— И ты нравишься мне. Мне нравится думать, что я мог называть тебя другом. Поэтому я явился к тебе как друг. Предупредить. Об опасности.
— Откуда она? С Ферелдена? — слова срываются с языка стрелами, пальцы деловито сплетаются в замок, как всегда, когда Гаспар просит у неё совета.
— От тебя, — насмешливо качает головой Фен’Харел. — Не заиграйся в бога, Аварис. Это может плохо кончится.
— Да что ты говоришь… — осклабляется Аварис и усилием воли расслабляет приподнявшиеся плечи.
— Плохо — это как?
— Ты уже сражалась с одним самонаречённым богом. И победила. Неужели тебе нужны ещё слова?
Нужны. Аварис очень нужны слова, но она почему-то ни шевельнуться не может, ни звука проронить — только смотрит на Фен’Харела заворожённо. А он неохотно потягивает чай, морщится и размышляет вполголоса:
— Это только кажется, что божественная сила, всеобщее почитание — это прекрасно. Не исключено, что сейчас это даже пленит. Но пройдёт столетие-два, в твоём случае, быть может, гораздо меньше, и… Ты поймёшь, что не можешь оправдать надежд своего народа. Что скажешь ты, когда они придут к тебе молить о помощи, когда падут на колени пред тобой, когда их слёзы и кровь омоют твои сапоги? Сумеешь ли посмотреть им в глаза и пообещать всё исправить? Исправишь ли?
Фонарщик зажигает первые фонари, насвистывая незатейливую мелодийку (и, кажется, неприличную — такую затягивали «Быки» в «Приюте»). Солнце тонет в Недремлющем море. Небо меняет цвет, и Солас поднимается посмотреть на закат, словно впервые видит его.
Он стоит у балюстрады, сложив руки за спиной, и голос его звучит болезненно нежно:
— Вы можете не переживать. Может случиться так, что мой мир вернётся, когда твоего уже не станет. Всё, что я хочу, просто уберечь тебя от ненужных сожалений. Проживи эту жизнь так, чтобы тебе было, чем гордиться, Аварис.
Солас оборачивается. Губы его изогнуты в болезненной полуулыбке, глаза под маской почти неразличимы — в них больше не видится синий зловещий блеск. Солас медленно присаживается за стул, и Аварис кажется, что сейчас он прикажет: «Проснись!»
И всё это — начиная с глупого Священного Совета, заканчивая сегодняшним днём, — окажется лишь сном, морокой Тени, очередным поучительным уроком на тему «как это может случиться».
— Это не сон, —в унисон шепчут Солас и голоски древнеэльфийских жрецов.
— Я знаю, — с посвистыванием выдыхает Аварис и ошарашенно касается горла: почему же ни слова не могла сказать ещё минуту назад? — Но не тебе меня учить, как нужно держать власть.
— Почему же?
— Ты надеешься, всегда надеялся, стать другом для своего народа. И вести их за собой. Так не получится, Солас. Народу всегда нужен владыка — жёсткая и безжалостная рука, которая покарает неповиновавшихся и приласкает покорных. Не идут за друзьями — идут за владыками, за теми, кто лучше, кто богаче, кто совершеннее.
«Ты — совершеннее многих, — хочется добавить ей, но она прикусывает язык. — Однако всё-таки не Само Совершенство».
Фен’Харел, отломив пирожное, хмурится, словно пробует на вкус её мысли, а потом благосклонно кивает:
— Пусть так. Спасибо за совет, друг. Я подумаю над этим. И всё-таки знаешь, — он делает ещё один несмелый глоток чая, — пирожные в этом местечке вкусные.
— Лучшие во всём Орлее, — с таким превосходством в голосе, будто бы и эти пирожные, и весь Орлей принадлежат ей, замечает Аварис и с хрустом ломает ещё одну стену из безе.
Они непринуждённо, будто лучшие друзья, а не враги, которым однажды в момент предстоит решить судьбу этого мира, смакуя, поедают в свете фонарей лучшие пирожные во всём Орлее, пока Солас не роняет насмешливо как бы невзначай:
— Что скажешь нашей великой чародейке — о, то есть, разумеется, Верховной Жрице Виктории — о нашей встрече?
— Я подам пирожные, — невозмутимо пожимает плечами Аварис.
Ей известно, что судьбы мира вершатся отнюдь не в ставках командования, не на площадях, не в высоких кабинетах, пропахших Киркволлскими сигарами и пролитыми чернилами, а в мягком сиянии спален за низкими столиками с чашечкой чая и вкусным капкейком с голубичным (или малиновым, или карамельным!) кремом.
Добавить комментарий