен кто-то живой. Наплевав на сомнения и (совсем немного) на субординацию, она кладёт ладонь на его плечо. У него кожа горячая, так что сквозь церберовскую футболку обжечься можно, и Лея успевает прикусить язык, прежде чем с него сорвётся вопрос, не подхватил ли Джефф инфекцию, пока была разгерметизация, не был ли ранен.

    — Джефф, — повторяет она, поглаживая по плечу.

    Джефф двумя пальцами поправляет козырёк кепки и поднимает взгляд. Злые, чуть воспалённые глаза смотрят на Лею в упор опустошённо и осуждающе. От этого взгляда застывают все мысли, все чувства, и уже не мурашки — ледяная дрожь колотит Лею, а Джефф, словно бы контрольным в голову, добивает её спокойным, на грани шёпота и крика, подчёркнуто официальным и болезненно насмешливым извинением:

    — Простите, капитан, я опять проштрафился.

    Лея знает, что слова здесь не помогут. Ничего не поможет: ни таблетки, ни даже время. Оно способно лишь зарубцевать воспоминания о собственном бессилии, но не избавить от ночных кошмаров, не избавить от страха вновь пережить подобное, не избавить от горького чувства вины, один раз и навек сплетающегося с нервной системой. Однако Лея всё равно подвигается к Джеффу почти вплотную и твёрдым шёпотом говорит:

    — Неправда. Ты ещё ни разу меня не подвёл. Ты лучший пилот во всём грёбанном космосе.

    — Ну точно. Я ведь ещё ни разу не угробил экипаж!

    В его ярости, клокочущей лихорадочным жаром под кожей, не только это нападение Коллекционеров — но и то самое, в котором Лея Шепард умерла.

    Лея прикрывает глаза и обречённо качает головой, проклиная и себя, и Келли Чамберс (втайне надеясь, что та ещё жива) за то, что не удосужились поговорить об этом с Джеффом. Ладно Келли: она могла и не знать, как именно погибла Шепард; никто, кроме них с Джокером, толком не знал. Но сама Лея! Видела же, каким отчаянием вспыхивают его глаза каждый раз, когда она машет ему рукой с капитанского мостика, прежде чем в очередной раз покинуть корабль. Собиралась ведь — с силами, с мыслями, с духом — подбирала слова и подходящее время. Только всё не могла найти.

    Да и сейчас у них времени, в общем-то, нет.

    И Лея перестаёт думать, взвешивать, связывать слова в красивую воодушевляющую речь. Она просто понимает Джокера каждой мыслью, каждой клеточкой тела. Фразы тоже выходят простыми, неровными, в такт редкой пульсации опустившегося куда-то в солнечное сплетение сердца:

    — Я знаю, тебе очень хреново. Знаю, что даже если тысячу раз повторю, что нет твоей вины, не поможет. Знаю. Я сама угробила пятьдесят…Сорок девять человек. А ты спас «Нормандию». Нашу «Нормандию». У тебя получилось спасти её, Джефф. У нас получится спасти всех. На этот раз. И если тебе вдруг захочется поговорить… — Она коротко сжимает его плечо. — Я твоя. В любое время.

    Лея смотрит на Джеффа широко распахнутыми глазами, почти не дыша и не моргая. Глаза словно покрылись коростой льда, а уголки губ дрожат в какой-то совершенно дурацкой усмешке, мол, смотри, твой капитан — та ещё бесполезная фальшивка.

    Лея Шепард никогда и никому не рассказывала, даже намекнуть не смела, что на самом деле случилось на Акузе, изо всех сил старалась закрыть это мрачное пятно её биографии (которое почему-то остальные считали почётным!) верной самоотверженной службой. Но Джеффу Моро, Джокеру — ему, пожалуй, можно рассказать. Он поймёт.

    — Не надо, Шепард. У тебя и так хватает дел, кроме как играть в психолога со всем экипажем, — грустно усмехается он, и в коротком молчании Лее почему-то слышится, что психолог из неё так себе. — Но я понял. Возьму себя в руки.

    Джефф подмигивает ей совершенно не весело и, сняв её руку со своего плеча, слабенько сжимает в кулаке. Пальцы, скрюченные от холода, расслабляются от тепла его руки, и Лея с трудом сдерживается, чтобы не прижаться к Джокеру целиком — всем озябшим телом, лишь стискивает постукивающие зубы сильнее.

    — Ты чего? — хмурится он, когда зубы предательски клацают слишком громко.

    — Х-холодновато здесь у вас, — фыркает Лея, поддувая прядь, вывалившуюся из растёрпанной шишки.

    СУЗИ беззвучно лопается в воздухе и возвращается в тот же миг.

    — Отопительные системы работают в штатном режиме… — Она озвучивает эту информацию так медленно, что, наверное, обладай телом, лицо её и поза выражали бы крайнее недоумение. — Вероятно, дело в перенесённом стрессе. Однако ваши обычные реакции на стресс несколько отличны.

    Лея Шепард пожимает плечами и опускает взгляд. Чтобы её так колотило не от собственных воспоминаний — от воображаемой боли, перенесённой кем-то, плющило и морозило от чужой пустоты, она не может вспомнить, как ни пытается.

    Наверное, никогда прежде и не было.

    — Шепард просто не стоит бегать по кораблю полуголой, — своевременно появляется в проёме Джейкоб, впервые позволяя себе фамильярность, и швыряет в её сторону чёрную олимпийку. — Держи, оденься. Ты оставила это в оружейке, когда собиралась на Омегу.

    Озябшие руки Лею не слушаются, Джокер ловко перехватывает олимпийку в полёте и с показушной небрежностью накидывает на её дрожащие плечи:

    — Да, кэп, прикройся. А то кое-кто боится увидеть в себя женщину, а в себе мужика.

    И хотя Джокер при этом коварно щурится в сторону Джейкоба (а тот скрещивает руки на груди и фыркает слишком поспешно, чтобы посчитать, что это его не задело), сам ненадолго сжимает плечи Леи в неловком полуобъятии. Джейкоб тем временем проходит в противоположный конец стола и принимается докладывать, принципиально глядя в потолок:

    — Миранда сказала нам проверить всю «Нормандию» на наличие выживших или не очень.

    — Ну как? Нашли? — с мрачным ехидством переспрашивает Джокер.

    — Нет. И поэтому она летит сюда ещё более разъярённая, чем вы расстались, Шепард.

    — Интересно, чем ты успела её разозлить…

    Лея Шепард соскальзывает со стола и, придирчиво снимая с олимпийки собственные тёмно-рыжие волосы, как бы между прочим отвечает:

    — Просто я очень торопилась… Сюда. Может быть, даже несколько безрассудно.

    — Угу, — тяжело вздыхает Джейкоб, которому, видимо, пришлось отдуваться перед Мирандой вместо Шепард. — Она сказала, что если бы здесь кто-нибудь из Коллекционеров остался, то тебя бы уже не было. А она не для этого так долго тебя восстанавливала.

    Джокер переводит взгляд с Джейкоба на Лею, мотает головой и, в одно мгновение помрачнев, прячет глаза под козырьком кепки. А Лея Шепард неуютно прячет озябшие руки в просторные карманы и наваливается спиной на стену.

    Она впервые за этот год точно знает, что делать дальше.

    Лея Шепард не оставит свой экипаж на расправу Коллекционерам, а Джокера — бездне вины.

  • Сломанные механизмы

    Сообщение от Верховной Хранительницы Белобога (не Коколии, уже — нет…) на электронной почте неотвеченным висит вот уже третьи сутки, а в почтовый ящик с официальными извещениями Сервал и вовсе старается не заглядывать. Только каждый раз, когда берёт в руки телефон, усмехается уголком плотно сжатых губ, гадая, посчитала бы предыдущая Верховная Хранительница трёхдневный игнор государственной изменой, отправила бы отряд Среброгривых Стражей за ней?

    Во главе с братом, разумеется…

    Когда входная дверь поскрипывает и захлопывается за редкими посетителями «Незимья», времени на размышления не остаётся: Сервал швыряет телефон под стойку и, сложив руки в замок с неподдельным интересом подаётся вперёд.

    Всегда любопытно, с чем на этот раз придут белобожцы: с проржавелым сердцем автоматона, заклинившим мушкетом, очевидно, из списанных Среброгривыми Стражами, потёкшим радиатором, зашепелившим радио, потерянным шнуром от телефона, лопнувшим от холода наушником или с каким-нибудь нелепым предлогом просто увидеть Сервал Ландау вживую, а не сквозь мутное от морозных узоров и пыли стекло, просто посудачить о том, что происходит в Белобоге…

    С чем бы они ни пришли — Сервал искренне рада помочь.

    У неё золотые руки и бесценные мозги, призванные служить Белобогу, но (к великому сожалению отца) не по долгу фамилии — по зову сердца. Поэтому когда Коколия отобрала у неё лабораторию, статус Архитектора и сорвала значок Среброгривого Стража, а отец — фамилию и комнату в особняке, они, сами о том не подозревая, подарили ей гораздо больше. Мастерскую.

    Здесь нет толстенных стен и посредников, нет закрученных лестниц и башенок, с высоты которых проблемы каждого белобожца кажутся мелкими и пустячными, здесь есть Сервал – и Белобог. Тот самый Белобог, который отчаянно нуждается в руках мастера.

    Нуждался всегда, сколько Сервал себя помнила.

    Кто-то же должен починить всё, что нуждается в восстановлении.

    Спасти от коррозии ценные детали.

    Собрать из старых деталей что-то новое и такое нужное…

    Сервал постукивает указательным пальцем по щеке, изучая детали, которые перед ней по одной выкладывает Март 7, что-то беспечно и воодушевлённо щебеча о приверженности Стеллы к мусорным бакам, Подземье и боях роботов. Дань Хэн стоит поодаль, сложив руки под грудью, и время от времени прикрывает глаза и осуждающе покачивает головой, а Сервал с трудом сдерживает нежную улыбку: сейчас он слишком сильно смахивает на Гепарда.

    А Стелла, и без того обычно немногословная, сейчас, после того решающего боя, о котором многие слышали (притом — подозревает Сервал — сплошную ложь), и вовсе на редкость молчалива. Стоит, облокотившись о стойку, катает шестерёнку и даже бровью не ведёт на нескончаемую болтовню.

    Ей непросто. Там, за границей Белобога, явно случилось что-то, после чего её маленький мир прежним уже не станет.

    Сервал не знает, что именно, и не станет допытываться: ей достаточно знать, что лучшим исцелением от лопающегося и разваливающегося на части мира становится создание.

    Пусть даже чего-нибудь настолько забавного, вроде маленького робота из металлолома.

    — Эй, — подмигивает Сервал Стелле, — мне не помешает пара умелых рук.

    Стелла – кто бы сомневался – улыбается и без слов подключается к работе.

    Дань Хэн успевает помочь Март 7 заварить кофе, Март 7 – порадоваться (или, быть может, посетовать), что этот кофе совсем не похож на тот, что пьёт некая Химеко на их Звёздном экспрессе, посмеяться вместе с Сервал над созвучностью экспресса с эспрессо и пригласить познакомиться с Вельтом Янгом и Химеко, уверяя, что они друг другу понравятся, пока Сервал налаживает контакты между деталями, а Стелла запускает механизм.

    Робот оживает, подмигивая огоньками новеньких светодиодов, и замершая на пару мгновений Март 7 тут же подрывается с восторгом.

    — Ты его собрала! Вот это да, Сервал, у тебя в самом деле золотые руки! Ты и вправду лучший мастер во всём Белобоге!

    — Пустяки, — скромно улыбается Сервал, мягкой ветошью оттирая пятна машинного масла с пальцев. — У меня была хорошая помощница.

    Стелла благодарно кивает в ответ:

    — Всё потому что меня учил лучший механик Белобога.

    — Твоя помощь была бы неоценима в Подземье, — вздыхает Дань Хэн, опасливо косясь на робота, — им не помешает помощь с электроникой. Многие роботы сошли с ума после того, как разбушевался Стелларон.

    — Уверена, с твоей помощью они разберутся быстро!

    Сервал усмехается уголком губ:

    — Пожалуй. Если бы только всё можно было так легко починить…

    — Ты что-то не можешь починить? — Март 7 поудобнее обхватывает робота. — Почему?

    Сервал не успевает ответить, даже придумать не успевает, как отшутиться: Дань Хэн опережает её.

    — Потому что жизнь не механизм. Я полагаю.

    От столь спокойно расставленных точек в мастерской повисает неловкая тишина. Даже Сервал теряется от той холодной горечи и мудрости, которую не подцепляют из книг, которую наживают годами, потерями, бегствами и которая кажется совершенно чужой этому худому бледному парнишке, едва ли старше Гепарда, и растерянно выдыхает:

    — Это правда…

    А когда Стелла и Март 7, невесомо подталкиваемые в спину Дань Хэном, уходят, Сервал присаживается на край высокого стула и прячет лицо в ладонях, наверняка, оставляя на щеках и висках грязные следы.

    Это правда.

    Сервал терпеть не может думать об этом, но жизнь вправду сложнее любого известного ей механизма. А в её механизме жизни так и вовсе из строя вышло слишком многое – слишком многое стоило бы наладить.

    Только Сервал даже не знает, за что сперва браться…

    Поэтому подтягивает к себе полученный три дня назад заказ на ремонт ночника для чьей-то дочери.

  • Коллекция

    2185 год, «Нормандия»

    Прислонившись плечом к стене, Лея Шепард из рубки пилота наблюдает, как друг за другом в стыковочном отсеке «Нормандии» пропадают члены команды, подобранной Призраком. На Цитадель спешит сойти каждый. Даже Тейн, предпочитающий созерцать в одиночестве, торопится повидаться с сыном до суда; даже Самара, предпочитающая затворничество и медитацию, вполголоса уведомляет Шепард о важной встрече. Только Тали остаётся заниматься обновлением щитов «Нормандии» в инженерном отсеке, в лаборатории продолжает что-то химичить с бронёй, мурлыча себе под нос комическую песенку, Мордин Солус, да Гарруса от калибровки за гребни не оттащишь.

    Когда ворота шлюза герметично смыкаются и блокировка успокаивающе подмигивает красным, Лея Шепард позволяет себе облегчённо выдохнуть, затылком утыкаясь в косяк, а Джокер с едким смешком разворачивается на кресле.

    — Целая команда профессиональных убийц, капитан… — Джокер шумно, с наслаждением вздыхает и продолжает с едким смешком: — Ты их всех в одном магазине скупаешь, что ли? Может, тебе лучше начать коллекционировать значки или что-нибудь ещё, более… Безопасное?

    У Джеффа Моро язык без костей.

    Лея Шепард понимает это немедленно; сам Джокер — секундой позже, когда Лея Шепард, вспышкой (в самом прямом смысле, потому что приборную панель неподалёку от неё коротит и СУЗИ начинает гудеть о неполадках), проносится через БИЦ к лифту, от греха подальше. За спиной гремит кресло первого пилота, с которого Джокер впопыхах, очевидно, не может встать, но Лея даже не оборачивается. Лишь стискивает зубы.

    Когда двери капитанской каюты беззвучно смыкаются за спиной, Лея Шепард кидается к рабочему столу и обеими ладонями бьёт в столешницу. Под кожей клокочет тёмная энерегия, металл искрится, опасно дрожат голо-экраны терминалов, а корабль Серого Посредника прямо-таки норовит взлететь. Лея сильнее сжимает челюсти, опускает голову и выдыхает, приказывая биотике успокоиться.

    Она сама не своя после «Лазаря», и процессы, всегда протекавшие как будто бы в фоне, сейчас отчётливо ощущаются: и покалывание в районе затылка, и холодок, скользящий по нервным окончаниям спинного мозга, и жгучие импульсы-вспышки на отростках нервов… Сокращение мышц кажется болезненней обычного: энергия, почти проступившая сквозь кожу, вливается обратно неохотно. От этого слегка кружится голова. Лея Шепард сердито хлопает по столу ещё раз и вынимает из-под столешницы М-6.

    Руки двигаются бездумно, на автомате, даром что пистолет новый. С тихим пощёлкиванием отходят друг от друга детали, под пальцами нагревается холодный бездушный металл, и Лея начинает понимать, что Гаррус находит в калибровке.

    Умиротворение.

    Разложив на столе детали «Палача», Лея Шепард тяжело падает на край стула и взъерошивает волосы. На пол со звоном градом сыплются шпильки из низкого пучка.

    Звяк. Звяк. Звяк.

    Как опустошённые термозаряды. И почти в такт минимал-техно, на грани слышимости вибрирующему в стереосистеме.

    Лея закрывает глаза и, глубже зарываясь пальцами в густые посечённые волосы, стискивает голову до туповатой боли.

    У неё давно не было таких вспышек.

    Никогда, с того момента, как ей поставили первый имплант.

    Лея Шепард всегда контролировала себя. Даже когда упрямо шла на N7 и над ней потешались однокурсники. Даже когда Рекс наставлял на неё заряженный ствол. Даже когда тень Кайдена ночами являлась в кошмарных полуснах. Даже когда Совет лицемерно заявлял, что её помощь была неоценима, блокируя «Нормандию». Даже когда Грюнт размахивал пушкой перед её лицом на её корабле. Даже когда Эшли в лицо кричала обвинения в предательстве. Даже когда Призрак отправил их в ловушку. Она ничего не сделала, хотя ей было намного больнее, намного сильнее хотелось кричать и швыряться сгустками энергии, потому что контролировала себя.

    А сегодня, на колкость Джокера — такой пустяк, обычно скрашивающий будни, — едва ли не взорвалась. Как сумасшедшая.

    Лея растирает ладонями лицо и, вплотную придвинувшись к столу, принимается собирать «Палач» обратно. Так же бездумно, практически не глядя, доверяя лишь движениям рук и размеренным щелчкам в местах, где деталь стыкуется с деталью.

    Кончиками пальцев Лея скользит по царапинам на корпусе «Палача» и криво усмехается.

    Джокер потешается — ему смешно. Им всем — или смешно, или спокойно, или счастливо, или вольготно здесь, на просторной «Нормандии» под мрачным крылом «Цербера». А у Шепард по всем укромным уголкам и просторным каютам «Нормандии» оружия припрятано немерено, потому что с такой командой не угадать, когда в очередной раз тебе в лицо ткнут дуло штурмовой винтовки, швырнут в тебя биотическим шаром, решат из мести поджечь каюту или вовсе попытаются убрать, не имея в виду ничего личного.

    Лея Шепард уже не знает — осторожность это, предусмотрительность или паранойя.

    Просто когда она проверяет чистоту «Нормандии», старается держаться неподалеку от старой винтовки Заида (уж один-то выстрел она выдержит). Просто, проходя мимо Джек, прячет руки за спиной, чтобы успеть выставить барьер на всех, кто находится поблизости. Просто в левом грузовом просит установить пуленепробиваемые стёкла и старается держаться тайников. Просто каждый раз в отсутствие Тейна просит Джейкоба и Гарруса проверить, чтобы в системе жизнеобеспечения хранились только списанные или декоративные винтовки.

    Просто…

    Лея Шепард готова в любой момент бить и спасаться. Пускай даже все они говорят, что на её стороне.

    Двери каюты открываются сами почти беззвучно (видимо, забыла поставить блокировку), и термозаряд легко входит в магазин. Лея круто разворачивается на кресле, на ходу передёргивая затвор, но замирает, так и не успев поднять руку.

    Джокеру, однако, упорства не занимать. Он стоит на пороге капитанской каюты, предплечьем навалившись на стенку, и с мгновение шокировано таращится на «Палач» в руке Леи, прежде чем выдать с нервной, но дерзкой усмешкой:

    — Развлекаетесь, капитан?

    — А, нет, — Лея приподнимает уголки губ в искусственной улыбке и возвращает Джокеру колкость: — Просто проверяю готовность поддержать свою коллекцию в порядке, на всякий случай.

    Пистолет прячется под столешницу, и Лея Шепард поднимается с кресла, одним взглядом уступая его Джокеру. Но он остаётся стоять почти ровно, как положено провинившемуся офицеру перед старшим по званию.

    — Кажется, я что-то не то там ляпнул, Ш… Капитан. Извините.

    Поправив козырёк кепки, Джокер бросает на Лею Шепард короткий взгляд из-под бровей. От подчёркнуто официального обращения не по себе даже больше, чем от неудачной шутки. Лея легко подталкивает терминалы друг к другу, освобождая себе место на краю стола, и ещё раз кивает Джокеру на кресло.

    — Не бери в голову, — отмахнувшись, Лея поудобнее устраивается на столешнице. — Нервы ни к чёрту. Надеюсь, там всё в порядке?

    — Да, — расслабленно отмахивается Джокер и, пожав плечами, осторожно, немного неуклюже усаживается в Леино кресло. — Там просто небольшой перегруз системы. Но она уже всё починила. СУЗИ.

    — Я не хотела, — качает головой Лея и, покусав губу, уныло выдыхает: — Моя вина, что не сдержалась. Больше не повторится.

    — То есть выволочки не будет? — переспрашивает заговорщицким тоном Джокер.

    — Не сегодня, — усмехается Лея, складывая руки под грудью. — Ты был прав. На нашей «Нормандии» целая команда опасных наёмных убийц, террористов, преступников. И меня это правда злит. Злит, что я не могу послать Призрака на три известные буквы и пойти собирать свою команду… Потому что…

    Лея Шепард не договаривает — потирает шею и отворачивается.

    У Леи Шепард тонна причин, по которым она не может собрать свою команду, но веская и весомая всего одна: «Цербер». Желтый ромб на чёрном фоне — клеймо террористов, убийц, учёных-садистов, тайно выполняющих бесчеловечные заказы на благо человечества; веское основание для Эшли Уильямс назвать Шепард в лицо предательницей и преступницей… И проект, возвративший к жизни её, Лею Шепард, и всех тех, кто скорбел по ней.

    — Шепард? — хмурится Джокер не столько сочувственно, как Лиара, сколько в недоумении.

    Лея Шепард растерянно выдыхает, неуютно передёргивая плечами, и взгляд скользит по армейским жетонам, такие же искорёженным, холодно поблескивающим в холодном свете прикроватной лампы, как те, что она собрала на Алкере. Лея жмурится и мотает головой:

    — Я ведь офицер Альянса, Джефф. А вынуждена работать с Цербером. Я, может, и… — Лея проглатывает это невесомое слово, леденящее душу и ей, и всем, кто попрощался с ней два с лишним года назад. — Но не забыла, что они сделали.

    — Я тоже. Они спасли нас с тобой, когда Альянс плевать хотел. Тебя вернули из космоса, меня — в космос.

    — Дело не в этом. Не в должности, которую я занимала, не в Альянсе… Я ведь выросла в семье офицеров Альянса, — Лея мечтательно улыбается, по-ребячески мотая ногами в воздухе, — честность, благородство, покорение новых планет, армейское братство, верность… А я…

    Лея Шепард мысленно прикусывает себе язык — наяву царапает короткими ногтями столешницу в раздумьях. Она совершенно трезва, но на душе тошно и приоткрыть Джокеру душу хочется так, как будто бы она выпила подряд стопок пять иласы. А он благоговейно молчит — всё-таки тонко чувствует момент, когда действительно стоит обойтись без острот и вопросов — и внимательно, совершенно серьёзно смотрит.

    И Лея Шепард сдаётся этому открытому взгляду живых ярко-зелёных глаз:

    — Я никому не могу на этой «Нормандии» верить. Все, кого я знала — изменились. Остальные, согласись, мало похожи на солдат и офицеров Альянса. Как таким доверять?

    Джокер обмирает на мгновение, морщится, как будто в мыслях перебирает весь экипаж церберовской «Нормандии» в попытках найти достойного кандидата, досадливо кривится, но, мотнув головой, всё-таки с грохотом придвигается к столу вплотную:

    — Я тебя понимаю, капитан. Приструнить кучку преступников, чтобы спасти Галактику, задача непростая. Но ты справляешься, правда. Сама посуди: Джек ещё не разнесла ядро «Нормандии» и даже не закрасила логотип «Цербера» кое-чем менее приличным. Грюнт периодически висит на видеосвязи с Рексом, и кроме того разбитого стекла, убытков нет. А Касуми пока не продала ни одну запчасть с «Нормандии» на чёрном рынке. — Джокер шумно выдыхает и аккуратно ударяет Шепард кулаком в предплечье. — Кроме того… Я с тобой, капитан. Что бы ни случилось. Веришь мне?

    Последний вопрос Джокер не задаёт — выдыхает полушёпотом, опасаясь не то самого вопроса, не то ответа на него. А Лея Шепард и не отвечает: она с тонкой, мягкой, живой улыбкой накрывает его плечо ладонью и коротко вздрагивает, когда ладонь Джокера ложится сверху.

    Лея Шепард руку не отдёргивает, Джокер тоже не убирает.

    Лея смотрит в его глаза, не в силах перестать улыбаться, и умоляет себя запомнить этот миг: тёплая мягкая ладонь, накрывающая её мозолистые обветренные пальцы полностью, и необъяснимое тепло, бьющееся под сердцем. И вспоминать его каждый раз, когда среди ночи её тянет проверить пистолет под кроватью.

    Потому что если не доверять совсем никому, кроме «Палача» в укромных местах, совершенно точно можно свихнуться, затеряться в таких чёрных дырах, что никакой Серый Посредник не сможет отыскать, никакая Миранда ни с каким «Лазарем» не вытащат.

  • В кресле второго пилота

    2183 год, система Хок — «Нормандия»

    Лея Шепард не может спать. Даже глаза на минутку сомкнуть не может без того, чтобы увидеть райские пейзажи Вермайра, пожираемые ржавыми волнами ядерного гриба. И фигуру лейтенанта Аленко. Кайдена. Он стоит в самом центре взрыва, молча смотрит на неё самыми честными добрыми глазами, полными восхищения и заботы, улыбается краем губ, как бы убеждая: всё будет сделано, мэм, в лучшем виде.

    Незаметно — на фоне лопающихся, как мыльные пузыри, гетов и агонии тропических деревьев — его глаза стекленеют, из уголка губ по подбородку прокладывает тёмную кривую дорожку кровь, румянец смущения трупными пятнами разъедает бледное лицо, и улыбка застывает посмертной маской, которой у Кайдена и не было. А Лея Шепард подскакивает на кровати с сердцем, больно бьющимся в ушибленные ребра, и захлебывается воздухом.

    Старая футболка неприятно липнет к влажной спине, кружится голова и немного подташнивает — контузия, полученная на Вермайре, требует покоя и постельного режима, но Лею от одной мысли о сне выворачивает наизнанку уже третьи корабельные сутки.

    Лея решительно сползает с кровати, наспех натягивает спортивные штаны и, кутаясь в большую олимпийку, в которой приходилось гоняться за нормативами N7, выскальзывает из капитанской каюты.

    Лея Шепард планирует на цыпочках прокрасться мимо столовой в медотсек и, стоически выдержав укоризенно-обеспокоенный взгляд доктора Чаквас, взять там снотворное, чтобы наконец поспать. По жилой палубе разносятся взрывы смеха — людского гогота и саларианского подергивающегося хехеканья — после трех суток тишины такие громкие, такие живые… Кажется, культурный обмен между саларианскими солдатами и служаками Альянса происходит эффективно, и Лее не хочется этому мешать.

    Лея Шепард кривит губы в усмешке, отчего-то горчащей на языке, решительно меняя маршрут. Вдоль стены она поднимается по лестнице на капитанский мостик, дежурные приветствуют её короткими кивками. Проекция Галактики мерцает пыльными точками звёзд и жемчужинками планет. «Нормандия» мигает неподалёку от Вермайра, и Лея Шепард содрогается: надо убираться из этой системы как можно скорее.

    Взъерошив тяжёлые мятые волосы, Лея потягивается и душит зевок прямо перед беззвучно разъезжающимися дверьми в кабину пилота.

    — Шепард?

    Джокер, очевидно, выхватил среди звёзд на темном стекле её силуэт; Лея, не ожидавшая его здесь увидеть сейчас, пока «Нормандия» просто болтается в безвоздушном пространстве, подпрыгивает на месте.

    — Джокер?

    — Чудно! Вот и познакомились! — привычно зубоскалит Джокер без особого задора. — Что-то случилось, капитан? Новые вводные?

    — Нет. Я просто…

    Лея Шепард растерянно оглядывается, но решает остаться: в конце концов, зачем-то же она сюда пришла. Поэтому, пряча руки подмышки, садится в холодное потертое кресло второго пилота. Кресло Кайдена Аленко. И бездумно пялится в черноту бесконечного космоса, пока Джокер торопливо сворачивает лишние панели и окна.

    Обычно Лее не составляет труда различить звёзды и сплетения созвездий, всё детство сопровождавшие её в иллюминаторах кают, но сейчас она смотрит мимо них — видит лишь пустоту, от которой по коже расползаются холодные мурашки.

    — Капитан? Всё… В порядке?

    Слишком мягко. Слишком обстоятельно. Слишком тихо, на грани беззвучия. Лея Шепард впервые слышит, чтобы Джокер, без стыда и совести по общей связи осыпающий остротами вулканы Терума и холодность Новерии, мерзость Торианина и вечное недовольство Совета, говорил так предельно аккуратно. Говорил не в пустоту, как бы размышляя, а обращался к ней. И от этого Лея на миг теряется. А Джокер уже и сам находит ответ. Прикусив изнутри уголок губы, он глухо посмеивается:

    — Я имел в виду… Простите, капитан. Дурацкий вопрос. Ни хрена же не в порядке.

    «В яблочко…» — думает Лея, но сил ответить не находит: едва-едва кивает, потирая переносицу.

    — Как вы… Держитесь?

    Он произносит это медленно, с возрастающей на каждом слове интонацией, так что непонятно, интересует его состояние Шепард или её способ не сойти с ума от серной кислотой разъедающего душу сожаления.

    Способа, к сожалению, у неё нет.

    Поэтому Лея Шепард неопределённо ведёт плечом и, обняв себя за плечи, задушенно хрипит:

    — Не знаю… Как-то.

    — А Аленко-то прав. Был. Невероятная… — вполголоса бормочет Джокер, отворачиваясь к панели управления.

    И хотя он скорее притворяется, что не хочет быть услышанным, а сам косится на неё, скрытый тенью козырька кепки, Лея переспрашивает:

    — Что? Лейтенант, — Шепард качает головой и торопливо поправляется. — Кайден… Он говорил обо мне с вами?

    — Не то чтобы. Да я и не слушал, — Джокер даже снимает кепку и усиленно чешет затылок, видимо, пытаясь придумать ответ, а потом выдыхает то, в общем-то, что Лея и ожидала услышать: — Он восхищался вами, капитан. Да вы и сами прекрасно знаете. Все знают.

    — А я его убила.

    Лея Шепард впервые произносит это вслух. Психотерапевты, работавшие с ней после Акузы, обещали, что после озвучивания навязчивой болезненной для психики мысли должно стать легче, пускай и ненамного (остальное исправят лекарства). Однако Лею Шепард перетряхивает, к горлу поступает едкий ком непроронённых слёз, и она обнимает себя за плечи.

    — Его убили не вы, а Сарен…

    Джокер произносит эту (её!) фразу неуверенным полухрипом и дёргает уголком губ в подобии ободряющей усмешки.

    — Боюсь, со мной это не сработает, Джокер, — качает головой Лея; уголки губ сами устало приподнимаются в ответ.

    — Жаль.

    Джокер откидывается на спинку кресла и разворачивается всем корпусом к Шепард. В его зелёных глазах Лее на мгновение чудятся райские пейзажи Вермайра, и она, словно заворожённая, не в силах отвести взгляд впивается короткими ногтями в плечи. Боль тупая, но достаточная, чтобы не позволить ей провалиться в Вермайр! Не сейчас!

    — Капитан. Я знаю: вам пришлось нелегко. Сделать такой выбор… Между Кайденом и Уильямс. Это, наверное… — голос Джокера срывается на сип, и он на секунду сжимает переносицу, собираясь с мыслями. — Простите, капитан. Не знаю, смог бы ли я.

    — Это не выбор, — шепчет Лея Шепард, шумно и глубоко втягивая носом воздух. — Если бы я могла выбирать, Кайден вернулся бы. Тоже. Я только надеюсь, мне не придётся пройти через это. Снова.

    — Нет! Я не в том смысле… Я не виню вас, капитан! Просто… Ситуация и вправду херовая. Это нелегко. Я даже представить не могу, каково вам.

    Джокер болезненно морщится, утыкается затылком в подголовник и, надвинув козырёк кепки почти на кончик носа, сжимает кулаки едва ли не до хруста. Кажется, ещё немного — переломает все пальцы.

    — Джокер… Такого больше не повторится. Я не допущу.

    И хотя Лея Шепард полушёпотом пытается окликнуть Джокера, это обещание в первую очередь — для неё. Он как будто тоже понимает это и тщетно пытается полушутливо отворчаться:

    — Знаю-знаю. Возьми себя в руки. Я это и пытаюсь сделать.

    Джокер разжимает кулаки с откровенно нервным смешком. Красные пальцы подрагивают, и Лея Шепард рывком перевешивается через подлокотник, чтобы коснуться их. У Джокера сухая горячая кожа, а торопливый неровный пульс бьётся прямо в ладони. И Лее вдруг хочется накрыть его руку своей, бережно сжать эти умелые пальцы и не отпускать, пока не придёт время заставлять «Нормандию» плясать, пока не придёт время заставлять Сарена расплачиваться.

    Пока не придёт время ей уходить, Джокеру — оставаться.

    — Джокер, — выдыхает Лея, пылко хватая его за запястье. — Ты мне нужен.

    Джокер крупно вздрагивает, в кончики пальцев вбивается не пульсация сердца — очередь штурмовой винтовки. Жар оплеухами впечатывается в щёки, кровью ударяет в виски, раскаленными иглами ввинчивается под ногти. Немыслимо. Слишком мягко, слишком нежно — не по уставу.

    Лея отдергивает руку и вжимается в спинку кресла Кайдена, желая с ним слиться. А Джокер приподнимает двумя пальцами козырёк кепки и уже с привычной уверенностью усмехается в ответ:

    — Так точно, капитан. Не переживайте, я буду рядом, чтобы надрать зад этому ублюдку Сарену. И спасти ваш, в случае чего.

    Лея Шепард смеётся. Коротко, неровно и, наверное, не столько от радости, сколько от жара и холода, вперемежку бьющихся под кожей, от дрожи, сковывающей тело. Однако — смеётся.

    — Думаю, если мы говорим о столь высоких категориях, то можем оставить формальности. — Сквозь смех отвечает она, но тут же прикусывает губу и сдержанно добавляет: — Наедине.

    Джокер скептически приподнимает бровь, будто бы за эти месяцы ни разу не нарушал субординации и безо всякого разрешения капитана, а потом заявляет возмутительно авторитетно, придвигаясь к панели управления «Нормандией»:

    — Тогда… Тебе бы поспать, Шепард. Выглядишь… Ужасно. А я пока вытащу нас отсюда.

    — Очень мило, — фыркает Лея Шепард, но не признать его правоту не может хотя бы потому что сама последний раз смотрелась в мутное зеркало своей душевой заплывшими от беззвучных слёз глазами. — Сейчас. Только немного посмотрю, как работает самый лучший пилот человечества.

    — Смотри! Ты убедишься, что со мной тебе повезло!

    Джокер самодовольно усмехается и, опустив козырёк кепки, одно за другим подвешивает в воздухе окна состояния «Нормандии». Лея Шепард удобнее вытягивается в кресле второго пилота и кутается в потёртую олимпийку N7.

    Лее Шепард не нужно убеждаться, что с Джокером ей невероятно повезло.

    Лея Шепард прекрасно знает, что Джокер неповторим.

    «Как и каждый из команды, — напоминает она себе. — Как и каждый…»

  • Прощание

    2185, Ванкувер

    Берцы рвано всхлипывают в лужах. Ванкувер утопает в ледяном дожде, и Лея прячет руки подмышки.

    Спустя месяц заключения и месяц приёма биотических блокаторов, от которых мутит сознание и желудок, ей наконец разрешили прогулки — и Лея Шепард до сих пор не может этому поверить и пользуется каждой возможностью, как впервые. Лейтенант Вега уныло плетётся след в след и тяжело сопит, но отказать ей не имеет права: распоряжение сверху.

    Они ежедневно совершают круг почёта вокруг штаб-квартиры Альянса: трава льнёт к серой земле, расплывающейся в грязь, неравномерно шумят капли по лепесткам редких деревьев, рассаженных в круг почётными офицерами, из затонированных стёкол за их движением следят сотни пар глаз. Солдаты, офицеры, генералы — Лея холодком вдоль позвоночника ощущает эти взгляды, но головы поднять не смеет.

    Она идёт, сложив руки за спиной и глядя под ноги, на чёрный асфальт, растворяющийся в бесконечном потоке воды, потому что не знает, как себя вести. Она не офицер больше (или ещё?), не капитан (какой капитан без корабля?), не заключённый, но и не свободная.

    Лея Шепард понятия не имеет, кто она. И что будет дальше.

    Но по крайней мере, она знает, что нужно сделать сегодня.

    Хотя она, конечно же, опоздала…

    Лея поворачивает налево. Джеймс Вега притормаживает, но ладонь на рукоять пистолета не кладёт — хотя так сделал бы любой из лейтенантов, что сейчас наблюдают за ними в окно. Лея замирает. Перед нею — аллея из маленьких ёлочек, насаженных тесно-тесно, как койки в каютах. И дальше — поворот.

    Она бывала здесь лишь однажды, в юности: сразу после Мендуара, едва оправился отец, поехали навестить его боевых товарищей, — однако дорогу почему-то до сих пор помнит.

    — Шепард, мы отклонились от прогулочного маршрута.

    — Знаю, лейтенант, — Лея туго сглатывает ком, царапающийся в горле. — Думаю, вас за это не накажут.

    — Вы думаете… — странно хмыкает Вега, но нагоняет её в пару шагов.

    Чем больше Лея наблюдает за ним, тем сильнее убеждается в мысли, что это Андерсон привёл этого лейтенанта в её караул. Он относится к ней слишком по-другому: не как к террористке, экстремистке и прочим -исткам, вписанным в её личное дело в качестве обвинения. В его голосе, жестах, поведении проскальзывает странная смесь страха, трепета и восторга. Все вокруг закрывают на это глаза, а Лея Шепард обессиленно поскрипывает зубами.

    Она не достойна.

    Не теперь. Не после всего…

    — Лейтенант, — Лея оборачивается и смотрит на него прямо, покусывая опухшие и почти бесчувственные губы. — Мне нужно. Туда.

    Лея больше ничего не говорит, но карие глаза Веги понятливо темнеют. Он знает.

    Лее кажется, все вокруг знали, кроме неё. И она даже не удосужилась проверить; и даже мама промолчала. Впрочем, наверное, и к лучшему, что мама рассказала ей обо всём только вчера. Иначе, быть может, «Нормандия» вернулась бы из-за Омеги с двумя цинковыми гробами. В одном было бы тело Мордина. А в другом — её.

    Берцы расплёскивают в разные стороны брызги. Кап-кап. Хлюп-хлюп.

    Лея сто лет не видела дождя. Фигурально, конечно: буквально — целую (новую!) жизнь. В колониях при моделировании погоды почему-то отдают предпочтение солнцу; иногда — лёгкому ветерку, щекотно играющемуся с искусственно пророщенными травами. А на Цитадели иногда, если выпадает время землянам моделировать погоду в Рождество, идёт снег. Щекотный, пушистый, и, конечно же, не холодный. Искусственный.

    Поддельный.

    Как и всё, как все на Цитадели.

    В дымящихся руинах Цитадели, когда механизмы ещё коротило, а солдаты Альянса доставали из-под завалов ещё тёплые, но уже неживые тела сослуживцев, Доннел Удина в тёмном повороте лабиринтов Цитадели недовольно жевал тонкие губы и обещал, что Шепард пожалеет однажды о том, что взяла на себя право приказать Альянсу защищать «Путь предназначения», спасавший Совет. Он говорил, что ей придётся едва ли не на коленях просить прощения у всех, кто пал, защищая инопланетных советников. Лея сверлила его взглядом исподлобья, обнимая себя за плечи: извиняться она не собиралась.

    Лея поворачивает ещё раз направо и оказывается в тупике.

    Голографическая стела — символ Альянса — пронзает верхушкой свинцово-тяжёлое небо. Бесчисленное количество имён, фамилий, дат сменяется каждую миллисекунду, превращается в бесконечный поток, похожий на проливной дождь.

    Война Первого Контакта, Скиллианский блиц, Акуза, битва за Цитадель — каждое кровопролитное сражение отпечатывается в памяти штаб-квартиры Альянса голубоватыми форменными буквами, портретом из личного дела и чертой между двух дат сотен, тысяч погибших солдат.

    Лея слышала, что была идея сделать её из гранита, по старым традициям, но от неё отказались.

    Неудивительно: ни одного камня на Земле не хватило бы, чтобы запечатлеть погибших в космических битвах.

    Лея Шепард делает шаг, а Джеймс Вега — нет.

    — Я подожду вас здесь, коммандер, — вытягивается по уставу он, когда Лея оглядывается через плечо.

    «Больше не коммандер…» — хочет в очередной раз напомнить Лея, но лишь обессиленно мотает головой.

    Ноги тяжело чеканят офицерские шаги. Лея не моргая глядит на мемориал, пока имена сливаются в единое полотно, растворяясь в воздухе, а потом отдаёт честь, как отсекает воздух вокруг себя.

    Пропадает шум, пропадает потрескивание, попискивание голографических табличек, и даже дождь как будто бы колошматит мимо.

    Лее остаётся два шага до панели управления — и они самые тяжёлые. Тяжелее, чем шаги до капитанского мостика после истязаний доктора Кенсон. Тяжелее, чем шаги навстречу Джеффу за пару часов до конца. Тяжелее, чем шаги в зале суда.

    Пальцы дрожат, пролистывая битвы. Но наконец находят её. Битву за Цитадель.

    У Леи дрожат ресницы, когда имена перестают стремительно сменяться и перед глазами застывают таблички. Лица, которые никогда больше не посмотрят на своих родных, улыбаются, двигаются на фотографиях.

    Фотографии живые. Они — нет.

    Лея Шепард не ищет того, кто ей нужен.

    Он находит её сам.

    Он смотрит на неё, как всегда, с тёплым прищуром, отфыркивается от кого-то и, рассмеявшись, складывает руки под грудью. На предплечье виднеются волны шрама от батарианского огнемёта.

    Лея Шепард знает, он бы не винил её. Он бы не требовал извинений, как того прочил Доннел Удина, он бы поднял её с колен, если бы она упала, он бы погладил её по щеке, если бы она опустила голову, он бы вытер слёзы, если бы она заплакала.

    Он бы запретил ей идти против данного в прошлой жизни слова.

    Но его больше нет.

    Ладонь касается бесплотной таблички, и от неё в кости вплетается замогильный холод.

    — Прости, — шепчет Лея.

    Голос срывается. Голографические буквы дрожат и расплываются каплями дождя, тают на бледных мозолистых пальцах.

    Систем Альянса майор

    Адам Алан Шепард

    22.07.2128-17.07.2183

    Отчаянные всхлипы захлёбываются в отдалённом грохоте грома, разрываются визгом спешащих куда-то аэрокаров живых…

    Лея прикрывает ладонью глаза, опускает голову и плачет.

  • Последнее слово

    С каждым мигом в зале становилось тяжелее дышать.

    Украдкой ослабив тесьму на льняной тунике и вскользь коснувшись ключиц, Мириам сложила руки перед собой и повела плечами. Ей всё ещё нужно было сохранять достоинство, осанку и терпение. За узким окном густели августовские сумерки, но прохладой и не веяло: напротив, воздух раскалялся всё сильнее и сильнее. Эрл Эамон и Алистер ругались на повышенных тонах. Эрл Эамон — со спокойствием, присущем отцу, воспитывающему непутёвого сына; Алистер — с хорошо знакомым Мириам негодованием уязвлённого ребёнка. Вот только казалось: ещё одно слово — и они потеряют контроль, превратятся в бешеных Огренов, кидающих друг в друга не отрезвляющие аргументы — гневливые оскорбления. Дрожь неприязни пронеслась по телу, и загрубевшие в этом бесконечном походе ладони стукнули по столу оттого лишь, что воспитание семьи Кусланд ещё не зачерствело окончательно. Звук вышел негромким, едва различимым, но мужчины на мгновение приостановили перебранку.

    Алистер, заметно порозовевший не то от ярости, не то от смущения, почесал щетину и с напускной невозмутимостью обратил взор на стены. Эрл Эамон помассировал переносицу и кинул на Мириам утомлённый взгляд. Она с трудом подавила желание развести руками.

    Мириам не понимала, зачем здесь так необходима она. Двое мужчин, не чужие друг другу, вполне могли бы самостоятельно разобраться с престолонаследием, друг с другом. Однако они то и дело оборачивались на неё. Приходилось выпрямляться и принимать сосредоточенный вид, несмотря на то что все доводы Мириам выучила наизусть, в каких бы выражениях они ни преподносились. Алистер не намерен был принимать корону, отказываться от долга Стража и свободы; эрл Эамон давил на невозможность сохранения власти за Логэйном и на кровь.

    Кровь, кровь…

    Как много поводов для гордости раньше давало это слово Мириам Кусланд, наследнице воинственного рода! А теперь лишь неприятно зудело под кожей.

    После Орзаммара никак не удавалось отделаться от мерзкого ощущение, что все они, благородные лорды и леди любых стран, — одной крови в сущности, но не голубой, не красной и даже не чёрной, а какой-то подгнившей и зловонной.

    — Алистер, прошу, внемли голосу разума в конце концов, — заговорил Эамон тихо-тихо, отвернувшись к камину, — без тебя Ферелден так и останется под гнётом Логэйна. Ты ведь этого не хочешь, как и я.

    — Да. Не хочу, — сухо и грубовато отозвался Алистер. — Равно так же, как и не желаю становиться королём.

    — Я понимаю: ты опасаешься ответственности, власти, незнакомого дела. Напрасно. На этом пути я стану сопровождать тебя, помогу, научу. Ты не останешься один на один с целым Ферелденом.

    — Вовсе нет. Я не боюсь ответственности и власти, милорд. Если придётся, я приму их. Однако моя нынешняя жизнь нравится мне куда как больше.

    Эрл Эамон едва слышно усмехнулся и, потерев бороду, отвернулся от камина. Алистер нервно переступил с ноги на ногу.

    — Твоя жизнь определена твоим родством с королём, увы, — с расстановкой повторял эрл Эамон, практически вплотную подходя к Алистеру. — Сейчас у тебя больше прав на престол Ферелдена, чем у кого бы то ни было. Будет большой ошибкой не воспользоваться этим.

    Они замерли, глядя глаза в глаза, но лишь на мгновение. В следующий миг Алистер потупил взгляд и отступил на полшага.

    — Может, мне следует напомнить, что во мне течёт не только королевская кровь? Но ещё и кровь Серых Стражей? — тряхнул головой он и в отчаянии рубанул рукой воздух. — Я выйду. Прогуляюсь.

    Алистер развернулся и торопливо покинул залу. Эрл Эамон с Мириам долго смотрели ему вслед. Пока совсем не стихло эхо неравномерных чеканных шагов. А потом эрл Эамон обернулся к Мириам, и глаза его опасно сверкнули.

     — За всё время я не услышал от тебя ни слова. Но хотел бы узнать, что же об этом думаешь ты?

    Мириам сцепила пальцы в замок, чтобы не заёрзать на стуле от проницательного взгляда.

    Она ничего не думала. А точнее думала слишком многое, чтобы осмелиться дать однозначный ответ.

    Мириам всегда учили, что не кровь определяет, кто ты такой, — только дела и поступки. Кровь может лишь проложить путь, но никогда не станет залогом уважения, если поступки дурны и недостойны благородного рода. Логэйн МакТир служил тому отличнейшим примером: простолюдин, ставший верным соратником, другом короля-освободителя, тэйрном Гварена…

    Теперь оказался предателем, убийцей короля.

    Если раньше его дела были направлены на освобождение Ферелдена, то теперь отправляли его в пучину хаоса, готовили лакомый кусочек Архидемону.

    Если раньше его заслуженно почитали как героя, то сейчас лорды и леди должны были сместить его на Собрании Земель, чтобы спасти их Ферелден.

    Поэтому в одном с эрлом Эамоном Мириам была согласна абсолютно:

    — Логэйна нужно остановить.

    — Я могу расценивать это как поддержку в возведении Алистера на престол Ферелдена?

    Мириам с протяжным вздохом поднялась из-за стола и прошлась по комнате, разминая затёкшие мышцы и размышляя: в самом деле, не кровь Кусландов же делала её Волчонком, достойной дочерью тэйрна — её поведение; однако именно скверна внутри делала её Стражем, так что отныне невозможно было утверждать, будто бы кровь имеет столь малое значение.

    Могло статься, что королевская кровь столь же значима и исключительна, как кровь Серых Стражей…

    Мириам остановилась и с усмешкой покачала головой: «Ерунда! У королей кровь такая же, как у лордов и леди. Да даже если бы было иначе, Алистер… Он не хочет, чтобы в нём видели только королевского бастарда. Он хочет, чтобы в нём видели Алистера. А я обещала, что не посмотрю на него иначе». Мириам поморщилась, прикрыла глаза… И с облегчением выдохнула.

    На Алистера действительно не получалось смотреть не как на Алистера — как на короля.

    Мириам видела его разным: и милым неловким юношей, совершенно искренним в теплоте своих чувств; и надёжным напарником, которому каждый мог смело доверить прикрывать тылы; и идеальным Серым Стражем, по-настоящему радеющим за победу над Мором любой ценой, за помощь людям. Не королём.

    Мириам раскрыла глаза и, подняв голову, холодно взглянула на эрла Эамона:

    — Мне кажется, Алистер однозначно заявил, что не желает становиться королём.

    — Это пока. Он колеблется, я это вижу. И в твоих силах его переубедить.

    — А так ли это нужно? Мы можем отыскать доказательства злодеяний Логэйна — сомнения в его верности Ферелдену будет достаточно, чтобы Собрание Земель приняло нашу сторону и помогло предотвратить натиск Мора. Это всё, что нам пока нужно.

    — Ты смотришь слишком мелко. Что будет с Ферелденом потом, когда Мор будет побеждён? Ты думала об этом?

    Мириам честно помотала головой: заглядывать дальше Мора казалось слишком опасным — все эти мысли были чрезвычайно хрупкими и уже неоднократно могли разрушиться под натиском порождений тьмы, градом стрел и клинков наёмных убийц.

    — Анора будет неплохой королевой, — неуверенно пожала она плечами.

    При дворе ей доводилось бывать нечасто, а на торжествах по большей части она предпочитала вальсировать и угощаться, не собирая по углам сплетни. Но краем уха слышала, будто бы сам король Кайлан мало принимал участия в управлении государством и всё за него решала его супруга, Анора. Кайлана любили, Анору — уважали.

    — Не спорю. Но её власть может быть подкреплена лишь браком с особой королевской крови. Если вообще возможно допустить мысль о дочери предателя на троне.

    — Браком? — невольно скривилась Мириам.

    — Браком. И если это всё, что тебя по-настоящему тревожит, то хочу заметить, что род Кусланд не менее благороден, чем род Мак-Тир, и тоже оказал большое влияние на освобождение Ферелдена.

    Мириам криво усмехнулась. Она знала, с детства знала, что кровью ей проложен маршрут, который она способна изменить поступками. Знала, что её готовили в жёны какому-нибудь лорду. Может быть, даже одному из отпрысков Хоу! И прежде, конечно, не сопротивлялась, однако теперь вдруг стало противно. До жжения под кожей противно становиться разменной монетой или чьей-то игрушкой теперь, когда была способна сама распоряжаться своей судьбой практически свободно.

    И эта свобода могла закончиться под венцом, на престоле.

    — То, что вы сейчас говорите… — глухо прорычала она. — Мне об этом, конечно, известно. Но я предпочитаю не возвещать об этом на каждом углу, ибо это в прошлом. А вы, милорд, вы понимаете, что говорите?

    — А ты? Прежде, чем дать ответ — подумай. Хорошенько подумай, Мириам. Кто знает, быть может, эрл Хоу и не посмел бы нанести удар по тэйрну Хайевера, не стой за ним кто-нибудь более могущественный.

    Это был удар ниже пояса.

    Мириам закусила дрогнувшую губу и развернулась к камину, обнимая себя за плечи. Эрл Эамон ещё какое-то время постоял над душой, а потом вышел из комнаты. Мириам с трудом проглотила ком в горле и раздражённо сморгнула накатившие слёзы.

    Ей было страшно и тошно.

    Если она ошибётся и вверит Ферелден в руки тирана (хотя Мириам не сомневалась, что Анора со своим опытом правления сумеет поддержать в стране порядок и справедливость), если не сумеет заручиться поддержкой лордов и леди и если вдруг Алистер всё-таки решит принять бремя правления… Тогда ей придётся или последовать на трон за ним (и здесь Мириам опять возвращалась к мысли, что Анора у власти принесёт гораздо больше пользы, чем она), или вручить его эрлу Эамону. Или Аноре.

    Мириам не отпустит Алистера — только не теперь, когда они стали так опасно близки в мире на краю войны.

    Поэтому ей оставалось уповать на то, что Алистер до самого Собрания Земель останется Серым Стражем больше, чем наследником королевской крови.

    Мириам плюхнулась на стул и со страдальческим стоном растеклась всем корпусом по столу, накрывая руками распухшую голову.

    Вспомнилось, что в Орзаммаре она, глядя, как на казнь ведут не плохого, в общем-то, гнома: такого же перемазанного в грязных интригах, как и все, (а ещё отдалённо напоминавшего эрла Эамона) — поклялась себе больше никогда не вмешиваться в дела королей — благо, статус Стража как будто бы позволял.

    Но этот мир совершенно не интересовали её клятвы…

  • Лучше, чем вчера

    Сара в третий раз сверяется с билетом, протянутым Майклом вместо купленного ею, и распахивает дверь купе. Здесь пусто. С судорожным вздохом Сара опускается на нижнюю койку. До Балтимора ехать чуть более суток, и здорово, что можно провести это время с комфортом, в покое. Хотя бы попытаться познать покой. Впервые за последние недели.

    Майкл с грохотом ставит перед Сарой чемодан с её вещами и решительно захлопывает дверь. Сара кидает усталый взгляд на закрытую дверь, потом на Майкла, но задать вопрос не может. Почему-то нет сил даже на то, чтобы поговорить. Майкл перехватывает её взгляд и ухмыляется, приглаживая волосы:

    — Аарон помог. Он же задолжал тебе целую жизнь. Поедем, как короли, в пустом купе, в мягком вагоне!

    Сара неловко улыбается, растирая похолодевшие пальцы. Воспоминания той ночи отдаются тупой тянущей болью в голове. И дрожью во всём теле. Сара поднимает взгляд на Майкла и тот немедленно меняется в лице. Слетает прочь самодовольная улыбка и напускной пафос. Он присаживается рядом, родной, настоящий: встревоженный и внимательный. Его рука ложится на плечо Сары, подушечки пальцев шуршат по ткани пуховика. Майкл ничего не говорит. Лишь поглаживает Сару по плечу. От него пахнет табаком и морозом, а ещё — силой.

    Она громко вздыхает и утыкается лбом в его грудь. До безумия хочется разреветься, но не получается проронить ни слезинки. Её словно выпотрошили там, в цирке уродов, вынули все чувства до единого.

    — Я устала… — шепчет Сара и коротко сжимает руку Майкла.

    В этот жест она вкладывает всё, что в ней осталось. Боль, страх, мольбу о спасении. Майкл понимает. И сжимает её руку в ответ.

    Они сидят в тишине какое-то время, пока Саре не становится жарко в тесном закрытом купе; она медленно поднимается, стягивает пуховик и небрежно бросает его на койку. Встряхивает примятыми рыжими волосами, кажется, насквозь пропахшими дымом и кровью бродячего цирка. Пальцы дрожат, пуговица за пуговицей расстёгивая тесную жаркую кофту.

    — Хочешь, помогу? — неслышно возникает за её спиной Майкл и по-кошачьи мурлычет ей в ухо.

    Сара покорно позволяет ему стянуть кофту и отбросить в сторону, а потом обнять её со спины. Кончики пальцев касаются её обнажённых плеч, перешагивают к предплечьям, а потом пальцы переплетаются. Майкл осторожно чмокает Сару в макушку и притягивает к себе. Чувствуя спиной тепло его тела, Сара чуть успокаивается и, прикрыв глаза, прислоняется виском к его щеке.

    — Когда мы уже поедем? — стонет она.

    — Чуть-чуть осталось, куколка. Совсем чуть-чуть. Потерпи.

    — Чуть-чуть? — Сара позволяет себе неловко приподнять уголки губ в улыбке и, открыв глаза, поднимает голову; Майкл с улыбкой коротко кивает. — Чуть-чуть потерплю.

    Сара опускает взгляд на заснеженный перрон, из-за которого выглядывают городские здания. Сентфор спит, залитый предрассветным золотым сиянием солнца, и кажется приветливым и уютным. Только Сара знает, что это ловушка. Сыр в мышеловке. На перроне немноголюдно, но провожающие всё-таки есть. Их плечи и шапки припорошены снегом. Они машут кому-то в окнах, посылают воздушные поцелуи.

    Сару не провожает никто.

    Она ещё раз бездумно оглядывает провожающих. Счастливые лица, живые слёзы, искренние жесты и взмахи, полные любви.

    Бледное неживое лицо. Холодная дрожь прошибает навылет, а ногти невольно впиваются в кожу Майкла. Он шипит и, кажется, говорит что-то.

    Сара не слышит.

    Прямо перед её окном, не тронутая снегом, колышется чёрная мантия на плечах Человека в маске. Он проводит тыльной стороной пальцев по белой щеке, губам, а потом плавно взмахивает рукой. На стекле купе расплывается короткое слово: НАЗАД.

    Сара забывает, как дышать.

    Человек в маске внимательно смотрит на неё чернотой прорези маски. Подол мантии взметается вверх вместе с лёгким не утрамбованным снегом, и Человек в маске растворяется в воздухе. Словно его и не было. Только сердце бьётся так громко, что гул отдаётся в ушах.

    — Майкл! — голос дрожит и срывается.

    Сара оборачивается к нему, не чувствуя себя. Её трясёт, как в лихорадке. Бросает то в жар, то в холод. И она вся как будто чужая себе, онемевшая.

    — Сара… — Майкл встревоженно обхватывает тёплыми руками её щёки. — Что с тобой, девочка?

    Сара так долго смотрит в его глаза, что может различить в чуть расширенных зрачках своё отражение. Испуганные глаза, подрагивающая губа, растрёпанные волосы.

    — Майкл! — Сара рывком обнимает Майкла, пальцы сплетаются в замок на уровне его поясницы. Зарываясь носом в мягкую ткань его футболки, бормочет: — Прости-прости-прости. Прости, что врала. Со мной не хорошо. Ничего не хорошо!

    — Тише, тише…

    Голос Майкла звучит успокаивающе, прохладные пальцы путаются в рыжих волосах, поглаживают её по голове. Они стоят в объятиях молча. От тяжёлого тёплого дыхания Майкла колышутся волосы на макушке. Сара рвано дышит и истерично подрагивает.

    — Я защищу тебя, Сара, верь мне, — Майкл осторожно отодвигает Сару от себя и пытается заглянуть в глаза, мягкими взмахами убирая локоны с лица. — Только скажи, от чего.

    Поезд дёргается, даёт протяжный гудок, и Сара бухается на койку.

    Майкл бросил всё ради неё. Майкл оказался готов уехать в незнакомый город и начать жить с нуля, чтобы быть с ней.

    Он имеет право знать.

    Рассказ выходит ужасно дурацким: сбивчивым, путаным, да к тому же похожим на какой-то очередной дешёвый ужастик. На середине рассказа голос ломается, и Сара громко шмыгает носом.

    Она и не заметила, как разревелась.

    Поезд уже набрал ход, и за окном мелькают домики, покрытые красно-оранжевыми брызгами восходящего солнца. В горле пересохло, но Сара не останавливается. Она рассказывает об убийстве шерифа, пытках, сковородке.

    Майкл слушает внимательно, серьёзно хмурясь, так что между бровей пролегает непривычно глубокая складка, а потом подушечками больших пальцев, отрывисто, решительно, сильно стирает слёзы с её щёк. Его движения грубоватые, но отрезвляющие.

    — Не плачь. Не надо. — Майкл ёрзает на месте, поджимая губы, и явно не может придумать, что сказать ещё. — Пожалуйста, Сара…

    — Я… Я… Я п-постараюсь, — хрипло всхлипывает Сара. — Просто… Это всё… Забыть хочу.

    Сара хочет не просто забыть — стереть из памяти. Обрезать ненужные, болезненные, страшные воспоминания, как обрежет длинные рыжие волосы по приезде в Балтимор. Хорошо бы, чтобы Писадейра, Фавн и чёртов Человек в маске выпали из её сознания, когда на пол парикмахерской опадут ненужные пряди.

    — Я понимаю, — кивает Майкл, сочувственно морщась. — Давай попробуем забыть это вместе.

    Майкл одаряет её осторожным поцелуем в висок. Таким нежным, почти невесомым. Но от этого мимолётного касания под кожей расползается блаженное сладковатое тепло. Сара опускает голову на плечо Майкла. Глаза закрываются, отяжелевшие от увиденного за эти безумно долгие сутки.

    Майкл незаметно стягивает куртку, оставаясь в одной футболке. И, уперевшись спиной в стену у окна, заключает Сару в кольцо объятий. Сара закрывает глаза, уткнувшись лбом в его шею. Мерное покачивание поезда, нежные прикосновения Майкла, тепло его куртки, использованной вместо одеяла, — ото всего клонит в сон. Сара наощупь находит руку Майкла и переплетает их пальцы.

    — Спи-спи, — дышит он ей в макушку. — Забудь о прошедшем дне. Завтра будет лучше. Теперь всегда будет лучше, чем вчера.